Жизнь венецианского карлика - Сара Дюнан

Делать нечего. Теперь костей у меня нет. Но я все равно про них знаю. Этого достаточно. Я опасливо пробираюсь по мосткам, но моя возня, видно, кого-то всполошила, и я замечаю, как в доме напротив распахнулись ставни, и слышу женский визг. Одному Богу известно, что она увидела в сгущающемся мраке, но мне некогда это выяснять. Я спешу дойти до конца досок и перехожу на мост, где ей меня уже не разглядеть, а потом пускаюсь бежать в сторону дома.

31

Дорога до дома занимает у меня много времени. С наступлением темноты толпа поредела, но в городе полно пьяных, причем настолько, что им безразлично, куда они идут или кого топчут по пути. Некоторые уже перешли от состояния веселья к пьяной слезливости, и кое-кто выбирает меня в наперсники своих откровений — одна искалеченная душа вознамерилась исповедаться другой в своих несчастьях. Поскольку я не хочу, чтобы меня зарезали или раздавили, мне приходится проявлять находчивость там, где это необходимо, и выказывать грубость, если собеседник слишком пьян, чтобы догнать меня. И все это время я не перестаю думать о том, что же будет дальше.

Наконец я добираюсь до дома. Моя госпожа до сих пор не вернулась, дом заперт, окна темные. Слуг сегодня отпустили, и даже если они не веселятся по поводу праздника, то свободны от повседневных обязанностей. Ноги у меня ослабли и дрожат, я с трудом поднимаюсь по лестнице. Пальцы еле справляются с ключом. Войдя в свою комнату, я двигаюсь так стремительно, что пламя дрожит и свеча едва не гаснет. Замедлив шаг, я подхожу к книжному шкафу. Она стояла на средней полке, десятой слева, среди других книг в кожаных переплетах такого же цвета. Всего лишь одна книга из многих. Ничего не значащая для тех, кто не умеет читать, обычная на вид для тех, кто читать умеет. Боже мой, что мне делать, если она окажется на прежнем месте, никем не тронутая? Насколько менее бесчестной станет Коряга, если на ее счету всего лишь та старая кража? Быть может, она даже раскаявшаяся воровка…

Но книги там нет.

Наше достояние пропало.

Но где же она? Где? Не могла же воровка уже сбыть ее с рук. Пусть в драгоценностях она отлично разбирается сама, здесь ей непременно понадобилось бы разыскать людей, сведущих в подобном товаре, и даже если она решилась продать книгу по дешевке, Венеция отдыхает, и все печатни и книжные лавки закрыты на много дней. А это значит, что она увезла ее на Мурано. В той самой суме, которая появилась у нее на плече после встречи со мной. Ну конечно! Теперь все становится ясно. Вот отчего она так волновалась, когда вышла ко мне на площадь. Как? Неужели я настолько отупел, что мог принять это за влюбленность? На самом деле она боялась, что я уже заподозрил ее, утешительницу, в воровстве! Да, теперь я догадываюсь, что, закончив разговор со мной, она зашла домой за той сумой и сразу же вышла. Должно быть, она тревожилась, думая, что я следую за ней, потому что знаю про книгу.

Что ж, когда она вернется домой, то сразу поймет, что это я натворил. Вот и пришел конец моему вновь обретенному смыслу жизни и дружбы.

Наверное, в конце концов я уснул, потому что очнулся от того, что меня расталкивает Габриэлла.

— Синьор Бучино! Вы хорошо себя чувствуете?

Уже утро, на столе — поднос с завтраком. Мауро по-прежнему заботится о моем здоровье, а после вчерашней беготни я, наверное, весь посерел.

— Бучино!

Но я уже поднялся, и жизнь навалилась на меня будто хмурое небо.

— Который час? Где она? Госпожа? Она вернулась?

— Еще рано. Мауро просил узнать, пойдете ли вы с ним на рынок. Госпожа вернулась. Она явилась несколько часов назад, в лодке мессера Лоредана. Выглядела она прекрасно, только вот платье ее несколько поистрепалось после всех этих празднеств. — И тут она хихикает, потому что по натуре она очень весела и наши грехи забавляют ее.

— И чем она сейчас занята?

— Сейчас она спит.

Недолго же ей осталось спать.

Я бужу ее. Оказывается, она только недавно уснула, и в первое мгновение, еще до того, как она уловила мою тревогу, ее воображение продолжает оставаться наполненным недавно виденными чудесами — море, охваченное пламенем золота и богатства, день, запомнившийся множеством любезностей и тем чувством уверенности, которое возникает от соприкосновения с недосягаемой властью. Случись это в любое другое утро, мы бы с ней посидели вдвоем и порадовались, ибо именно ради такого мига торжества мы и трудились всю жизнь. Теперь же разлука с благодатью покажется невыносимой. И потому я не тороплюсь выкладывать сразу все дурные вести, приберегая худшую — про книгу — под конец. Я начинаю с первого предательства — с нашего рубина и притворной слепоты. Но даже эта новость наносит слишком тяжелый удар, чтобы в нее можно было поверить.

— Нет-нет! Это не Коряга. Она не могла…

— Я понимаю, это звучит дико. Но если бы ты видела ее с ребенком, если бы ты видела ее глаза и те мерзкие стеклянные нашлепки… Я никогда не понимал, откуда бы у Мерагозы взялся опыт, или знакомства, или деньги, чтобы купить в одиночку такую прекрасную фальшивку (ведь она же чего-то стоила!), или как ей подвернулся случай подменить камень на стекляшку. Но если они вдвоем сговорились… У Коряги имелось все необходимое. Да и описание еврея женщины, которая приходила к нему с настоящим рубином, очень похоже на нее.

— А давно ты об этом узнал, Бучино? Я про еврея.

— Всего несколько недель тому назад.

— Почему же ты ничего мне не сказал?

— Я… я собирался рассказать, но ты была слишком занята… Фоскари, и мы с тобой все время спорили… Да и к тому же тогда это мало что значило.

— Все равно ты должен был рассказать мне. Я должна была знать об этом. — Она мотает головой. — Но… даже если это сделала она, почему же после этого она продолжала приходить к нам? Почему? И с тех пор она ничего не брала — а ведь у нас в доме теперь достаточно ценных вещей.

— Знаю — но…

— Она была нам больше чем просто другом. И мне и тебе. Боже мой, да ведь она спасла тебе жизнь, Бучино! Я же видела, как она сидела с тобой. Ты даже не представляешь себе, как она заботилась о тебе. Что? — умолкает она. — Что такое?

— Послушай меня, Фьямметта.

Она внимательно смотрит на меня. О Господи, если бы на этом можно было закончить. Потому что этот миг, при всем его ужасе, таит в себе и нечто другое: я сижу на краю ее кровати, она, еще полусонная, лежит, откинувшись на подушки. Сейчас все так, как было заведено у нас раньше, в прежние дни, когда я приходил к ней по утрам, чтобы обсудить прошедший вечер, характер каждого из клиентов, их возможности, их недостатки. Каким слаженным было наше товарищество, пока избыток успеха и внешние условности не разрушили его. Но уже ничего нельзя вернуть, даже наше прошлое запятнано теперь скверной обмана и предательства.

— Ты еще не все знаешь.

— Не все? Что же еще? — Я вижу, как она готовится к новому удару. — Рассказывай.

И я рассказываю. Через некоторое время я уже не могу смотреть на нее. Когда что-то пересказываешь, то заново это переживаешь, особенно если речь о событиях горестных. Но не успеваю я взяться за кочергу, чтобы обшаривать комнату в поисках книги, как она издает стон:

— Боже мой, нет, нет…

— Постой, постой! — восклицаю я. — Если я не нашел ее, это еще не значит, что книга уже продана. — Кого я пытаюсь успокоить — ее или самого себя? — Думаю…

— Думаю, она увезла ее на Мурано. Наверное, она была у нее в мешке, который я видел, когда шел за ней по пятам, и если мы…

— Нет, Бучино, нет! — И тут она рывком перегибается ко мне и хватает меня за руки. — Остановись! Послушай меня.

— Она… ты ошибаешься. У Коряги нет нашей книги.

— Как? Что ты хочешь сказать?

— Она не брала ее.

— Но как…

— Потому что ее взяла я. Она у меня.

Разумеется, я слышу ее. Она говорит достаточно громко. Разумеется, слышу. Но все равно мне требуется время, чтобы понять смысл сказанных слов.

— Нет!

— Ну?

— Что?

— Господи, это я взяла ее! О Боже, Боже, это я. В тот день, когда ты заболел. В тот день, когда мы с тобой разругались и ты, громко топоча, ушел к себе и больше не появлялся до самой ночи. Как я на тебя тогда разозлилась! На твою… наглость, на твою добродетельность. Я взяла ключ, вошла в комнату, просмотрела все полки и забрала книгу.

Ее слова уже растеклись между нами точно кровавое пятно по простыне. Значит, книга не украдена. Коряга похитила рубин, но наше достояние похитила моя госпожа. Когда-то нас ограбили и предали. Но теперь мы предали друг друга. Теперь моя очередь стонать.

— Бучино! Ты не так меня понял…

Сколько мы с ней вынесли вместе! Сколько раз судьба сталкивала нас на обочину, но мы всякий раз снова выходили на дорогу и шли дальше. Мы добились успеха. И потерпели поражение. Не осталось больше ни мыслей, ни соображений — одни только чувства.