Может быть, найдется там десять? - Владимир Михайлов

Мысль была совершенно разумной, логичной, просто естественной. Так показалось ему в первые мгновения. Можно было сразу вздохнуть облегченно, признать проблему мнимой и отогнать все волнения, тем более что и другие предметы имелись для серьезных размышлений, например – в патрульной службе он положенный срок уже заканчивал, значит, напрашивались какие-то меры по продвижению не просто вверх, но именно в том направлении, какое ему самому казалось предпочтительным, и в этом деле каждый шаг нуждался в тщательном обдумывании и точном исполнении. Так что проблема с Виргой была совершенно не ко времени.

Все так. Но почему-то Гер даже не удивился, когда вот эта самая мысль не задержалась в сознании, но лишь проскользнула, ни за что не зацепилась, ни с чем не прореагировала – и с той же скоростью исчезла. Как будто ее и не было вовсе.

Значит – что же? Неверной была мысль, раз уж его нутро ее не приняло? Скорее всего, так. Ну а что же тогда делать?

И, словно только этого вопроса и дожидаясь, тут же появилось другое соображение, настолько естественное, что показалось удивительным: да почему оно только сейчас возникло, а не вчера, не месяц, не три года назад? Такое простое и, как бы сказать, всеобъемлющее вроде бы…

Жениться на ней, вот что нужно. И все. И рвущаяся связь вдруг превратится в нерушимую. Железную. Самую сильную.

«Чего ж ты раньше не подумал? – упрекнул Гер самого себя. – Свободу свою мужскую берег? А она только затем и нужна была тебе, свобода, чтобы к Вирге приходить, видеть ее, слышать и обонять, а потом – раздевать, укладывать в постель и владеть, владеть ею, забывая самого себя… Но этого как раз никто у тебя не отнимет – наоборот… Может, ты из-за того медлил, что сама она как бы на такое дело не намекала, наоборот, делала вид, что ее нынешнее положение устраивает, а семья ей вовсе ни к чему? Ну, может, и поэтому, поскольку это и с твоими собственными мыслями совпадало. Но ведь это все игра, не более, просто из боязни, что, заговорив о семье, тебя оттолкнет, и ты ее бросишь. А этого, значит, она боится. Да и чего удивительного – в нашем мире таким, как она, без защиты долго не прожить. Но если я сам ей предложу и о дальнейших возможностях сделаю намек-другой – скажем, вместо этого ее домика создать настоящую гостиницу, раз уж у нее к таким делам способности, а средства я вложу, – да конечно же, она от счастья места себе не найдет! Да, именно так и надо сделать – и обоим будет только лучше… Где же ты была до этих минут, идея? Но ничего – лучше поздно, чем никогда…»

Вот так размышляя, Гер уже не шел, а почти бежал, не только сохраняя в себе, но и все усиливая возникшее настроение; при этом как-то не прорезалась и еще одна, закономерная вроде мы мысль: так ты что же, любишь ее, выходит? Не прорезалась, потому что любовь в представлении Гера была понятием неопределенным, каким люди оперируют в юном возрасте, когда вообще все представления о жизни весьма туманны и беспредметны. Любовь – это на экранах, а в жизни все проще и надежнее. Семья, союз, дело. Остальное все – только воображение.

Он замедлил бег лишь перед самой ее калиткой. Тут уже профессиональный навык сработал: остановиться, оценить обстановку, да и дыхание утихомирить, не врываться же к Вирге в таких вот растрепанных чувствах. Войти надо, как всегда – спокойным, твердым, чтобы сразу в душе ее возникло ощущение: вот и вернулся защитник, очень нужный человек…

Вокруг все было тихо, спокойно. Ни прохожих, ни проезжих. Ну, понятно: поздно уже, нормальные жители спать ложатся или уже сны просматривают, кто с кристаллом, кто – свои собственные, неорганизованные. Окна темны, значит, постояльцы (наверняка же она сегодня нашла клиентов, у нее на это рука легкая) спят уже; а вот в двух окнах второго этажа не свет, собственно, но отблеск – значит, свет в тех помещениях, что выходят на противоположную сторону. И это тоже в порядке вещей.

Он подошел к крыльцу, поднялся, потянул дверь. Она не поддалась. Заперта. Очень разумно, правильно: в темное время вход должен быть закрыт, и далеко не всякого можно впускать, а только хорошо известных людей. Таких, в частности, кто, взяв висящий молоточек, стучит давно условленным стуком. Вот так.

Он постучал. Обождал, представляя, как услышит сейчас ее частые, легкие, как бы летящие шаги, что донесутся справа – если она из комнаты, и слева – если из кухни.

Вот они – шаги. Приближаются.

Гер насторожился. Нахмурился.

Шаги легкие, как бы крадущиеся. Почти неслышные, но не для тренированного полицейского слуха. И – редкие. Это не ее шаги.

И голос – тоже не ее. Мужской голос, в котором – и подозрение, и угроза, и ощущение силы:

– Мест нет. Так что по-быстрому отваливай!

3

Странные дела могут твориться с людьми, если вокруг них бродят свободные души в поисках временной квартиры. Для этого не обязательно находиться в вагоне подземного личного экспресса. Можно и, как уже упоминалось, на агроне в сопровождении боевых капсул мчаться даже быстрее, чем заглубленный поезд, запутывая маршрут до полной непонятности. Это дает неплохую возможность увернуться от прицельного огня и даже от управляемой ракеты, на которую у сопровождения найдутся ничуть не хуже управляемые антиракеты вкупе со всей техникой своевременного обнаружения и локации. Однако от внезапно накатывающейся слабости и дремоты высота, как и глубина, не спасет. Потребовать чашечку крепкого черного кофе, чтобы прогнать не ко времени возникшую сонливость? (Ведь сейчас как раз подошло время подумать – открывать ли кредит Альмезотскому Университетскому союзу для приобретения новой, современной научной аппаратуры или же отклонить просьбу, подсказав, что все они гребут под себя неимоверно – за каждый экзамен и за всякую консультацию, так пусть сами себя обложат хоть на небольшой процент и тем самым все свои проблемы решат.) Но пока готовят эту чашечку кофе, сон ухитряется уже сморить хозяина прямо в кресле, он даже до дивана не успевает добраться. И вот уже банкир крепко спит, и ему видится весьма странный сон: что он и не президент великого банка вовсе, а какой-то монашествующий субъект – это при том, что наяву он терпеть не может и монахов, и вообще духовное сословие, не потому, что верит или не верит – свобода совести, в конце концов! – но потому, что храмовый банк блаженного Мухарона является крупнейшим и вреднейшим конкурентом Банковской унии и благодаря хитрости и подлости чернорясных отцов потихоньку, но безостановочно роет каналы и таким образом отводит полноводнейшие финансовые потоки на свои поля. Нет, банкир никоим образом не жалует всю эту рясофорную публику и уж подавно никогда не мечтал сделаться одним из них; и вот поди ж ты – оказался, пусть даже и во сне. И, с одной стороны, испытал при этом даже какое-то облегчение: канули вдруг в неизвестность заботы о семье, о жене и детях, а раз о жене – то, значит, и о ее любовниках (а такие заботы неизбежно возникают; конечно, иметь любовников – явление всеобщее и в основе своей престижное, но лишь при условии разумного их выбора: надо же соблюдать принятые приличия, а не опускаться чуть ли не на самое дно!), а также о детях, которых никак не удается научить разумному обращению с деньгами, они – дети – ведут себя так, словно деньги возникают как-то сами собой, как будто существует неиссякаемый источник, из которого сколько ни черпай – все равно он всегда остается полным… Много, много забот и тревог связано с семьей, и когда вдруг оказывается, что ее просто не существует, какой тяжеленный груз сваливается с плеч, как легко становится жить и работать!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});