Азеф - Валерий Шубинский

В 1907-м Рысс попытался воссоздать боевую организацию максималистов в Юзовке (нынешнем Донецке) и был арестован при неудачном «эксе». Последнее его слово на суде было коротким: «Вашей жизни я не щадил и себе пощады не хочу».

Русские революционеры так и не решили, кем считать этого человека, одна из немногих опубликованных работ которого называлась «К философии лжи», — героем (якобы специально внедрившимся в полицию, чтобы разоблачить настоящего провокатора) или предателем. В отличие от Азефа он был не «шахматистом», а романтиком двойной игры. Но его история, как и финал жизни Гапона, — свидетельство того, что микроб азефовщины носился в воздухе. Наш герой не был каким-то необъяснимым исключением из правил: он оказался просто умнее, сильнее и циничнее других.

Наташе Климовой казнь (в ожидании которой она написала изысканное философское эссе — оно было напечатано и имело успех) заменили каторгой. Из московской тюрьмы она сбежала, по железной дороге добралась до Сибири, пересекла на верблюдах пустыню Гоби, переплыла океан и, совершив кругосветное путешествие, добралась до Парижа. Работала в главной эсеровской Боевой организации — уже после Азефа. Была подругой Савинкова. Потом отошла от революции, вышла замуж, растила детей и умерла в 1918 году от «испанки».

Но вернемся в август 1906 года.

Азеф переживает, как мы понимаем, большую тревогу. Ему необходимо доказать, что к нему и его согласованным с Герасимовым поползновениям то, что произошло на Аптекарском острове, отношения не имеет.

И он доказывает это, используя свой авторитет в партии.

Во втором номере нелегальной «Солдатской газеты» за август 1906 года появляется официальное заявление ПСР, гласящее:

«В виду того, что в некоторых газетах возник слух, будто только что совершенное покушение на министра внутренних дел Столыпина организовано Летучим отрядом Боевой организации Партии Социалистов Революционеров, ПСР считает нужным заявить:

1) что ни „Боевая организация“ партии, ни какой-либо из других ее боевых отрядов никакого отношения к этому делу не имеет, и 2) что способ совершения этого акта (взрыв в квартире в часы приема посетителей) совершенно противоречит тем принципам, которые партия считала и считает для себя морально и политически обязательными и которые могут быть наиболее ярко иллюстрированы известным поступком И. П. Каляева, воздержавшегося бросить бомбу в карету великого князя Сергея Александровича, когда в этой карете находились двое детей и жена великого князя»[205].

Многие (в том числе как раз добравшийся из Румынии в Финляндию Савинков) восприняли это заявление не слишком одобрительно. Максималисты ведь формально не были исключены из ПСР (только в октябре они оформились как отдельная партия). А если бы и были, революционная солидарность — превыше всего.

А, скажем, Гоц — какова была его позиция?

«Гоц с сожалением заговорил о максималистах. Он указал, что взрыв на Аптекарском острове был организован без предварительной подготовки: на даче происходили заседания совета министров, и уж если было решено ее взорвать, то уж, конечно, можно было выбрать для этого день и час одного из таких заседаний. Он указывал также, что гибель многих, непричастных к правительству, лиц должна дурно повлиять на общественное мнение. Но он воздерживался от осуждения максималистов. Взрыв на Аптекарском острове был единственным ответом террора на разгон Государственной Думы»[206].

Гоцу оставалось жить считаные дни. 26 августа по старому стилю первый лидер эсеров умер в Берлине — после неудачной операции, которая, как он надеялся, могла вернуть ему способность двигаться. И вот, стоя у края могилы, этот яркий и благородный человек, которому отдавали должное и враги, «воздерживается от осуждения». Его беспокоит только общественное мнение, и то не сильно.

И все-таки Азеф настоял на своем. Удивительно: героические революционеры проявляют запредельную нравственную атрофию и только под давлением продажного двурушника, преследующего, естественно, свои цели, вспоминают (или делают вид, что вспоминают) об элементарных нормах человечности. Кстати, это заявление, как указывает Николаевский, — единственный партийный документ, принадлежащий перу Азефа.

(Нельзя не заметить, что кровавый теракт максималистов очень похож на весенний замысел Абрама Гоца, который Азеф сорвал — не уповая на «политические и моральные принципы», а хитростью.)

Между тем покушение, устроенное максималистами, затруднило главной БО ее неторопливое наблюдение за премьером. Что было на руку Азефу: ведь он сейчас, напомним, играл в поддавки.

Дело в том, что Столыпин после покушения по настоянию царя в интересах безопасности переехал в Зимний дворец (двор же находился в Петергофе). Там премьер оказался практически под домашним арестом. Даже прогулки он (и его домашние) совершал исключительно по крыше дворца и по его залам.

Все это осложнило террористам их наблюдательную работу. Вот что вспоминает Савинков:

«Столыпин… ездил ежедневно к царю в Петергоф катером по Неве и затем по морю, на яхте. Наблюдающий состав, куда вошли и новые члены, за исключением Успенского, уехавшего в провинцию за паспортами, очень скоро установил все подробности выезда Столыпина: премьер-министр садился в катер на Зимней канавке и ехал так до Балтийского завода или Лисьего Носа, где пересаживался на яхту. На министерской яхте были два матроса социалиста-революционера. Они давали нам сведения о времени прибытия министра и о месте стоянки яхты. Сведениями этими для покушения невозможно было воспользоваться: мы получали их post factum, и они служили только проверкой для наших наблюдений»[207].

Единственным местом, где премьера можно было поймать наверняка, являлась набережная у Зимнего дворца. Но там стоял филёр на филёре, и поджидающих Столыпина террористов заметили бы. Однако дело было не только в этом.

«Даже в случае, если бы нападающие обманули бдительность охраны, нападение с трудом могло бы увенчаться успехом. Столыпин выходил из подъезда дворца и, перешагнув через тротуар Зимней канавки, спускался к катеру. При первом выстреле он мог повернуть обратно в подъезд и скрыться в неприступном Зимнем дворце. Помешать этому мы не могли».

Условия работы изменились, устраивать теракты по стандарту, разработанному Азефом в 1903–1904 годах, было невозможно. Если бы сам Иван Николаевич напряг извилины своей гениальной головы, он что-нибудь да придумал бы. Но его-то цели были прямо противоположны. Он даже не мешал своим людям, особо не наводил на них полицию. Он просто не помогал им. И этого было достаточно, чтобы довести Савинкова до полного отчаяния — что Азефу и требовалось.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});