ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Ульяничева Евгения

От Хвороста убор сочинил Второй — по его словам арматор велел группе избранных воинов, панцирников Хома Сталты, одеть доспехи и щиты в накатанное перламутровое крошево и так идти.

Хворост двигалась медленно; всматривалась, выбирая себе жертву. Почему брала одного и обходила другого, один Лут знал. Людское оружие ей не вредило. А вот перламутр оттянул; зацепил внимание. Такого прежде Хворост не видела.

Начала близиться к группе отважных, заскользила ниже…

***

Выше на два корпуса!

Корабеллы, едино послушные направляющей воле капитана, поднялись, арфа к арфе, как цыпочки. Дятел глухо выругался, когда вымахнувшие из земли ветвистые рога едва не царапнули брюхо тэшке.

Чады. Подобные зарождались не в каждом тестяном шаре Хома, но уж если заводились, то вытравить их делалось невозможно. И в песках жили, и в великой мерзлоте, и в рассыпчатых, жиром лоснящихся черных землях…

Обычно сидели смирно, людям не мешали. Но в дождину любили выпереть — стояли рогатыми башнями, напитывались влагой. Молнии хватали да ели, особенно шаровые уважали. Знающие люди под чадами всегда грозы пережидали.

А еще были те, кто умел их ловить, удерживать, а после — под свои нужды пользовать. Дятел слышал разговоры в Башне: получалось вроде между чадами без лишних приспособ энергию пускать — на вполне достойное расстояние.

Волоха учуял, разгадал каким-то образом момент появления рогатин, хотя вот сам — стоял, расставив ноги, держал равновесие, с отсутствующим, пустым взглядом.

Цыган подбросил нож, поймал. Игра с железом его развлекала, помогала мыслям успокоиться. А мысли те были — темные лошади.

Нил подловил внезапно, как дурная болезнь.

— Тебе жить надоело, Крокодилище?! — рявкнул цыган, когда Нил сгреб его за рукав и утянул за палатку.

Нил же, не дрогнув лицом, поднял ладони, призывая к сдержанности. Вот этого дерьма за Дятлом от роду не водилось. Но прежде чем успел отрихтовать Нилу погрешность, Крокодил заговорил:

— Выслушай меня, лобо. Это твоего капитана касается.

Дятел прищурил темные глаза. К пронырливому ловкачу он испытывал не самые добрые чувства. Справедливости ради, добрые чувства у Дятла вызывал только зеленоглазый и ребятки Еремии.

— Ну?

— Он в сердце пойдет. Флаг-адмиралом, верно же, морено?

— А тебе что с того? На его место жопу мостишь?

— Не дай Лут, — искренне отшатнулся Нил, — впрочем, это я и пытаюсь донести до тебя…

— Да не юли, говори толком!

— Лут делает его своим проводником, — выдохнул Нил и поскучнел лицом.

Дятел подобрался. Знал он эту байку, про Лутовых кукол-гонцов. Особо любезных себе прибирал. А Волоха всегда в любимчиках ходил.

— С чего взял, а?!

Нил вместо ответа вдруг подался к цыгану, почти на грудь лег, моргнул — глаза из серых обернулись черными, будто глазницы всклень залили чернилами. Чернилами со вспышками огней далеких Хомов.

— Знаю, амиго, — сказал, отстранившись. — Ло сьенто.

Глаза его были уже прежней изменчивой, сапфировой дымчатости. Продолжал легким голосом, одергивая манжеты, будто не случилось ничего из ряда:

— Когда твой гато завяжет на себе корабеллы, в оба гляди, чтобы не сорвался. Лут его затянет, заест, ахнуть не успеешь. А ты, гитано, ему самый близкий. Ты и вывести сможешь. Понял?

Ткнул металлическим когтем в грудь, и Дятел стерпел — в задумчивости был. Волоха, пожалуй, мог и увлечься — Лут его всяко манил, а после балерины своей он никак не мог закрепиться, Дмитрий эти качели хорош видел… Мотало парня. Другое дело, что сам цыган русого бы ни в жисть никому не отдал. Даже такому распрекрасному и грозному тварине.

Нет, никому — лучше сам прирежет.

— Понял, — ответил медленно.

Дятел умел включать дурака и отыгрывать дикое мясо, цепного пса при зеленоглазом воеводе — но дураком за всю свою взрослую жизнь ни разу не был.

Теперь вот и молчал, теперь и глядел, как Нил наказал — в оба.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

А глядеть было на что.

Недолго небо вхолостую держали — навстречу уже перла вражья сила, чтоб ей не просраться. Волоха зацепил пальцами огоньки элементов квадрата, меняя их положение в сетке — Дятел прикрылся локтем, когда близко, обдав жаром-воздухом, загудела, перестраиваясь, трафарет в обливной черной броне.

Сам встал так, чтобы и обзоры-виды не заслонять, и самого русого под крылом держать.

Он торчал в ближнем круге. Прочие разместились дальше, опричь — Еремию не грузили, она и без того тащила на своей горбушке все сплетение. Руслан ведал скорпионами и маркерами, Иночевский с кольцами дежурил по правую руку, на легком быстром веллере, Мусин же с Медяной шли по левую, на пузатой тэшке.

Так и получалось, что кроме Дятла и защиты, влитой в сетку-леер, обороны Волохе не было. Дмитрий подумал: атаман вполне мог раскидать прочих по шлюпкам на тот случай, если по нему бахнут прямой наводкой. Команда такому раскладу не обрадовалась, но повиновалась.

Дятел же гораном был накрепко повязан; подохнуть, так вместе.

Вдруг дыхание сперло, точно корабелла умерла, и шли они на деревяшке. Дятел потер влажную шею, скосил глаза… Полыхнуло.

Жар широко лизнул трафаретку, ту самую, черноногую, что успела выдвинуться вперед и поймать на себя сухую волну огня. Еремию качнуло, какой-то мелкий веллер прокрутило, легко стукнуло о борт другой корабеллы — но на этом все.

Дмитрий облизал губы, машинально вытер ладони о штаны.

Верю, гаджо, ты знаешь что делаешь.

Увидел, близится: кряжистое сильное тело трафарета, сплошь укрытое наростами и шипами, делающими некогда безобидную метафору грозным тараном. Присвистнул. Пусть судно и было не-живым, но все равно — уродство.

Так творили на Хоме Кеи, Хоме розовых сапфиров и белых носорогов: помещали корабеллу или веллер в поганое бездонное озеро, кишащее особыми паразитами. Ждали. И доставали обратно уже исковерканное, заросшее коростой.

Говорили, местные черные ведуны такое и с людьми проворачивали, но видоков тому не сыскать…

Близко к пораженным остерегались подходить, а брало напролом не всякое оружие дальнего боя.

Волоха повел руками, щепотью сгребая веллеры.

Не все, заметил Дятел, а только те, что раньше оборужил особым манером: насадил железные носы с пилами-зубами, с крюками, а на палубу ведучки поставил деву Габа-Трещотку.

Если с зернью она управится, то и прочую налетную хворь отринет, сказал старпому.

Веллеры взмыли дружно, разом, будто осы на защиту гнезда. Упали на уродину, облепили тяжелую тушу — и разом подались назад, растаскивая тело на части. Все не разъяли, но открылось сырое, тронутое порчей тело, и туда немедленно плюнули скорпионьим огнем корабеллы квадрата.

Уродина покачнулась, загорелась; тяжко отвалила в сторону.

Веллеры, сделав дело, нырнули, спрятались под брюхами мощных трафаретов.

Сошлись.

Соль и Косатка, обе в тяжелой броне, сблизились, зажали боками чужую длинную посудину — посыпались вспышки, крики, звуки выстрелов… Оглушающий хруст и треск. Корабеллы прайда Башни растерли между собой соперницу, смолов кости в труху.

Дятел невольно вздрогнул, выматерился, когда сверху навернулось тело, смачно приложилось о фальшборт и, мелькнув сапогами, заторопилось дальше, на посадку. Кто-то уже сцепился в абордажных ласках. Значит, тело не первое и не последнее.

Закинул голову — увидел, как вороний коготь корабеллы насаживает чужачку. Таран вошел легко и глубоко, железной занозой, намертво сцепляя противниц бортами. С криками перелилась, переплеснулась с палубы на палубу разношерстная волна, зазвенела сталь, загремели выстрелы — а у цыгана зачесались руки. Он бы не отказался быть там, но ему нужно было — здесь.

Кажется, с ребятами Тренкадиса русый тоже угадал — рубиться те были не дураки.

Однако не все коту март. Их квадрат тоже драли под хвост, правда, не так успешно. Дятел мельком порадовался, что Тамам Шуд со своей насекомной конницей слишком занят внизу.