Венецианская блудница - Елена Арсеньева

Пол уже был чист и блестел лужею воды. Драчуны сидели за столами и стучали кружками, приветствуя хозяйку, провозглашавшую:

– Сегодня все пьют задаром! Я всех угощаю!

– Большой день в твоей жизни, а, малышка Розина? – спросил матрос.

Малышка Розина, бывшая в два обхвата шире его, счастливо рассмеялась, поворачивая голову, и Лючия едва не рухнула со ступеней, увидев ее лицо. Оно было сплошь черного цвета!

«Вот дура, вымазалась сажею или жженой пробкою, – подумала Лючия. – Да зачем? Карнавал вроде как закончился. Посетителей привлекать? Но она похожа на пугало!»

– А чем они тебе так досадили, эти двое, а, малышка Розина? – спросил кто-то из посетителей, только что трудившийся не покладая рук… как выяснилось, неизвестно почему.

– Pазве ты еще не знаешь? – изумилась Розина. – Да ведь это всем известно! Кто ты такой, что не знаешь этой истории?!

Верно, история и впрямь принадлежала к числу канонических, ибо на незнайку тотчас уставились подозрительные, грозные взоры пьянчуг.

– Да что вы, товарищи? – испугался незнайка, ощутив, как вокруг него накаляется воздух. – Я ведь был в плавании, на землю ступил только сегодня. Привезли хороший груз, а в Триесте взяли на борт еще какого-то русского princippe, богатого, как двадцать королей. Мадонна не даст солгать: я был в плавании!

– Ну, хорошо, – смилостивилась черномазая Розина. – Кулаками ты работал отменно, а потому вот тебе полная кружка: пей и слушай!

– Случилось это месяца три тому назад, – завела она рассказ, и все присутствующие принялись устраиваться поудобнее. – У меня на щеке появилась маленькая такая бородавочка, вернее сказать, прыщичек. Крошечный такой, почти и не разглядишь! А надо сказать, что прежде кожа у меня была белая-белая, нежная-нежная… ну словно лепестки ночной лилии!

– Провались я на этом месте, ежели не так! Точь-в-точь лепестки лилии! – провозгласил один из посетителей, за что был вознагражден приятной гримасою черного лица и новой кружкою.

– Понятно, что на моей лилейной щеке даже маленький прыщик выглядел ужасно. Я решила его излечить и отправилась искать подходящее средство. И вот близ Эрберии я наткнулась на одного из этих двух… – Мощным подбородком Розина указала на крышку люка, под которой были погребены неизвестные жертвы. – Он был облачен в докторскую мантию и просто-таки силком вручил мне чудодейственное средство, с помощью которого превратил одного из черных жеребцов великого марокканского герцога в невольницу с необычайно белой и нежной кожей, которую потом выдали замуж за абиссинского императора. Ну что, открыла я кошелек и за пятьдесят золотых цехинов…

– Пятьдесят золотых цехинов! – разнеслось вокруг почтительным эхом.

– Да, за пятьдесят цехинов купила у него это снадобье. Доктор велел мне в полдень намазать лицо мазью и выставить на солнце. И еще присовокупил: мол, если будет немного щипать, так это ничего. Немного щипать! – вскричала Розина, с трудом переводя дух от ярости. – Да мое нежное личико жгло как огнем, пока я сидела три часа на самой жаре! И вот что со мною сделалось. Я стала совсем черной!

Она горько всхлипнула, но ее рыдание потонуло в хоре возмущенных воплей:

– Нет никого прекраснее тебя, малышка Розина!

– Ты нам и такая нравишься!

– Ты нам такая еще больше нравишься!

– Да мы тебя ни на какую лилию не променяем!

– Правда? – кокетливо улыбнулась черномазая красотка. – Ну, коли так, всем еще по кружечке!

– А все-таки я не пойму, – задумчиво проговорил тот матрос, который не знал, что у Розины прежде было лилейное личико. – Не пойму никак, этих-то мы… ну, этих-то! – Он притопнул по крышке люка: – Их-то мы за что… ну, того?

– Глупец! – уничтожающе изрекла Розина. – Да ведь один из них, что повыше ростом, и был тем самым придорожным шарлатаном, у которого я купила дьявольское зелье! Я его с первого взгляда узнала, даром что он был без парика, без темных наглазников да мокрый весь насквозь!

– А другой? Кто был другой? – не унимался любопытный моряк.

– Другой? Сообщник первого, кто же еще? – пожала плечами Розина.

– Ты его видела прежде?

– Еще бы! – мрачно кивнула Розина. – Жил он тут, да как жил? То придет, то уйдет. То заплатит, то нет. Я всегда знала, что он человек ненадежный, этот Маттео. А сегодня как увидала его вдвоем с тем лекаришкой – чтоб его рыбы поскорее съели! – так и поняла: они одного поля ягода. Вдобавок, оба мокрые насквозь. Ну кто, кроме преступников да злодеев, будет ночью в таком виде шататься? Теперь в оба глядите: ежели кто еще мокрый здесь появится, бейте не спрашивая!

Последние слова достигли слуха Лючии уже слабым отзвуком, ибо она бежала прочь от траттории так, как никогда в жизни еще не бегала.

Зрелище кровавой расправы порою вспыхивало пред взором, и Лючия с трудом унимала тошноту.

Санта Мадонна! Какой ужасный конец!

Фессалоне и Маттео погибли!..

Странно – она не чувствовала особой жалости к людям, с которыми так долго была связана, – только ужас перед тем, как расчетлив и неумолим случай. Все-таки смерть не смирилась с тем, что обреченные ускользнули от нее нынче ночью. Она все время шла по их следу – и настигла. Теперь-то уж точно – импресарио в затруднении…

Может быть, и Лючии суждено нынче умереть? О, если так… если так, пусть прежде умрет Лоренцо, а Александра, безвинная жертва их всех – Бартоломео, Маттео, Лоренцо, ее самой, Лючии, – обретет свободу и… может быть, сумеет утешить Андрея.

Боль от этой мысли была подобна острому ножу.

Лючия споткнулась – и рухнула на колени, пытаясь справиться с рыданием, потрясшим ее тело.

Он ее никогда не простит. Напрасны все упования. Какой мужчина смог бы забыть прошлое своей жены? Он изведет ее ревностью, упреками, подозрениями, недоверием. Не лучше ли и впрямь ей остаться в Венеции – остаться навеки, мертвой?..

И вдруг словно бы теплый свет обвеял ее всю. Где-то вдали сладко вздохнул соловей, и не стылые каменные громады высветил серебряный лунный луч, а мягкие изгибы пригорка, плавно окаймленного березовой рощею. Тихий сельский погост виднелся там, вдали, за цветущими, благоуханными черемухами… Тишина, спокойная, мягкая красота, среди которой живешь, как бы и не замечая ее, и вдруг она ударяет тебя в самое сердце, и ты понимаешь, что навеки пленен ею и жить не можешь без этой свободной синевы, распростертой над чистой зеленью лесов и полей… над Россией!

Лючия вскинула голову. Она стояла на коленях на широкой мраморной террасе, с двух сторон которой на нее непроницаемо смотрели два сфинкса. Понадобилось некоторое время, прежде чем Лючия смогла отвести взор от их пустых каменных глазниц и осознать, что такие сфинксы украшали террасу только одного здания в Венеции: палаццо Анджольери.

Ничего. Она еще жива. Она покончит с Лоренцо, она спасет сестру, увидит Россию! И если для этого надо пройти не только этот темный, спящий дворец, но и все семь кругов ада – что же, Лючия Фессалоне, княгиня Извольская, пройдет и их!

34

Не рой другому яму

И снова все пошло как по маслу! Она даже ни разу не заблудилась. Словно кто-то вел ее кружными коридорчиками по незнакомому дворцу, пока не довел до прелестной спальни, к которой примыкала гардеробная, заполненная несчетным множеством таких туалетов, что Лючия на несколько мгновений дара речи лишилась. И что, все это великолепие принадлежит ее сестре?! Ну, если Лоренцо и впрямь держит ее в клетке, то клетка сия раззолочена весьма щедро.

Вот именно – если и впрямь… Это было первое зернышко сомнения, запавшее в душу. Ей бы подумать хорошенько!.. Но гипнотическое воздействие слов Фессалоне еще продолжалось, и Лючия, одержимая своим страшным замыслом, почти не колеблясь в выборе, вытащила двуцветное платье: корсаж белый, шитый серебром, юбка легкая, свободная, сильно присборенная, по счастью, без тяжелых фижм. И цвет – любимый цвет Лючии, изумрудно-зеленый. И поверх – мелкие золотые цветочки. Ну в точности одуванчики, рассыпанные по зеленой лужайке!

Лючия прикусила губу, заботливо сложила в угол мокрые остатки платья, которое так верно служило ей нынче вечером, разделив все ее приключения, приукрасила волосы алмазной сеткою, – и вышла из комнаты, не переставая ощущать в руке выпуклые бока флакончика, в котором крылось ее освобождение от прошлого.

И снова она без ошибки отыскала просторный кабинет, задрапированный черным бархатом и уставленный роскошной мебелью эбенового дерева. Кабинет был ярко освещен, но все равно: густые тени копились в углах, и Лючии все время казалось, будто за нею наблюдают чьи-то внимательные глаза. Но в комнате никого не было, даже хозяина, а потому никто не мог помешать Лючии вылить содержимое своего флакона в изящнейший из кувшинов, украшенный великолепной чеканкой, изображавшей, насколько успела разглядеть Лючия, суд Париса на горе Иде. И вдруг ей представилось, как они с Александрою будут стоять перед князем Андреем. Кому он отдаст яблоко с надписью – «Прекраснейшей»?