Без Поводыря - Андрей Дай

Торговые люди писали жалобы, почтмейстеры докладывали по инстанции. Бумаги аккуратно подшивали в папки–скоросшиватели и немедленно отправляли в архив. Все всё понимали, но сделать ничего было нельзя. Прогонные сборы немедленно отправлялись в вечно пустую казну, и назад уже не возвращались. Сибирь во все времена и эпохи финансировалась по остаточному принципу.

Я ничем не мог помочь этим людям. Тракты, построенные еще чуть ли не при Екатерине Великой, за век непрерывной эксплуатации пришли в состояние, когда дешевле было выстроить новые, чем починить старые. Однако ни на то, ни на другое у государства не было средств. Даже смешной, по сравнению с чугункой, суммы в полторы тысячи ассигнациями за версту. Особенно, если вспомнить — сколько у нас этих «смешных» верст. Тысячи!

— Вы, почтенные, дадите людишек на работы?! — наконец, вспылил опечаленный своей беспомощностью не меньше меня, Родзянко. — Не за деньги, а для общества? Щебень беретесь привезти? Песок? Бревна? Вы, канальи, вовсе стыд потеряли?! Нешто Флейшер ваши прогонные в кубышку себе прячет? Или выезды на них покупает? У почтмейстера тутошнего вон — на локтях прорехи, а вы…

Неласково нас в Колывани встретили. И все эта дорожная тема, проклятая!!! Вечная наша беда. И вечная тема для беседы во время долгого пути. Ведь всем, абсолютно всем понятно — с этим что‑то нужно делать! Так не может продолжаться! Иногда, кое–где, кто‑то даже кидается ремонтировать, или новые строить… Хотя… У каждого лабиринта всегда есть два выхода. Быть может изменить условия задачи окажется эффективнее? Вот и у нас. Почему бы не заняться развитием альтернативных видов транспорта? По Оби от Томска до Бийска за навигацию пока проходит от силы три–четыре парохода. А что если их станет десять? А двадцать? Насколько уменьшится нагрузка на многострадальный тракт?

Ярмарка зимой? Летом почти никто ничего не возит? А почему бы не организовать летний торг? Почему не изобрести способы привлечения туда торговцев? Понятно, что по снегу, на полозьях можно перевезти куда как больше груза, но ведь и колесные телеги кое на что годны.

Секрет успеха Ирбитского торга в его географическом положении. Это практически ворота Сибири. Граница между Европой и Азией. Источник так называемых, колониальных товаров для Сибири. В первую очередь — бумажных тканей и всевозможных механизмов. А еще Ирбит — это уральское железо! Какими бы примитивными — большей частью — изготовленными из дерева — не были современные инструменты и сельхозинвентарь, но тот же топор в каждой семье необходим.

И, что самое неприятное, мы с Родзянко единогласно пришли к выводу, что производство всего на свете в Сибири организовать невозможно. С металлами еще худо — бедно, как‑то можно решить. Производительность моих заводов никуда не денется и после окончания строительства железной дороги. Куда‑то же нужно будет девать тысячи тонн железа. А вот с тканями ничего путного еще долго не решиться. Хлопок — основное сырье для так любимых в народе ситцев — в Туркестане есть, но и качество его много хуже чем у привозимого из‑за океана, из Америки, и количество пока смехотворное. Да и стоимость рабочих рук у нас, по сравнению с центральной Россией, запредельное. Слишком мало людей, слишком много мест, куда руки приложить просто остро необходимо.

Выводы получились не утешительные. Больше того! Николаю Васильевичу удалось посеять семена сомнений относительно так тщательно мною лелеемой идеи прямо‑таки волшебной эффективности будущей чугунки. И ведь — не поспоришь! Прав он, тысячу раз — прав. Конечно, просто отлично и весьма полезно связать основные населенные пункты Западной Сибири всепогодной и быстрой транспортной магистралью. Но без связи с основной, всероссийской сетью дорог, практичность нашего железнодорожного островка будет снижена как бы не наполовину! Горнозаводская ветка, изыскания маршрута которой только–только начались, немного улучшат дело. Но тоже не кардинально. Больше того! Дешевые уральские металлы, хлынувшие на рынок Сибири по Транссибу, могут лишить прибыльности мои железоделательные производства. И никакой Китай не спасет. Пусть их там уже чуть ли не половина миллиарда, но сотни тысяч тонн железа в год им просто пока не нужно.

Оставалась небольшая надежда на то, что Томский механический завод со временем станет главным потребителем Троицких домн. Тысячам верст дорог потребуется десятки тысяч вагонов, паровозов, водокачек и всевозможных семафоров с насосами. Плюс активное строительство пароходного флота и металлических, годных для многолетнего использования, барж Обь–Иртышского бассейна…

— Да полноте вам так убиваться‑то, ваша светлость, — всплеснул руками Родзянко, разглядев мое вытянувшееся от расстройства лицо в полумраке салона кареты. — Как станет потребно, неужто вы не убедите столичных вельмож, в необходимости продолжить чугунную дорогу на юг и на восток? Знакомцы мои, в Петербургских присутствиях подвизавшиеся, доносят, будто нынче помыслы многих вельмож к востоку обращены. К самому дальнему. К берегам Океана! Не зазря же Владивосток строить принялись?! Такого важного господина, как наш Иван Григорьевич, в такие дали не просто так отправили! А уж мы тут, подикось, не оплошаем…

Он имел в виду однорукого генерал–майора Сколкова, который как только санный путь на Восток был открыт, с продолжением генеральной инспекции отправился в сторону Иркутска. И согласно Высочайшему повелению, содержание которого Сколков и не думал скрывать, конечной точкой маршрута действительно должен был стать новый город на берегу Тихого океана — Владивосток.

Но я в словах Томского губернатора услышал и другой, так сказать, скрытый, смысл. Николай Васильевич был со всей определенностью уверен в том, что летом, через несколько месяцев после родов, когда Минни с ребенком и мужем соберется в столицу, я отправлюсь с ними. Хотя бы ради того, чтоб там, в Санкт–Петербурге, на каком‑нибудь несомненно высоком посту продолжить попечительствовать Сибирскому краю. И больше того! Под словом «мы» Родзянко явно имел в виду себя и других западносибирских чиновников. Но уж никак не меня.

Что это, как не прямое и явное признание себя, так сказать, моим человеком? Соратником и последователем. И это при том, что, как мне было достоверно известно — столичным покровителем Родзянко был сам Лифляндский, Эстляндский и Курляндский генерал–губернатор, бывший шеф жандармов, а ныне командующий Рижского военного округа, приятель–собутыльник Его Императорского Высочества, Великого князя Николая Николаевича, граф Петр Андреевич Шувалов. Фигура на столичной шахматной доске значимая и хорошо известная своими, унаследованными у отца, консервативно–ретроградскими взглядами. Ссориться с таким человеком и я бы не рискнул, не говоря уж о действительном статском советнике Родзянко.

В изощренном лицедействе Николая Васильевича не смог бы обвинить любой, хоть раз видевший простецкое, честное лицо губернатора. Так что за коварно пытающегося втереться в доверие «агента» я Родзянко принять никак не мог. Тем более отважным в моих глазах выглядел этот его шаг.

Единственное, ему бы не помешало научиться некоторой гибкости, умению найти компромисс, а не переть диким лосем, сметая все на пути. Так лучшего приемника себе и помыслить было бы трудно. Так нет. Сколько бы я ему это не втолковывал, не объяснял, сколько бы он не кивал и не соглашался, а делал все равно по–своему. Уже в Каинске, во время охоты, едва до беды дело не дошло.

Меня‑то, слава Богу, там чуть не всякий в лицо узнавал, а Родзянко для сибирского «Иерусалима» был пока еще чужим и незнакомым. Так чтоб его с другими господами из моего окружения не путали, он что выдумал?! Стал в мундире золотом шитом ходить и шубе нараспашку. Это на морозе‑то едва ли не под тридцатник, с ветром! Другие в меха по глаза заворачивались или из утепленных шатров носа не высовывали, а этот всегда рядом, мундиром сияет.

К слову сказать, зима в том году выдалась холодная и малоснежная. В окрестностях Томска и Колывани сугробы едва–едва до подола тулупа доставали, а в Барабинской степи и того меньше. Присущий этим местам ветер сдувал снег, кое–где даже оголяя промороженную землю. Этот природный феномен, в купе с резко увеличившимися стадами у местных скотоводов, по–видимому и вызвал вспышку агрессивность волчьего племени.

Не могу не упомянуть об собственно охоте, превосходно организованной братьями Ерофеевыми. И раньше, в другой жизни, и после, довелось мне участвовать во многих вылазках за трофеями. Однако же ни прежде, ни потом не случилось больше столь интересного, целиком и полностью меня захватившего, противостояния человека и дикого зверя.

Выписали из южных, киргизских степей целую свору тамошних собак с их поводырями. Полагаю, тому же Куперштоху это не трудно было сделать, учитывая то поистине огромное по местным меркам количество скота, которое каинские евреи скупали у степных инородцев, чтоб загрузить разрастающееся производство консервов. Но, тем не менее…