Ловушка для профессионала - Валерий Смирнов

— Ладно, Сережа. Босягин страхует мои действия. И этим все сказано. Ты понял?

— Понял. В твоих действиях без психиатра не разобраться…

— Смотри, еще один доктор выискался. Ладно, тебе признаюсь, я допустил одну ошибку.

Рябов недоверчиво посмотрел на меня, но все-таки профессиональные обязанности взяли верх над осторожностью.

— Какую ошибку?

Я исполнил вид страшного огорчения и признался:

— Нужно было сказать Кононенко, чтобы он не только пулю из тебя вытащил, но и хотя бы одно яйцо отчекрыжил. Мне сейчас для здоровья сырые яйца не помешают…

44

О Данте знают многие, но кто помнит сегодня об этих гвельфах и какие политические цели преследовали они в своей борьбе? Все честолюбивые устремления политиков осыпаются прахом в ногах истории, кому до них дело. Остается искусство. «Божественная комедия», например. Или вот это полотно «Смерть Имельды Ламбертацци» кисти Николая Ге.

Глядя на работу великого живописца, я невольно прикоснулся к ране на руке, но тем не менее одобрил себя за правильное решение относительно судьбы Ляхова. Шесть миллионов долларов, информация о совместном советско-норвежском предприятии «Полярный медведь», этой ширме, за которую спрятали незначительную часть партийных денег. Ничего, оклемаюсь, нам и такой толики партийных богатств хватит, нужно другим что-то на разживу оставить. Да и партия может на меня сильно разобидеться, так что будем скромнее. Тем более, кроме этого, Ляхов компенсировал свое недостойное поведение в Южноморске замечательными произведениями искусства.

Нервничал, правда, Анатолий Павлович, когда его подраздели, но упрекнуть в том, что я не сдержу своего слова, он не сможет. Жизнь Ляхову обещана. И более того, сейчас в моих интересах, чтобы он за границу целым смылся. На него и без меня охотников с лихвой, тем более я ведь как-то сказал Рябову — ты прав, Сережа, все можно делать чужими руками. Так что пусть Ляхов пока живет, в конце концов, кто он? Шестерка безответственная, кончать его — это даже не уровень моего главного инженера.

Поэтому я спокойно рассматриваю картину, откровенно радуясь, что рядом нет Студента. Тот бы от восторга вполне мог рухнуть в постель рядом со мной. И вовсе не от того, что вместе с деньгами мне досталось около тридцати произведений живописи великих мастеров. В том числе и Башкирцева. Напрасно, что ли, мои ребята так старались? Ничего, Ляхов, у тебя еще заначки есть, я вытрусил этого замечательного собирателя с того света не до исподнего исключительно по доброте душевной и чтобы не подавиться. Светиться по городам, где, наверняка, у Анатолия Павловича кое-что припасено на черный день, не следует. Его пока здравствующие командиры такую суету без внимания не оставят. Тем более, им сейчас Ляхов куда нужнее, чем мне.

До сегодняшнего дня был уверен: существует лишь эскиз этой картины, но тем не менее известному коллекционеру Ляхову удалось насобирать вполне законченную работу. Сейчас мне она особенно близка по своему духу.

Стукнули одного из болонских гвельфов отравленным кинжалом, как тут же к своему возлюбленному примчалась эта самая Имельда Ламбертацци и стала его лечить. Пусть эта Имельда не разделяла политических взглядов раненого, но, тем не менее, она припала к его груди и стала отсасывать яд из раны. Медицина отказалась бессильной, и, больше того, Имельда сама отравилась ядом. Вот такая грустная история.

Я сейчас на ее любовничка похож немного, рана гноится, доктора ее чистят, медсестры уколы делают, народные целители надо мной шаманят и воняют, Сабина ежедневно присыпает стрептоцидом и поливает панзенолом. Однако такая помощь дает не лучший результат, чем медицинское вмешательство Имельды Ламбертацци в судьбу ее подраненного ухажера.

Как все-таки сильно действует на людей искусство, глядя на картину Ге, в этом можно в который раз убедиться. Не стал я ждать, когда ко мне в комнату ворвется какая-то местная Имельда, чтобы отсосать всякую гадость из раны и спасти болящего не только от нее, но и докторов. Чувствую, если еще несколько дней они будут действовать на мои нервы, так их методы лечения кто-то вряд ли переживет. Не я, конечно, а тот, кто под горячую здоровую правую руку попадет. Народного целителя точно бить не буду, потому что тресни такого, потом руки не отмоешь, гангрена привяжется. Мне только ее для двурукого счастья и не хватает.

Чего-то путного от врачей мне ждать не приходится, как и от появления Имельды-спасительницы. Наши Имельды, конечно, отсасывать большие мастерицы, но в их санитарных способностях я как-то сомневаюсь.

Поэтому искусство подействовало на меня до такой степени, что я решил исцелить себя сам. Ну разве это дело: рана заживает, покрывается корочкой, однако стоит ее сковырнуть, как тут же выступает вместе с сукровицей желто-зеленый гной. Зеленый оттенок, наверное, только потому, что Сабинина-целительница к ране алоэ прикладывала. Ладно, пусть эти Гиппократы великие и целители смердящие на ком-то другом тренируются, теперь я сам для себя главнее Авиценны.

На исцеление я решился глубокой ночью, когда моя супруга сопит в две ноздри под воздействием белласпона. Иначе, застукай она нас с Мариной в гостиной, сразу решит — несмотря на отвратительное самочувствие, я собираюсь в очередной раз порадовать ее прекрасным сувениром в виде образных рогов. Кроме того, сделав секретаршу соучастницей операции, я и в дальнейшем на нее рассчитываю. Зря что ли Марина так рьяно отстаивала интересы фирмы в массажном салоне, неподалеку от прокуратуры.

— Готов? — спросила меня секретарша.

Я еще раз посмотрел на покрывшиеся изморозью пепла угли в камине, лезвие ножа, полыхающее нежно-розовым жаром, а затем ответил:

— Давай, анестезиолог.

Марина протянула мне фужер «Джони Уокера», я выцедил его до дна и скомандовал:

— Приступаем.

— Слушай, тебе морфий впрыснуть?

— Обойдемся, Марина. Ты не волнуйся, меня три раза без наркоза шили.

— Может, я это сделаю?

— Никогда, ты мне обязательно боль причинишь. Я тебе не доверяю.

Чтобы я перестал оскорблять Марину недоверием, она вставила между моих зубов короткую палочку и затянула на затылке ремешки, свисавшие с ее концов. Интересно, похож я на Трэша, успеваю подумать в тот миг, когда выхватываю из углей свой нож рукой с предварительно надетой перчаткой и прижимаю плашмя лезвием к ране.

Это ложь, будто человек умеет сконцентрироваться до такой степени, что не чувствует боли. Можно только отвлечь, обмануть себя, но не больше. В этом я убеждался на собственном опыте. Только сейчас, уловив запах паленого мяса, мысленно успел успокоить себя, мол, от Сабининого врача еще хуже несет, и на этом отвлечение от боли закончилось. Невольно навернувшиеся на глаза слезы застилали обзор, но, тем не менее, я заметил неприхваченный раскаленным лезвием уголок раны и повторил процедуру.

Марина засыпала рану порохом, смешанным с паутиной, и лишь затем вытерла мое лицо махровым полотенцем.

— Как из ванны вылез, — констатировала секретарша, рывком высвобождая мои зубы от палочки.

— Окунуться не хочешь? — пробормотал я, чувствуя между лопаток струйки пота.

— Отдохнул? — заботливо спросила секретарша.

— Еще полминуты. И… Нет, обойдусь без наркоза. Знаешь, Марина, у нас такие дела пошли. Может, для нужд фирмы свою больницу отгрохать?

— Только попробуй, — вполне серьезно стала угрожать Марина. — Тогда из нее наших оглоедов фугасами не выбьешь. Представляю, что в этой больнице начнется. Особенно, когда туда одновременно отправятся все козе-роговские придурки. Во главе с начальником отдела снабжения. Хоть святых выноси.

Ее слова немного отвлекли от боли, однако не настолько, чтобы я решил растягивать удовольствие от лечения.

— Давай, Марина, — командую продолжением медицинского праздника.

— Палочку поставить?

— Обойдусь. Скажу прямо — лучше я бы тебе палочку ставил.

— От вас дождешься, — не сдержалась секретарша. Я вцепился пальцами в подлокотники кресла, Марина чиркнула спичкой и поднесла ее к ране. Порох исчез в короткой вспышке огня, однако я все-таки сумел сдержать стон.

Марина тут же залила рану жиром катрана, которого я выудил во время единственного в течение ушедшего года выходного, а самые полезные для ожогов компоненты из печени этой рыбки извлек Воха. Вот они и пригодились.

— Да, Марина, насчет больницы ты права, — бормочу я, чтобы не заскрипеть зубами. — И по поводу Кости тоже. Он же первым делом пляску имени святого Витта исполнит прямо на работе.

— Пошли наверх, — скомандовала Марина. — Я тебе укол сделаю. Не морфий, снотворное. Тебе заснуть нужно, сил набираться. С Сашей я уже поговорила.

— И что ответил мой любимчик?

— Согласен твой любимчик. Давай руку.