Физрук - Валерий Александрович Гуров

в очочках, словно на картинке из детской книжке. Она даже смотрела поверх них, строгими, внимательными глазами.

— Добрый вечер! — сказал я. — Могу я видеть Илгу?

— Здравствуйте, молодой человек! — ответила она. — Илга — это я. Илга Артуровна.

Сказать, что я испытал шок, значит, ничего не сказать. Ситуация, как в дурацком кино. Илга, конечно, чародейка, но ведь не до такой же степени. Скорее всего — это какой-то розыгрыш. Или?.. Фиг знает, что и думать! Интересно девки пляшут… И старушка с ними…

Я протянул Илге Артуровне торт и сказал:

— Тогда это вам!

— От кого? — спросила старушка, принимая подношение.

— От поклонника.

Чтобы она не успела меня окликнуть, я поспешил вниз по ступеням. Выскочил из подъезда и пошел, куда глаза глядят. Ни одной стоящей мысли не было у меня в голове. Я не строил планов, не осмысливал своего положения, не предавался воспоминаниям. У меня было такое чувство, словно я, выведя школяров из шахты, сам остался в ней. Сверху — ни единого лучика, снизу подступает черная холодная вода. Она поднимается медленно, очень медленно, она будет подниматься всю мою жизнь, покуда не затопит штрек, в котором я застрял навеки.

Сам того не заметив, я подошел к дому, где познакомился с Илгой. Задрав голову, отыскал окно, замазанное мелом. Рядом проходила пожарная лестница. Это меня совсем не удивило. Так и должно быть. Потайная комната может стать ловушкой, если из нее нельзя выбраться. И мне пришла в голову сумасшедшая мысль. Я подошел к лестнице. Подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину. Подтянулся, перецепился руками за следующую. Вскоре я был уже на уровне замазанного окна.

Стоя на перекладине, я перенес ногу на подоконник, крепко держась за лестницу, свободной рукой толкнул створку окна. Если бы оно было заперто на щеколду, пришлось бы спускаться, не солоно хлебавши, но створка поддалась. Я перебрался на подоконник и спрыгнул внутрь комнаты. На улице уже темнело, и в комнате царил полумрак. Разумеется, Илги здесь не было, и быть не могло. Я нащупал ручку двери, потянул на себя. Открылась. Прислушался. На вписке было тихо.

Я перешел в маленькую комнату с тахтой. А из нее — в большую. Свет зажигать я не стал. Не потому, что боялся обнаружить свое присутствие, просто не хотел спугнуть то странное чувство, которое подтолкнуло меня забраться сюда. Так в темноте я прошел на кухню. Сюда проникал свет уличного фонаря и на круглом столе лежал отсвет, расчерченный крестообразной тенью оконного переплета. И в этом пятне света я разглядел прямоугольник конверта. Даже слабого освещения было достаточно, чтобы разобрать «САШЕ».

Снова оказавшись на улице, я побежал к остановке. К ней как раз подходил автобус. Я спросил у пожилой женщины, что приготовилась к посадке:

— Скажите, пожалуйста, как мне доехать до Красногвардейской?

— Садитесь на этот, — охотно принялась объяснять старушка. — Через три остановки выйдете и сядьте на седьмой трамвай… Он идет до хлебокомбината и как раз проезжает через всю Красногвардейскую.

Поблагодарив, я помог ей забраться в салон автобуса и запрыгнул сам. Потом пересел на семерку и через пятнадцать минут уже был у себя в комнате. Я не спешил открывать конверт и читать письмо или записку, вложенную в него. Наверное, боялся разочарования. Илга знает, где я работаю. Если ей нужно было оставить мне послание, она вполне могла передать его через Раечку, директорскую секретаршу, а еще проще — через Тигру, нашу общую знакомую. И если она избрала такой странный способ, значит, в нем есть некий смысл.

Единственное, что мне пришло в голову, что это своего рода проверка. Если я догадаюсь зайти на опустевшую вписку, значит, достоин прочитать ее послание. Нельзя было исключить, что и послание это лишь элемент розыгрыша, но ведь я мог и не заглядывать на квартиру, где тусовались «дети солнца». Меня влекли печаль и еще какое-то другое, не вполне осознаваемое чувство. Для примитивного розыгрыша слишком сложно. А может сжечь письмо, не читая? Не-ет. Потом гадать, что там было…

Эта мысль испугала меня настолько, что я забыл обо всех делах на вечер, которые были у меня намечены, открыл конверт, выхватил из него сложенный пополам листок и прочел, даже не присев. «Дорогой Саша! — ободряюще начиналось письмо. — По тому, как ты поспешно посадил меня в такси, я поняла, что мои слова все-таки задели тебя за живое. Меня совсем не радует, что я оказалась права. Душа человеческая — это всегда огромная тайна, а я с детства хотела ее разгадать. Тем не менее, я не хочу, чтобы ты чувствовал себя объектом наблюдения и экспериментов — даже моих. Поэтому я и устроила этот небольшой спектакль. Если я тебе нужна, несмотря на все мои странности, и зацикленность на психологии, ты придешь в мою квартиру, увидишь мою хозяйку, она тебя обескуражит и ты либо уйдешь навсегда, либо попытаешься найти мои следы в том месте, где мы с тобой познакомились. Если второе — то через несколько дней, после того, как я не найду своего письма там, где я его положила, я сама отыщу тебя. Илга.»

Я несколько раз перечитал письмо. Противоречивые чувства захлестнули меня. Вот если бы я не поперся на вписку, а обиженный вернулся в общагу, то потерял бы эту невероятную девушку навсегда. Можно было не сомневаться, что Илга, поступи я иначе, сделала бы все, чтобы больше не встречаться со мною. А теперь она сама найдет меня. И в этом тоже нет никаких сомнений. И когда я все это осознал, меня захлестнуло такое ощущение внезапного прилива настроения, почти счастья, что я не знал, с кем им поделиться.

С Груней?.. Боюсь, здесь одним разговором не отделаешься… С Петюней?.. С ним придется пить, а завтра — на работу… С кем же тогда?.. Можно было бы потрепаться с Витьком, но у него нет телефона… И я понял — с кем можно поговорить, с Тигрой… Телефонный номер квартиры директора у меня был записан… А вот где взять сам аппарат?.. В общаге он был либо на вахте, либо в кабинете коменданта, но и в том и в другом случае придется разговаривать под пристальным взглядом вахтера или той же Аграфены Юльевны… Ради короткого делового разговора — можно и потерпеть, а вот ради душевного…

Остается только один вариант. Я отыскал в кармане несколько двухкопеечных монет, оделся и направился к телефону-автомату, что стоял