Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

ему.

С чего бы? Не нравится убивать? Его заставляют? Вспомнила, что раньше работа палача часто сваливалась на инородцев… в моём мире. Здесь так же?

И услышала кошачий голосок Силакуи:

«Нет, богиня. Он убивает потому, что имеет дар. И ему это нравится. Просто тебя стесняется».

Так зачем заставлять убивать в моём присутствии?

«Мальчишка ревнив. Хочет скомпрометировать потенциального соперника».

Узнаю душечку Трандуила. Всё понятно. Сейчас будет что-то блевотное, надо держаться.

Ганконер посмотрел совершенно больными глазами и вдруг спросил:

— Блодьювидд, как тебе живётся?

— Жизнь полна событий: вчера по речке сплавлялись, сегодня вот казнь… — что-то я глупости несу, а остановиться не могу, — я рада тебя видеть.

И, неожиданно для самой себя, разулыбалась. Ганконер странно усмехнулся, отошёл и достал флейту. По окраинам поляны уже собралась толпа. Первая жертва была вытолкнута на середину, и Ганконер поднёс флейту к губам. Резкие, визжащие однотонные звуки складывались в чудовищную мелодию, хуже, чем в любом фильме ужасов. Жертва, тот самый мужик, которому вчера прострелили руку, недоуменно озирался, не понимая, откуда ждать беды, и совершенно не видел того, что уже видела я: от корявого дерева к нему приближались зелёные тяжи, похожие на змей.

«Он будит дерево», — зашептала Силакуи.

Дальнейшее я помню, как визжание флейты, которому вторили высокие крики жертвы. Тяжи подтаскивали её к дереву, одновременно прорастая сквозь тело. Крики становились всё выше и ужаснее. Отвернулась, но не слышать это было нельзя. Стараясь отвлечься, огляделась по сторонам: эльфы смотрели со спокойным одобрением. Владыка, улыбаясь краешком рта, благосклонно кивал. Наверное, всё проходило, как ему хотелось.

Градоначальник, весьма упитанный хорошо одетый господин, бледен, и лицо у него, как сырое тесто — белое и трясётся. Странно, на такой должности должен был немало повидать… плохо держится. В целом да, люди впечатлены. Интересно, я такая же белая?

Когда дерево открыло тлеющие разумом и злобой глазки, со скрипом распахнуло дупло, похожее на пасть, и стало затаскивать ещё живую жертву туда, градоначальник начал оседать. Спёкся. Люди плохо выглядят: кто-то близок к обмороку, кто-то блюёт… Живут в жестоком мире, неужто ничего подобного раньше не видели? Хотя да, здесь нет фильмов ужасов. Взглянула на Ганконера: у того, наоборот, губы покраснели, и по ним блуждает тоненькая страшная улыбочка. Что ж, у соловья тяжёлое детство, сложная биография… немудрено, что приобрёл сомнительные склонности. Интересный персонаж.

Второму мужику пришлось легче: видно, Трандуил решил, что люди достаточно впечатлились. Сказал, что оказывает преступнику милость, и самолично смахнул ему голову, тот и понять не успел ничего.

Дерево не побрезговало и трупом, тоже в дупло затащило. Второй не влез целиком, ноги наружу торчали. Ну ничего, наверное, переварит и доест. Представила, с какой симпатией и каким голосом про него рассказывал бы добрый дедушка Николай Николаевич Дроздов:

«А сейчас мы посмотрим на процесс питания реликтового человекоядного дендроида. Обратите внимание, какие интересные у него тентакли и как ловко он ими пользуется!»

Любопытно, если просто проходить мимо, оно нападёт?

«Нет, богиня. Но если присесть под ним и задремать, то можно не проснуться… Сейчас Ганконер усыпит его, чтобы не вздумало продолжать. У реликта нет чувства сытости».

Ганконер и правда играл уже что-то спокойное. Колыбельная для дерева…

А дальше мы пошли ужинать. Дерево накормили, надо и самим поесть. Война войной, а обед по расписанию. Людей Трандуил выпроводил, и не подумав пригласить к столу. Впрочем, оно и гуманнее — судя по зелёным лицам, тем было не до еды, да и от общества эльфов они избавились с радостью.

Эльфы же аппетита ничуть не растеряли, да и я себе удивилась, обнаружив энтузиазм к еде. С волками жить… Ну так-то да, я ж со вчерашнего вечера не ела, а набегалась будь здоров. Ганконера сарычи усадили с собой, чуть наискосок от меня, и вот он как раз не ел, только наливался чем-то, зато старательно так. Лицо холодное и очень скован. Чего это он? Или шаманы не едят обычную еду? Хотя Рутрир ест… Не удержалась и спросила.

— Богиня, разве ты не шокирована? — Ганконер поднял глаза и внимательно посмотрел на меня, и, удивлённо, — нет, нет… устойчивая психика, да, Блодьювидд?

И вдруг отмяк. И оказалось, что обычную еду он ест. За столом повеселело. Я полюбопытствовала, давно об этом думала, зачем они во время путешествия сжигали тела убитых орков, если получавшиеся из них куксы отпугивали от нас живых?

Оказывается, с точки зрения эльфов, убить простительнее, чем не отпустить душу. Огненное погребение или обряд отпускания не дают телу стать куксом, и всегда стараются провести его. Вот да, заметила, что, пока Ганконер усыплял дерево, Рутрир шептал что-то, и зелёные искорки поднимались в небо. Отпускал души, наверное.

Ганконер, сев на любимого конька, начал рассказывать про классификацию куксов, про то, какие кадавры бывают, и при каких обстоятельствах он с ними встречался. Я развесила уши, затаив дыхание и забыв про еду. Ганконер же, наоборот, начал есть, и ничуть ему тошнотные описания аппетит не портили. Профессиональное, наверное. Владыка был весел, окружающие тоже, и застольная беседа хоть и не совсем соответствовала месту и времени, но значительно оживляла ужин. До тех пор, пока я не спросила у Ганконера, как здоровье, и он не ответил привычным:

— В твоём присутствии — всегда прекрасно, богиня.

Но чувствовалось в этом гораздо больше яда и подтекстов, чем обычно. А может, дело в том, что я наконец могла говорить с ним, больше понимая в сказанном, а не как раньше, когда была почти безъязыка. Немного уеденная отчётливой издёвкой, на автомате, тоже с насмешкой, спросила, что ж он тогда редко со мной видится, раз это так благотворно влияет? И была поражена переменой в лице и голосе, когда он глухо ответил:

— Не по чину мне, богиня, видеться с тобой, — и добавил, невесело усмехнувшись, — сама же знаешь.

Разговор стих, и я почувствовала нас объектом всеобщего внимания. Что ж мне не молчалось-то… Трандуил весело шепнул на ухо:

— Не трясись, nieninque… я первый его не вызову, резона нет. Но поговори ещё с ним — и он сам меня вызовет, ему очень хочется. И будет убит. А я в твоих глазах стану убийцей невинного соловья, — последние слова он произнёс с ядом, — и не спадай ты так с лица, Ланэйр тоже косится. Ему всё кажется, что я тебя обижаю.

Так, лучше больше ничего не говорить. И уйти. Плохо только, что ноги ходить не хотят, как отнялись.

Знала одного ротвейлера, который очень не любил мыться.