Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

2_____

Чудный день. Ходил на почту. Там заказные письма принимает прелестный чиновник, нужно чаще посылать заказную корреспонденцию. Заходил к Казакову и к Макарову говорить об иконах; проехал к Павлику; он дома, только что встал с головной болью, в туфлях и рубашке. Маленькая комната; на окне, выходящем в сад, цветы: чайная роза, бегония, герань; над комодом карточки: он в детстве, товарищи, Давид М<икел>анжело и открытка с Dominiqu’ом. Везде платья, галстухи, рубашки. Он сходил за вином и сыром, держался хозяином, оставлял обедать; при мне пришли от прачки со счетом, и Павлик держался как большой мол<о-дой> человек. Его брат, 29 л<ет>, живет в Москве с мальчиком, другой, 19 л<ет>, тоже грамотный, только младший, — нет. Несмотря на мое абсолютное безденежье, на свою головную боль, он был очень нежен. Я перечитывал свои летние письма, трогательные литании. Получил телеграмму от Юши: «Quelle adresse?»{335}. Слава Создателю! После обеда пошел к Чичерину, вышли с Варей и Сережей и дружественно беседовали. Чичерин играл «Май<скую> ночь»{336} своей жене, которая вязала шерстяное одеяло. При мне обедали. Заехал к Ивановым; Диотима была одна, Городецкий уезжает, Эль-Руми завтракает у Аничкова. Потом пришел и он; у Аничкова, где были Щеголев, Анд<рей> Белый, Куприн, все дебатировали вопрос о пэдерастии. «Это в воздухе», — заметила Диотима, которая была сегодня у Сомова. Играл «Richard Coeur de Lion»{337}. Павлик, хотевший, м<ожет> б<ыть>, прийти часов в 10, не пришел; завтра обещал непременно в 8 ч. Завтра поеду к Сологубу. Вечером прочитал Варе «Вступление к дневнику», не очень ее удивившее. Дождался Сережи, бывшего у Лазаревского.

3_____

Утром был рано разбужен вознею детей, ходил на телеграф, послал Юше телеграмму, м<ожет> б<ыть>, в четверг можно рассчитывать. Поехали в Удельную; чудный осенний день; были Кудрявцевы, Лена и Тоня; об деле тетя не очень-то хлопочет и отвечает обиженно-жалобно. Бродили по лесу на Поклонную гору, мне пришла мысль комедии, вроде «Предосторожности», кажется, может выйти. Варя почувствовала себя нездоровой и дома легла, в театр не пошла и отдала билет Сереже. Павлик не идет, не знаю, не опоздаю ли к [Ивано] Сологубу. Павлик так и не пришел, у Ивановых был скучнейший Туган-Барановский; выехали около 11-ти; у Сологуба читал стихи Белый, Пяст и сам Сологуб. Белый сам по себе мне очень не понравился, на редкость; были Ремизов, Чулков, Волынский, Пяст и др. Сологуб все ежился и хотел говорить неприятные вещи, внизу сыграли мое «Пришел, пришел издалека». Наверху я читал новые стихи{338}. Не знаю, понравилось ли. Вяч<еслав> Ив<анович> уверяет, что Сологубу понравилось. Павлика не было, а он обещал наверное; меня не измена его огорчила бы, а небрежность и просто-напросто то, что он не пришел ко мне. Вечером читал Пушкина. Как macabre[150] стихи Белого; эти последние лучши <так!>, чем я встречал его до сих пор.

4_____

Очень огорчен, что так давно не видал Павлика; днем заходил к Казакову, но ничего толкового не узнал; болела слегка голова. Утром получил письмо от Брюсова, из которого узнал, что Сережа свои «Записки Ганимеда» послал в «Весы», и теперь Вал<ерий> Яковл<евич>, находя почему-то большое сходство во внешних приемах письма, спрашивает, не неприятно ли мне будет помещение этой вещи, не я ли ее автор и т. п.{339} Меня очень расстроили и сам Сережин поступок, и его скрытничанье, и возможное неудовольствие Ивановых. Брал ванну; у Сережи был Козлов, потом Тамамшев, от Сиверс приглашение на имянины, зовут и меня тоже. Решили пойти к Ивановым раньше, чтобы рассказать историю «Записок Ганимеда». Они казались несколько froissés[151], но все обошлось достаточно благополучно. Неожиданно приехал Нувель, бывший только что у меня и уезжающий завтра. Вячеслав мне кланяется и [просил]. Renouveau оставил мне его адрес. Были Ремизовы, Аничков, Шестов, Гржебин и др. Раньше был матрос от Тернавцева, русский, бывший в Америке, Англии, Вест-Индии, говорящий по английски, рассказывавший, как представляют Нептуна при прохождении экватора и т. п. Лидия Дмитр<иевна> угощала его вином, и он сидел и вежливо беседовал. Аничков был очень доволен моей музыкой. Мне не было скучно.

5_____

Утром письмо от Павлика, милое, но несколько развязное; оказывается, субботу и воскрес<енье> был нездоров, а эти 2 дня — дежурный. Пошел на почту отправлять письмо Брюсову{340}, в парикмахерскую и к Вальтер Федоровичу. Сомов был уже там; он советует взять Сереже рукопись обратно. Читал дневник Renouveau и играл свой менуэт. Возможно, что «Предосторожность» поставят на «В<ечерах> совр<еменной> м<узыки>» с моими другими вещами в виде закрытого вечера; говорят, что Феофилактов задумал к моим «Ал<ександрийским> п<есням>» такую порнографию, что Поляков собирается раньше представления в цензуру [попытать] разослать по знакомым, боясь конфискации. Уговорились в пятницу к Иван<овым> обедать, а в четверг Сомов придет ко мне. Я был так рад его видеть, будто я не видал его с месяц. Пошли вместе пешком по Морской до Юргенсона, где он хотел купить Оленина{341}. Было странно сидеть целый вечер дома, хотя и пришел Тамамшев. Много пел, но было скучновато. Вечером приехал [из деревни] зять и пошел на имянины Сиверс, где была Варя. Сережа, получив не очень большую головомойку от Диотимы, теперь кажется почти доволен заваренной им кашей. Ужасно скучаю о Павлике. Измена [elle n’est pas encore[152]] еще не [si proche[153]] еще не близка.

6_____

Утром по телефону говорил с Павликом, условились встретиться в Таврическом. Занес письмо с извещением нашего прихода в пятницу к Ивановым. Зашел: они были очень душевны, рассказывали о Мирэ. Действительно, несчастная женщина, и жаль, что нет таких учреждений; по-моему, ей надо бы обратиться к entremetteuse или съездить, как купчихи, в баню, но это, конечно, ее спугнет, и напрасно, потому что трудно избегнуть внешнего вида вульгаризации{342}. Играл музыку маленькой дочери Ивановых{343}. От них отправился в Апраксин к Макарову. Его подрядчики ломаются и говорят, что купить иконы не прочь, но некогда смотреть. Зашел к Мирону; так далеко ходить у меня заболела даже голова. От Юши чек на Царскосельское отделение банка. Хотел его вечером же учесть у Тихомирова, но хозяина не было, и служащие, не зная меня лично, не взялись. Переписывал стихи Брюсову{344}, Сережа говорил о планах будущих рассказов, он хочет писать из времен революции. Это смешно совпадает и в Риме и в XVIII siècle, хотя, конечно, это просто случайность. Мне вдруг пришло в голову, не может ли быть Кондратьев, про которого говорят, будто он в связи с Сологубом, быть моим товарищем по гимназии, первым любовником? Но нет, этот, наверно, гораздо моложе, хотя я как-то года три тому назад встретил, не кланяясь, своего приятеля ужасно моложавым и гораздо более прелестным, чем он был в гимназии. И тоже А. Кондратьев. Часов около 10<-ти> пошел в Тавриду, Павлик пришел минут через 15; при малолюдстве публики еще более бросалось в глаза обилие теток{345}; все были налицо, и мы прошлись несколько раз под всеми взглядами, утверждая нашу любовь продолжающейся. Поехали в «Москву». Павлик, желая экономить, спросил Löwenbrau, от которого у меня только болит голова, и осетрину, от которой при головной боли тошно. Потом он был у меня.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});