Арена - Никки Каллен

— Учитель, — прошептал Яго ему в ухо, и учитель услышал голос, который пел в «Кладбище разбитых сердец» каждую ночь, — глубокий и нежный; как быть в любимой женщине. Учитель дёрнулся, снял себя с меча, повернулся к Яго лицом. Яго был всё тот же — красивое тонкое лицо, синие глаза, худой, длинноногий мальчик в разноцветном свитере и джинсах с красными подтяжками, словно никто не умирал, а он только что зашёл в его класс: «…это Яго, он будет учиться у нас в школе…» Так в чём же секрет?

— Ты хочешь убить меня?

— Да. Ведь иначе ты убьёшь меня.

— Я не хотел вас убивать.

— Хотел. Ты, как все люди, не выносишь секретов, тебе нужно сказать всем. Ты ничего о нас не знаешь, но решил, что мы зло. А раз ты хочешь зла — умирай.

И учитель увидел, как из запястьев Яго выросли лезвия, одно другого прекраснее, у каждого своё имя, как у планет, — и Яго сделал выпад, как великий дуэлянт, и все они вонзились в тело учителя, и опять ткань вселенская разорвалась, и учитель умер…

«У тебя всё в порядке в классе?» — спросила мама; они ужинали: рис, грибы в сметане, отварная курица, салат из сельдерея, яблок и грецких орехов; она не знала, чем заняться, накупила кулинарных книг, все остальные валились из рук; теперь продуктов полный холодильник, и мама заперлась в доме, как в осаде; в ожидании звонка, новостей, писем; «нет, — сказал Хьюго честно, — нет, мам, всё ужасно»; «а что? тебе что-то говорят?» «ничего не говорят, но лучше бы говорили, я бы подрался»; она улыбнулась так, словно на её глазах великолепная бабочка, махаон, попыталась кого-то ударить, укусить, — сын казался ей нежным и инфантильным в физическом смысле. «Если хочешь, переведём тебя на домашнее обучение или вообще уедем, хочешь?» «уедем, — подумал он, — уедем; значит, я не увижу никогда Магдалену; я её и так-то не вижу, она болеет, но она звонит, или я звоню, и это лучше любого кино…» «Нет, мам, — сказал он, — давай подождём; только, мам, скажи честно, ты тоже думаешь, что я зло? Ты тоже думаешь, что я — грабитель и убийца, что я закипаю, как молоко на плите, под крышкой, за которым никто не следит?» Она была поражена; встала из-за стола, подошла к нему, обняла, поцеловала в лоб: «ну что ты, милый…»

Было воскресенье; он сидел и рисовал — как-то странно свалился в коридоре на пол, между спальней родителей, гостиной и ванной: нахлынула, налетела концовка — наконец-то; он думал, что со всеми этими жизненными перипетиями никогда не закончит, никогда не сможет больше рисовать вообще; в дверь позвонили. «Детектив Полански», — подумал Хьюго стремительно, адреналин растекался по телу: новости от отца; порезы на запястьях закровоточили, закружилась голова от боли; «мама, я открою», — крикнул он вглубь дома, хотя она могла ничего не слышать: в её комнате громко играла «Турандот». На пороге стояла Магдалена.

— Привет, Хаул, — Красная Шапочка, Гретель, девочка из сказки — в красном берете, красных ботинках, в полосатых чулках, полосатых митенках, оранжевом шарфе, оранжевом пальто; в руках корзиночка, накрытая клетчатой салфеткой. — Я тебе пирог принесла, сама пекла, между прочим. Меня уже выписали, завтра приду в школу; так что я незаразная… Эй, ты меня впустишь в свой замок?

Хьюго широко открыл дверь и подумал: весна, ранняя, серая, странная, когда кажется: ничего больше не будет: ни лета, ни осени — только вот это молчание предснежное, преддождевое, серое небо, перламутровое, с тонкими переливами акварельными на горизонте; а она такая яркая, вот бы пройтись с этой девочкой по улицам за руку, а потом поцеловать, а потом — в самые глубины Великого моря, на самые вершины Тёмной Башни…

Магдалена пихнула его в бок и засмеялась — он ойкнул и пришёл в себя; взял пирог, отнёс на кухню, поставил чай, вернулся, помог ей раздеться — под пальто у неё оказалось не менее ослепительное красное платье с капюшоном; провёл её на кухню; «как у вас здорово — такой странный дом, тихий очень; улицы и не слышно совсем, будто в аквариуме»; «мне это и нравится в нём, — сказал Хьюго, — толстые стены и мало окон, будто загородный, а не городской; и ещё он разноуровневый, так что мамина комната и моя — на разной высоте и по разным лестницам»; налил чая — он знал, что она пьёт только чай, только заварной, только чёрный, с тремя ложками сахара.

— Попробуй пирог. Я на самом деле редко пеку, а этот пирог всегда делала моя мама на мой день рождения, он потрясающий, из разных видов шоколада; я его вчера пекла под её чутким руководством сама — в первый раз. Хотела положить кольцо — знаешь такую сказку?

— Нет.

— «Ослиная шкура» Шарля Перро. Там принцесса, которая пасла свиней, положила принцу в праздничный пирог кольцо, чтобы он понял, что она принцесса. А есть ещё одна сказка. Один принц всё никак не мог выбрать принцессу в своем королевстве, всё-то ему не нравились девушки; стали привозить портреты из других королевств, принцессы всего мира съехались на грандиозный бал, но всё бесполезно — не забилось сердце у принца. Тут появился один волшебник, посмотрел принцу в глаза и сказал, что принцесса есть, только она живёт не просто в другой стране — она живет в другом мире, и если принц готов пройти за ней миры, то волшебник в силах ему помочь. Принц был готов, волшебник помог, принцессу они нашли, преподнесли ей кольцо и цветов, но она совсем не хотела замуж за этого принца. У неё был уже свой принц, так вот. Тогда принц вернулся к себе в королевство, лёг и заболел от горя. И пока он болел — в королевстве воцарилась вечная осень. Никакого лета, и зимы, и весны — несколько лет. А принцесса тем временем разочаровалась в своём принце и стала думать: эх, какая я ж дура была; тут появляется волшебник — помогает принцессе попасть в мир принца. А там был обычай: в день рождения принца все девушки в королевстве пекли пироги, и какой-нибудь из них принц обязательно пробовал, и тогда девушку, которая испекла этот пирог, приглашали к принцу на ужин — ничего такого, просто ужин. И вот принцесса тоже печёт пирог и кладёт в него кольцо принца, принц этот пирог выбирает и давится кольцом…

— Ужас.

— Да ладно, не насмерть же. Вытаскивает изо рта кольцо, понимает, что принцесса та здесь, в его мире, дико радуется, ну и всё, свадьба…

— Ты хотела положить кольцо в пирог? Так что же это значит?

— Я пошутила. Ничего не значит. Просто я люблю сказки.

Засвистел чайник. На голоса вышла мама; «ой, — сказала, — здравствуйте, я помешала»; она была в белом халате и с полотенцем на голове, с кучей кремов и гелей в руках. «Мама, ты чего, иди сюда; это Магдалена. Магдалена, это моя мама». «Здравствуйте», — Магдалена встала, покраснела. «Мам, Магдалена принесла пирог, она сама его пекла». «Наверное, он потрясающий, мы покупали в вашей кондитерской, всё было просто потрясающее». Хьюго смотрел пытливо на ту и на другую — и понял, что они друг другу понравились, — словно разбили флакон духов и дивный запах разлился по комнате: цветы и фрукты, Pure White Linen. Они попили дружно чаю, Магдалена всё время что-то рассказывала: про собак, про кондитерскую, про городок, про своего младшего брата, — и Хьюго был рад, что они с мамой могут молчать и просто слушать; пирог оказался невероятный — праздник шоколада вместо Пасхи. Потом мама поблагодарила, улыбнулась лукаво Хьюго: «глаза действительно зелёные; а я думала, мальчишки таких вещей не знают, не запоминают, — как там в «Мулен Руж»: "Я не помню, какого цвета твои глаза, но помню, что они самые красивые на свете"» — и ушла в свою ванную — петь Турандот; «пойдём, я покажу тебе свою комнату», — предложил Хьюго. «Старый красный диван и много-много рисунков — ты рассказывал, здорово», — и они поднялись по деревянной лесенке наверх; и Хьюго открыл дверь в свою комнату. Она и вправду была вся в рисунках — Магдалена сразу пошла их рассматривать. Вместо лампы у Хьюго висело несколько новогодних гирлянд, вместо кровати стоял широкий низкий вельветовый красный диван; «мне с детства родители разрешали заснуть за рисованием или чтением, прямо в одежде, на диване, и так и спать всю ночь»; «а этот диван правда из детства?» «да, ему ровно-ровно лет, сколько и мне; папа купил его для меня в день моего рождения, подумал: какая классная вещь, а вдруг, когда мои сын вырастет, не будет таких шикарных диванов, а будут, как у фантастов, белые кушетки стальные — и всё, и вообще нельзя будет получать удовольствие от валяния, а только работать и стремиться, летать в космических кораблях, спать в анабиозных камерах…» — Хьюго покраснел, когда заговорил об отце, но Магдалена только села на краешек дивана, погладила вельвет и пробормотала, как это здорово — иметь свои вещи, только свои и больше ничьи. Рисунки её напугали — понял Хьюго, не так напугали, как психолога или обыкновенную девушку, а так, словно она начала что-то думать, догадываться; придёт сейчас домой, наколдует, раскинет на Таро — и конец ему, Хьюго; завалить её, пока она сидит на моём красном диване, сжать до боли в костях… Но Магдалена уже встала, коснулась кончиками пальцев одной картинки: кровь? Иногда Хьюго рисовал просто картинки — без сюжета, без привязок: девушка-эльф танцует на огромной ладони, превращаясь в танце в полупламя-полуцветок; затопленное дерево, узловатое, ветвистое, — и на верхней ветке сидит мальчик, болтает ногами; замок, окно, в окне грустит дама, нежная, лёгкая, а на фоне луны — юношеский силуэт с крыльями и лилиями — то ли тоже эльф, то ли вампир Лестат… И на некоторых картинках вместо красного была кровь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});