Три женщины одного мужчины - Татьяна Булатова

– Кира Павловна? – Люба насторожилась.

– Кира Павловна, Кира Павловна, – подтвердил Вильский, не отрывая от жены взгляда.

– А при чем тут Кира Павловна? – Глаза у Любы забегали, было видно, что она занервничала.

– Маникюром хвалилась Кира Павловна, – медленно процедил Евгений Николаевич. – Ладно до педикюра дело не дошло.

– И что с того? – собралась Люба и открыто посмотрела на мужа. – Она пожилая женщина, ей восемьдесят шесть лет, почему бы не помочь?

– А если эта женщина восьмидесяти шести лет попросит тебя… – Вильский, подбирая пример, на минуту задумался.

– И что?

– Да ты к собственной матери ни разу не съездила, пока та была жива. Все время письмами да посылками отделывалась. А моя вдруг в цель попала: как хочет, так тобой и крутит. Не странно?

– А что в этом странного? – Любу было трудно сбить с намеченного курса. – Я твоя жена почти двадцать лет. За это время соседи родными становятся, не то что свекровь.

– Чего-то я у тебя в гостях ни одной соседки не видел, – буркнул Евгений Николаевич.

– Ну и что? – сопротивлялась логике Вильского Любовь Ивановна. – Я у нас дома ни одного твоего друга не видела, но я же не ставлю под сомнение, что они у тебя есть.

«О как заговорила!» – удивился про себя Евгений Николаевич и с интересом посмотрел на жену.

– Молодец, Любка! – протянул он к ней через подлокотник кресла руку. – А что ты скажешь, когда узнаешь, что твоя драгоценная Кира Павловна квартиру на Веру подписала?

И снова Любовь Ивановна удивила мужа.

– И правильно сделала.

– А как же Юлька? – сделал ход конем Вильский.

– А что Юлька? – резко повернулась к мужу Люба. – Дворовая девка-холопка моя Юлька: с двумя детьми в общежитии. Как и положено, не голубых кровей. Что с ней станется?!

Любовь Ивановна замолчала.

– Ну чего ты остановилась? Договаривай…

– И договорю, – решилась Люба. – За двадцать лет, Женя, можно было что-нибудь и для моей дочери сделать. Не ради нее, ради меня. Или не заслужила?

Вильский молчал.

– Ну а коли не по Сеньке шапка, пришлось самой думать. Мне рассчитывать не на кого.

– Ну почему же? – глухо проговорил Евгений Николаевич и поднялся с кресла, попутно отметив, что ногти на ногах у Любы накрашены тем же лаком, что и у Киры Павловны на руках. – А муж на что?

Любовь Ивановна не знала, как реагировать на слова Вильского.

– Муж тебе на что, Любка? – вполне миролюбиво поинтересовался Евгений Николаевич.

Люба растерялась.

– Зови свою Юльку, пусть живет, если хочет: уместитесь.

– А ты? – не поверила своим ушам Любовь Ивановна.

– А я, Любка, здесь свое отжил, – заходил желваками Вильский. – Пора и честь знать.

– Женя! – напугалась Люба. – Ты что?

Евгений Николаевич, насупившись, молчал.

– Мы же с тобой хорошо жили! – зачастила Любовь Ивановна. – Мы и не ссорились почти. За двадцать лет! Женя! Ну, прости ты меня, если я виновата. Прости! Нельзя же вот так – взять и уйти. Женя!

– Не могу больше, – с трудом выговорил Вильский и почувствовал, как похолодело в животе то ли от страха, то ли от того, что освободилось место.

– Женя, – Люба не плакала. – Мне шестьдесят, тебе шестьдесят четыре. Это смешно. Ну, хочешь, мы поживем отдельно, ты успокоишься, и все встанет на свои места. Пожалуйста…

– Я спокоен, Любка, – голос Евгения Николаевича стал чуть тверже.

– Ну, чем я тебя обидела? – никак не могла взять в толк Любовь Ивановна, пытаясь отыскать место, где оступилась, совершила ошибку, за которую муж ее сейчас наказывает. – Ты скажи… У тебя кто-то есть?

Вильский улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Тогда почему?

– Не могу больше, – повторил Евгений Николаевич, не находя в себе силы сказать самое главное.

– Разлюбил? – побледнела Любовь Ивановна.

– Не люблю, – признался Вильский, мимолетно подумав, что, если есть Бог на свете, то рано или поздно гореть ему, рыжему, в аду.

После этих слов Любе стало ясно, что Евгений Николаевич своего решения не изменит. Любовь Ивановна Краско была человеком честным и внутри себя всегда ощущала бездну, которая изначально отделяла ее от мужа. Просто Люба умудрилась забыть о ней, об этой пропасти, и пребывала в забывчивости почти двадцать лет, не пропуская ни одного момента, чтобы поблагодарить судьбу за встречу с Вильским. Поэтому Любовь Ивановна не стала уговаривать мужа остаться, ибо понимала, в отличие от Желтой, что не существует такой силы, которая обернула бы течение времени вспять.

Время, отпущенное Вильскому на Любу, закончилось. А вместе с ним закончилось время самого Вильского. Во всяком случае, так предсказывала много лет назад золотозубая Кассандра. И Любовь Ивановна помнила об этом так же хорошо, как и сам Евгений Николаевич. И оба боялись, что это конец, но оба ждали этого конца.

После ухода мужа Люба легко рассталась с мыслью о воссоединении с дочерью. Ей неожиданно захотелось покоя, а покой и Юлька, она это знала точно, были явлениями несовместимыми. «Нет», – жестко отказала Любовь Ивановна дочери и повесила на стену большой портрет Вильского, которому продолжала служить даже после развода. И именно в том самом высоком смысле, который вкладывают в это слово служители Господа. Единственно, не ставила Люба рядом с портретом бывшего мужа свечек, чтобы не привлекать внимания капризной судьбы, словно забывшей прибрать к рукам своего пасынка вопреки предсказанию о трех жизнях. «Вот и хорошо!» – радовалась про себя Любовь Ивановна и с благодарностью думала о Вильском, наивно полагая, что так закрывает бывшего мужа от всевидящего ока и наказующей длани.

* * *

– Вот какая ты все-таки, Женя, – посетовала Кира Павловна, недовольная реакцией первой снохи на ее предложение занять соответствующее место возле покойного: не вскочила, не подбежала, не села рядом, и вообще…

– Какая? – подала голос Евгения Николаевна с дивана.

– Упертая, – не стала церемониться старуха и собралась было похвалить послушную Любу, но потом передумала и поискала глазами внучек. – Кто ночевать со мной будет?

– Кошка, – больше по инерции, чем по умыслу схохмила Вероника и как ни в чем не бывало опустила очи вниз.

– Молодец, Нютя, – тут же откликнулась Кира Павловна и, перегнувшись через Любу, прошипела младшей внучке: – В следующий раз деньги у кошки занимай.

Вероника покраснела.

– Вот так вот, – нарочито громко произнесла бабка и ткнула локтем Любу в бок. – Видала? Теперь у нас так.

Любовь Ивановна не сказала в ответ ни слова.