Непутевая - Лиза Альтер

— И тебе помогло?

— Кое в чем. Но, похоже, не в том, на что я рассчитывала.

— После девяти лет чтения энциклопедии я пришла к выводу, что все великие религии сводятся к инструкциям, как умирать.

— Неужели? В религии должно быть больше жизни, чем смерти.

— Почему?

Она смотрела на сверкающие в черном небе молнии и думала о том, что умирает. Этот последний месяц в больнице — просто обряд. Сам процесс продолжается уже несколько лет. Она читала в энциклопедии, что лист начинает умирать с середины лета, хотя еще тепло и дни длиннее ночей. Живые зеленые листья вяза за окном уже начали умирать. В середине лета под действием генов, гормонов и окружающей обстановки неустойчивое равновесие между расцветом и гниением, порядком и хаосом, между развитием и распадом нарушалось в пользу гниения. Количество и вид протеинов постепенно изменялось с течением недель и месяцев, пока лист не сорвется под легким бризом и упадет на землю.

Одно она знала точно: живой эту больницу не покинет. Она понятия не имела, сколько еще протянет, если протянет вообще.

В последнее время ей все чаще вспоминалось прошлое. Из закоулков памяти возникали люди и события, о которых она не вспоминала годами. Например, она отчетливо видела первую и единственную поездку в Cay-Гэп с тех пор, как в пять лет переехала с родителями в Халлспорт. Когда ей было десять, умер дед по отцу, и они ездили на его похороны.

Сто пятьдесят миль по лесистым предгорьям блестящий новенький «форд» одолел за два дня. Дорога была вся в рытвинах. Каждые пару часов они останавливались и вылезали, и отец с помощью досок и бревен вытаскивал автомобиль из грязи. Дважды ему пришлось искать фермеров, чтобы мулами вытащить машину. Им пришлось переезжать вброд реки, проезжать сквозь тоннели. Какая-то деталь сломалась, и отец отыскал ее в куче железного хлама у одного фермера.

Мать — в шелковом платье, перчатках и шляпке с цветами — всю дорогу твердила: «Милая, никогда не стыдись своих родственников. Им приходится тяжело работать, но они боятся Бога. Они из племени первопроходцев. Немного отсталые, неповоротливые, но работящие».

Эти нравоучения заставили девочку заподозрить, что с ее родственниками что-то не так. В голове возникали вопросы: почему родители никогда не приезжали в Сау-Гэп? Почему уехали? Почему она уже пять лет не видела своих деда и бабку? И теток, и дядей, и кузин?

Они успели вовремя: на маленьком кладбище на склоне холма гроб как раз опускали в могилу. Вдалеке поднимались хребты, обрывающиеся в глубокие долины.

На немощеной главной улице городка стояли два кирпичных здания: местной власти и суда. Все остальные, включая несколько магазинов и пару церквей, были из дерева.

Она стояла в шифоновом платье с лентами и оборками и с любопытством рассматривала своих кузин в чистых платьях из мешковины. Во всем — лицах, одежде, воздухе — чувствовалась неискоренимая вездесущая угольная пыль.

Ужин в доме дяди Рубена, брата отца, был многолюдным и шумным. Наутро, прихватив бутыль маисовой водки, Рубен пригласил девочку и ее отца на рыбалку. «Рыбалка» заключалась в бросании динамитных шашек в залив за его домом и собирании оглушенной рыбы.

— Это запрещено, Рубен, — сказал отец после первого взрыва. — Противозаконно.

— Я сам — закон, Зедедия, — ответил Рубен и хлебнул из бутыли.

На следующий день он повез их на шахту, на которой работал отец перед тем, как переехать в Халлспорт и где до сих пор работал сам Рубен. Шахта оказалась темной дырой в склоне холма, в которую вели железные рельсы. Вокруг под крытыми рубероидом навесами были навалены огромные кучи гладкого красноватого камня.

Отцу было не по себе в новом костюме и крахмальном воротничке, он нервничал, пока они с дядей Рубеном не уселись прямо на кучу шлака. Дядя Рубен вытащил из-под себя минерал с отпечатками доисторических растений и протянул девочке.

— Ничто никогда не изменит этих растений, — серьезно сказал он своей очаровательной племяннице. — Они замурованы здесь уже тысячу лет. А может, и миллион.

Она взяла минерал и, порывшись в куче, отыскала еще один.

Вечером за ужином в набитой родственниками комнате Рубен спросил:

— Почему ты уехал, Зед? Твое бессмысленное бегство, можно сказать, приблизило конец отца.

Мистер Зед объяснил. Оказывается, его кузен Зек Халл претендовал на место шерифа от демократов. Мистер Зед был республиканцем, терпеть не мог Зека и заявил, что не будет за него голосовать. «Если ты не хочешь помочь своему родственнику, — сказал Зек, — ты не поможешь никому». Он хотел убить мистера Зеда. Тому удалось удрать на лошади в лес и пару дней скрываться в реке, потому что кузен-демократ охотился за ним как за зверем. Зека избрали, он много лет был шерифом и только недавно погиб в перестрелке с контрабандистами.

— Теперь Зек мертв, и я решил, что могу без опаски приехать, — закончил мистер Зед.

Миссис Халл рассказала, как работала в школе, пока мистер Зед был шахтером. Однажды среди бела дня ученики хотели перевернуть ее коляску, и она, как Сирано де Бержерак, отбивалась от них длинной шляпной булавкой.

Маленькая дочь недоверчиво слушала своих родителей и смотрела на них. Отец был одет в темный костюм с крахмальным воротничком, а мать — в готовое шелковое платье, украшенное брошкой. Теперь у матери были две горничные, и она почти все время проводила в церкви или женском клубе.

Перед самым отъездом дядя Рубен хлебнул своей неразбавленной водки и сел покататься в «форд». После нескольких сумасшедших поворотов «форд» подпрыгнул на тугих резиновых шинах, покатился по обрыву и разлетелся на тысячу кусков. Дядя Рубен успел выскочить, как тряпичная кукла, и снова хлебнул из бутыли.

Домой они ехали в пассажирском автобусе, зажатом огромными грузовиками с кучами блестящего черного угля. «Зачем мы уезжаем?» — спросила девочка. Ей понравились нарядные тети, дяди и кузины, а шумные обеды были просто праздником по сравнению со скучными обедами в гулкой столовой в Халлспорте, где накрывали только для них троих.

— Ради тебя, милая, — засмеялись родители. — Чтобы дать тебе то, чего никогда не было у нас.

Что они имели в виду, она поняла позже. Они закатили ей настоящую сцену, когда она чуть не сбилась с пути, позволив своему старому школьному обожателю Неду Кетчуму попросить у отца ее руки, и срочно отправили в университет в Брин-Мавр. Они сияли, посадив дочь в поезд: их дочь, дочь простого шахтера, получит хорошее образование!

Образованная миссис Бэбкок вернулась в Халлспорт. Все получилось в соответствии с планом, даже лучше. Она вышла замуж за выпускника Гарварда, и счастливые родители поселили молодых в огромном белом особняке, а сами из хижины следили за их успехами. Мистер Зед, уважаемый человек, умело поддерживал своего жизнерадостного зятя. Ему самому пришлось нелегко, когда бежал из Сау-Гэпа, но теперь он многого добился. И миссис Халл — тоже. Она преподавала в дюжине кружков, все уик-энды митинговала, а в будни висела на телефоне, обсуждая эти митинги. Миссис Бэбкок рано почувствовала, что такая жизнь, как у матери, — не для нее. Она посвятила себя исключительно дому и семье. А потом настал день, когда она пришла в хижину, бросилась на кушетку и, измученная собственным самоотречением, простонала: «Я устала, мама. Я не выдержу. Что мне делать?» И мать холодно ответила: «Ты должна исполнять свой долг».

Мистер Зед разгневался, когда узнал, что Уэсли перевел завод на военные рельсы. Мистер Зед умирал, недовольный своей жизнью, а следовательно, и жизнью дочери. Он называл Уэсли авантюристом и сажал куджу в надежде, что он поглотит и город, и шахты, и завод — все, что стало причиной смерти его товарищей и самого мистера Зеда. А жизнь, которой жила миссис Бэбкок, стала казаться ей скучной и бессмысленной, когда дети разъехались и положили конец халлспортской саге мистера Зеда.

На следующий день Джинни и миссис Бэбкок лежали и смотрели «Тайные страсти». Линду мучили угрызения совести.

— Так ты бросила их? — спросила во время рекламы миссис Бэбкок.

Джинни больно прикусила губу.

— Кого?

— Айру и Венди.

— Я этого не говорила. С чего ты взяла?

— Ты несколько раз упомянула об этом.

— Неправда.

— Откуда же я узнала? — грустно усмехнулась мать. — Джинни, дорогая, боюсь, мы похожи друг на друга больше, чем нам бы хотелось.

Джинни неприязненно посмотрела на мать. Она не находила, что у них много общего. За все время они не сказали друг другу ничего интересного, их разговоры были совершенно никчемными. С чего это матери взбрело в голову? Она проговорилась об Айре и Венди? Не может быть. Мать блефует. И вдруг неожиданно для самой себя она беспомощно посмотрела на мать:

— Что мне делать, мама?

И испугалась. Зачем спрашивать, если знаешь ответ? «Исполняй свой долг, — скажет мать, — возвращайся к ним, исправляйся, проведи оставшуюся жизнь в искуплении вины перед ними». А потом Джинни поняла, что потому и спросила, что надеялась услышать все это, чтобы вернуться и подсознательно всю жизнь обвинять свою несчастную мать.