Мемуары везучего еврея. Итальянская история - Дан Сегре

Начался учебный год. Я пошел учиться в еврейский лицей, основанный в страшной спешке туринской общиной для еврейских подростков, внезапно выброшенных из общественных учебных заведений. Спустя несколько дней я решил позвонить Анне-Марии. Она подошла к телефону и в явном смущении ответила, что ужасно занята. Я настаивал, и мы договорились встретиться в галерее около ее дома тем же вечером. Мне было неловко из-за того, что я практически вынудил ее встретиться, и поэтому чувствовал себя пристыженным. Но ведь я всего-навсего хотел сказать ей, что это наша последняя встреча, потому что я понимал, как трудно будет ей поддерживать отношения с евреем. Мне хотелось, чтобы мы расстались друзьями, и я должен был сказать ей, что решил уехать из Италии, увезя с собой память о нашей дружбе и об Италии, где хотя бы среди молодежи моего возраста не делают различия между евреями и неевреями и не разделяют мнений «тех из Рима». Я хотел, чтобы наша дружба, которая явно начинала превращаться у меня в юношескую любовь, полную романтических фантазий, стала бы выражением нашего общего секретного бунта против разлучившей нас несправедливости, символом надежды, который я смогу нести в себе, чтобы сохранить свою связь с прошлым, где бы я ни был.

Вечер был хмурым, дождливым и не предвещал ничего хорошего. Я шел на эту встречу, движимый желанием увидеть ее еще раз и необходимостью встретиться лицом к лицу с еврейской судьбой, чего до сих пор мне удавалось избегать.

Я видел, как Анна-Мария выходит из дома, оглядывается по сторонам, а затем идет прямо ко мне в сопровождении какого-то мужчины. Я заметил, что он был одет в черный плащ, на голове у него был фетровый берет, а на пару желтых туфель ниспадали отвороты помятых брюк. Он крепко держал Анну-Марию под руку, будто подпихивая ее вперед против ее воли, что, возможно, было так только в моем воображении. Когда они подошли ко мне, я заметил маленькие усики на его лице.

«Мой отец», — сказала Анна-Мария. «Приятно познакомиться», — ответил я смущенно и протянул руку. Он продолжал держать свою дочь под руку. Я почувствовал, что побледнел, у меня пересохло в горле. В памяти всплыл день, когда мой одноклассник ударом кулака под подбородок сбил меня с ног. Тогда я не почувствовал боли, мне только почудилось, что я покинул свое тело и вошел в какую-то черную пещеру, где множество птиц бьют крыльями. На этот раз, если бы я упал на землю, никто не пришел бы мне на помощь. В галерее я был совершенно одинок, моя обескровленная голова пуста, не способна реагировать, и только другая моя часть кричит: «Исчезни, провались сквозь землю!» Анна-Мария все время переводила встревоженный, печальный взгляд со своего отца на меня. Внезапно ее отец заговорил слегка осипшим голосом с сильным пьемонтским акцентом. «Вы еврей, — сказал он без всякой злобы. — Я и Анна-Мария — итальянцы. Вы, как я понимаю, собираетесь эмигрировать. Это ваше право, но не будет ничего хорошего ни для вас, ни для моей дочери, если вы будете продолжать встречаться. Я предпочитаю сказать вам это прямо в глаза, как мужчина мужчине. Вы меня поняли?» — «Я вас прекрасно понял», — был мой ответ. Потом я ненавидел себя за то, что не нашел более агрессивного ответа. Может быть, дрожь на губах Анны-Марии остановила меня, а может быть, и охвативший меня страх, смешанный со слепой яростью. Я должен был надменно повернуться к ним спиной, а вместо этого неподвижно стоял в галерее, пока Анна-Мария не вошла обратно в свой дом. Затем я сунул руки в карманы плаща с такой силой, что порвал подкладку.

Вдруг я поймал себя на том, что, рассказывая Изе Миели об Анне-Марии, я сделал то же самое со своими армейскими брюками. Она заметила это и сказала: «Такого рода девушка не стоит того, чтобы из-за нее рвать штаны. Знаешь, время залечивает раны. Египетская легенда рассказывает, что, когда боги создали землю, они все сделали маленьким, чтобы оно могло со временем вырасти: пшеница из зерна, цветок из почки, человек из младенца. Только горе было создано в полную величину, тогда оно со временем уменьшится, и человек сможет с ним жить». Мы слезли со стены, и я проводил ее через узкие улочки к Дамасским воротам, вдоль древнеримской улицы, пересекающей весь Старый город Иерусалима. Мы прошли мимо арабов, которые толкали впереди себя ослов, навьюченных мешками с мукой, мимо евреев с опущенными долу глазами, направляющихся к Стене Плача. На углу Крестного пути мимо нас прошел францисканский монах, полы его коричневой рясы развевались на ветру. Торговцы по обеим сторонам улицы опускали жалюзи лавок; в кафе молодые арабы играли в шеш-беш, а те, кто постарше, в красных фесках на головах, сидели и сосредоточенно вдыхали дым кальянов. Возле Дамасских ворот полицейский патруль, состоявший из британского констебля в элегантной остроконечной шапке и его помощников — арабского и еврейского констеблей из вспомогательных сил, в шапках из искусственного каракуля, — равнодушно взирали на проходящих мимо. Это был полный жизни мир, где каждый шел по своим делам, озабоченный своими проблемами, и этих людей интересовали мои чувства ничуть не больше, чем отшлифованные ногами и историей камни Старого города, по которым они ступали.

Береника вернулась из кибуца в воскресенье утром. Она сказала, что секретариат удовлетворил ее просьбу записаться добровольцем в британскую армию. Теперь она ждет, когда военные власти объявят об организации добровольческой части женщин-шоферов, чтобы пойти на рекрутский пункт. Потом, после двухмесячного курса обучения в том же лагере Сарафенд, где был вначале и я, ее пошлют в транспортный отдел армии в Египет. Война, сказала Береника, пришла наконец к своему поворотному пункту: после Эль-Аламейна и Сталинграда участь держав Оси решена вне зависимости от их возможности продолжать воевать. Только участь евреев остается неизвестной. Никому не дано предвидеть, сколько их останется в живых в Европе к концу войны. Все уцелевшие будут нуждаться в помощи, а англичане станут последними, кто готов эту помощь предоставить. Еврейское агентство надеялось, что Лондон позволит создать Еврейский легион, который примет участие в боях и поспешит на помощь последним, кому удалось спастись в гетто. Пустые надежды, сказала Береника, то, что массивное еврейское участие в боях даст возможность потребовать политических прав, ведь именно этого англичане и не хотят. Наши люди, продолжала она, должны набраться терпения и готовиться к неизбежной борьбе против арабов и англичан, как только закончится война. Женщины в военной форме, в особенности те из них, которые связаны с транспортом, будут гораздо свободнее в передвижениях и смогут, не встречая противодействия, не возбуждая подозрений, передвигаться по освобожденным территориям и оказывать помощь уцелевшим. По этой причине еврейское руководство в Эрец-Исраэле решило ускорить рекрутирование евреек. Сама же Береника, после того что с ней произошло в последнее время, чувствовала себя более готовой к этому, чем ее подруги, «товарищи по партии». В любом случае если бы она не пошла в армию, то чувствовала бы необходимость покинуть кибуц, а большинство ее друзей этого бы не приняли. Поэтому она вернулась в Иерусалим ждать повестки, но не хотела оставаться в квартире родителей. Там недостаточно места для нас обоих, сказала она с понимающей улыбкой. К концу недели она снимет комнату в том же районе, а пока поедет в Тель-Авив приготовить себе военную экипировку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});