УЗНИК РОССИИ - Юрий Дружников

О настроении обоих поэтов можно иметь представление по письму, которое Вяземский отправил Тургеневу в Лондон, когда туда уезжал лицейский приятель Пушкина Сергей Ломоносов: «Петербург стал суше и холоднее прежнего. Эгоизм брюха и жопы, добро бы европейский эгоизм головы, овладел всеми. Общего разговора об общих человеческих интересах решительно нет… Здесь одна связь: связь службы, личных выгод…». Пушкин послал с этой же оказией Тургеневу свои старые и только что вышедшие издания, в том числе «Евгения Онегина».

Вяземский кипит: «И есть же люди, которые почитают за несчастье быть удаленными из России. Да что же может дать эта Россия? Чины, кресты и весьма немногим обеспечение благосостояния. Да там, где или Россия отказывается вам давать эти кресты и чины, или вы сами отказываетесь их иметь, там нет уже России, там распадается, разлетается она по воздуху, как звук. Не дает она вам Солнца и дать не может, ни Солнца физического, ни Солнца нравственного. Чем, что она согреет, что прекрасного, что высокого оплодородить она может! Разумеется, тоска по России дело святое, ибо она рождается благородными возвышенными чувствами, но все ж она болезнь une maladie mentale (болезнь психическая – Ю.Д.), достойная уважения и которою страдать могут одни избранные, чистые душою, благородною страстью кипящие люди, но со стороны, но здоровым мучения этой болезни непонятны, а если понятны, то единственно мыслию, а не чувством соответствующим».

Словом, возможность их существования в России, война и заграница – вот темы, которые обсуждают Пушкин и Вяземский. Как отчетливо сформулировал Вяземский в письме Тургеневу, «или в службу, или вон из России». Между тем на письме, полученном от Пушкина, Бенкендорф уже на следующий день наложил резолюцию: «Ему и Вяземскому написать порознь, что Государь весьма хорошо принял их желание быть полезными службою, что в армию не может их взять, ибо все места заняты и отказывается всякой день желающим следовать за армией, но что Государь их не забудет и при первой возможности употребит их таланты». Через день оба поэта уведомления получили.

В ответе Бенкендорфа причина отказа следовать в армию («поелику все места в оной заняты») звучит с явной издевкой, будто Пушкин просился в командиры полка. Истинную причину объясняют письма великого князя Константина Павловича и записки великой княгини Марии Павловны. В письме к Бенкендорфу Константин Павлович писал: «Поверьте мне, любезный генерал, что, ввиду прежнего их (Пушкина и Вяземского. – Ю.Д.) поведения, как бы они ни старались теперь выказать свою преданность службе Его Величества, они не принадлежат к числу тех, на кого можно бы было в чем-либо положиться; точно также нельзя полагаться на людей, которые придерживались одинаковых с ними принципов и число которых перестало увеличиваться лишь благодаря бдительности правительства».

В другом послании Константин Павлович еще более детализирует причину: «Поверьте мне, что в своей просьбе они не имели другой цели, как найти новое поприще для распространения с бoльшим успехом и с бoльшим удобством своих безнравственных принципов, которые доставили бы им в скором времени множество последователей среди молодых офицеров». Мария Павловна, которая жила в Карлсбаде, говорила, что она вообще недовольна поездками русских за границу, и объясняла появление декабристов влиянием Франции.

Вяземский жалуется жене: «Мне душно здесь, я в лес хочу. Мне душно здесь, в Париж хочу. Пушкину отказали ехать в армию. И мне отказали самым учтивым образом». Письма Вяземского этого периода пропитаны ненавистью к русскому правительству и полны желания экспатриироваться. В гневе он обдумывает, как покинуть Россию. «Не хочу жить на лобном месте», – заявил он раньше, а теперь возмущается: «Как же не отличить Пушкина, который также просился и получил отказ после долгих обещаний. Эти ребячества похожи на месть Толстой-Протасовой, которая после петербургского наводнения проехала мимо Петра по площади и высунула ему язык».

Пушкин, которому отказано, удручен, а Вяземский в гневе активизировался. «У нас ничего общего с правительством быть не может, – пишет он жене. – У меня нет ни песен для всех его подвигов, ни слез для всех его бед». В другом письме Вяземский объясняет свою позицию Тургеневу: «Неужели можно честному русскому быть русским в России? Разумеется, нельзя; так о чем же жалеть? Русский патриотизм может заключаться в одной ненависти к России – такой, как она нам представляется. Этот патриотизм весьма переносчив. Другой любви к отечеству у нас не понимаю… Любовь к России, заключающаяся в желании жить в России, есть химера, недостойная возвышенного человека. Россию можно любить как блядь, которую любишь со всеми ее недостатками, проказами, но нельзя любить как жену, потому что в любви к жене должна быть примесь уважения, а настоящую Россию уважать нельзя».

Тургенев путешествовал по Англии и Шотландии, осматривал шекспировские места, обещал Пушкину дать свои записки. Вяземский неожиданно просит Тургенева оказать ему услугу: разведать о его ирландских родственниках, с которыми не было никакой связи. Вяземский помышляет о переселении к ним. Объясняясь с московским генерал-губернатором Дмитрием Голицыным, Вяземский возмущался: «Мне ничего не остается, как уехать из отечества с риском скомпрометировать этим поступком будущее моих детей».

Получивший отказ Пушкин на следующий же день отправляет Бенкендорфу новую просьбу, неосторожно открывая свои истинные намерения. «Так как следующие 6 или 7 месяцев остаюсь я, вероятно, в бездействии, – пишет Пушкин, – то желал бы я провести сие время в Париже, что может быть, впоследствии мне уже не удастся. Если Ваше Превосходительство соизволите мне испросить от Государя сие драгоценное дозволение, то Вы мне сделаете новое, истинное благодеяние» (Х.191).

Истинное благодеяние последовало немедленно, причем в форме, которой поэт не ожидал.

Глава тринадцатая

«ЧЕСТЬ ИМЕЮ ДОНЕСТИ»

С каким усердьем он молился

И как несчастливо играл!

Вот молодежь: погорячился,

Продулся весь, и так пропал!

Пушкин (III.49)

Настала пора детальней исследовать один из наиболее неприятных аспектов биографии величайшего поэта: самую тайную часть его поднадзорного досье, контакты с Третьим отделением. Эта часть жизни Пушкина связана с весьма чувствительным для его и нашего достоинства вопросом: до какого момента, вообще говоря, допустим компромисс с русской властью? Где уважающий себя человек должен остановиться, чтобы не осуществилась пословица «Коготок увяз – всей птичке пропасть»?

В письмах Пушкина встречаются выражения «Честь имею донести» и «при сей верной оказии доношу вам» (Х.196 и 197). Типичные обороты отечественного канцелярского чинопочитания были приняты в деловых письмах, даже если они не имели ничего общего с полицейским доносом. «Исправник донес губернатору, а этот доносит министру», – приводит пример Владимир Даль. Во времена Пушкина слова эти писались механически, а все ж отражали рабскую преданность подчиненного начальнику, исполнительность нижних, готовых на все, и самоуверенность верхних, также на все способных. Сегодня суть этого выражения видится нам иначе, ибо доносит как раз тот, кто чести не имеет. Поэт уже употреблял канцеляризм «честь имею донести» в письмах к друзьям не без иронии и, по понятным соображениям, никогда – в письмах в Третье отделение.

Пушкинская переписка отражает его человеческие и деловые связи. Зададим простой вопрос: кому поэт написал больше всего писем? При случайностях подобного подсчета ответ может показаться интересным, наводящим на размышления. Проанализировать мы можем лишь сохранившуюся переписку, то есть часть реальной. Кто же были те корреспонденты, с кем Пушкин общался в письмах чаще всего: родные, друзья, возлюбленные, издатели?

За всю жизнь Пушкин написал (исходя, повторяем, из сохранившегося) матери 2 письма, отцу 5, сестре тоже 5, брату 39 (наибольшую часть – из ссылки, надеясь на помощь в выезде). Немного писем друзьям: Жуковскому – 12, а ближайшему другу Чаадаеву только 3. Исключение в списке составляют три человека: на первом месте жена, которой он отправил 77 писем, на втором Вяземский, единственный из друзей, получивший много писем (72) и третий – шеф тайной полиции Александр Бенкендорф, который получил от Пушкина 58 писем. Б.Модзалевский заметил, что жизнь Пушкина была заполнена «почти непрерывными сношениями с Бенкендорфом, фон Фоком и преемником последнего Александром Мордвиновым».

События, рассматриваемые нами, относятся к апрелю 1828 года. За полтора года после возвращения из михайловской ссылки Пушкин написал 2 письма Вяземскому, столько же брату, 3 своей приятельнице Елизавете Хитрово, 4 соседке по Михайловскому Осиповой, 5 издателю Михаилу Погодину, 8 другу Соболевскому, с которым в это время планировал отъезд за границу, и 11 писем Бенкендорфу.