Годы испытаний. Книга 2 - Гончаренко Геннадий Иванович

Странно: находясь за тысячу километров от фронта, обогретый домашним теплом и уютом, Канашов не мог спокойно уснуть в эту ночь. Ползли беспокойные мысли о Наташе, тревожился он и об Аленцовой и о приемной дочери Галочке. Потом ему показалось, что он находится на командном пункте, на фронте. Он то и дело просыпался и недоуменно раздумывал над тем, почему его никто не будил, ни о чем не докладывал, никуда не надо было идти, ничего не требовала от него война. Проснувшись, он думал обо всем этом, и на душе у него становилось тревожно и тоскливо от мысли, что сейчас, за все долгие и суматошные дни фронтовой жизни, впервые стал он никому не нужен, ни за что не отвечал и был предоставлен сам себе.

4

Начавшееся формирование дивизии закрутило Канашова как в водовороте. На пути встречалось много трудностей и препятствий. Но он со свойственной ему неутомимостью в работе преодолевал их, стараясь выполнить приказ в срок. Для размещения вновь формируемой дивизии ему отвели участок леса за городом, неподалеку от села Красная Поляна.

В течение месяца были построены землянки для размещения людей, склады для хранения оружия и обмундирования, стрельбище и учебные городки для занятий. Каждый день непрерывным потоком прибывали бойцы и командиры, из которых создавались отделения, взводы, роты, батальоны и полки. И Канашов настолько был загружен делами не только днем, но и ночью, что ему едва хватало времени на сон. Он даже не всегда успевал завтракать или ужинать, а обедал по большей части в красноармейской столовой.

Марина Саввишна не раз журила его за неаккуратность. И когда он неделю не появлялся в их доме, сказала, что он очень похудел за это время. Она решительно запротестовала и предъявила «ультиматум»:

- Больше не буду, Михаил Алексеевич, брать от вашего ординарца продукты и деньги.

Канашов дал слово исправиться, обещал регулярно обедать.

- Привык к вам. У вас я как в родном доме. И когда думаю, что скоро придется расстаться, на душе становится тоскливо.

- И мы будем очень скучать, - говорила Марина Саввишна.- Ведь вы для нас просто родным стали.

Несмотря на большую занятость, Канашов за то время, пока они не виделись, выхлопотал для семьи Русачева большую комнату.

Канашов посоветовал Марине Саввишне, как из большой комнаты сделать удобную квартиру. Он прислал ей строительные материалы, бойцов - плотников, маляров и штукатуров, которые переделали комнату в течение двух недель.

Аленцова упорно молчала. И это не на шутку встревожило Канашова. Несмотря на предельную занятость и нелюбовь писать письма, он отправил ей четыре письма в течение месяца, но не получил ни одного ответа.

Этот непонятный для него «заговор молчания» он переживал мучительно. Даже подчиненные обратили внимание - Канашов стал более замкнутым и раздражительным.

Комиссар дивизии Саранцев, душевный и общительный человек, несколько раз пытался вызвать комдива на откровенность, но тот отшучивался.

Дивизия, которой командовал Канашов, жила напряженной жизнью. Она не только формировалась, но и обучалась по сокращенной программе боевой подготовки. Большую часть времени отводили на тактику и огневую подготовку.

Сегодня выдался дождливый день. Канашов находился на стрельбище. Вернулся он к вечеру промокший, но довольный результатами стрельб. После обеда решил поспать, так как наметил провести сегодня ночные занятия с командирами полков и батальонов.

Он лег, но спать ему не пришлось долго. Разбудил его знакомый, немного хрипловатый голос Саранцева.

- Вставай, пляши, Михаил Алексеевич, тебе письмо.

- Давай, - вскочил он. - За письма с фронта, было бы тебе известно, Виктор Георгиевич, - сказал он сердито,- плясать не положено. Никогда не забуду, как одного товарища заставили плясать, а он раскрыл письмо и горячими слезами умылся: отца его на фронте убило…

- Учту, Михаил Алексеевич, пожалуй, ты прав. Эти шутки ни к чему. Извини, что побеспокоил, пойду тоже отдыхать…

Письмо было от Аленцовой.

«Родной Михаил. Я в отчаянии… Почти месяц ничего не знала о Галочке и о тебе и сходила с ума. Ты не ругай меня, что долго молчала. Сейчас расскажу все по порядку. С твоим отъездом на меня посыпались беды одна за другой.

Письмо «подруги», которая возмущалась моим легким поведением,- это дело рук Харина. Эта мифическая «подруга» предлагает мужу написать письмо члену Военного совета, чтобы тебя, как коммуниста, привлекли к партийной ответственности (Харин, конечно, не знает, что тебя уже нет в дивизии). Но муж отказался идти по пути, указанному этим «добрым советчиком». Он просил ответить, с кем я решила связать жизнь в дальнейшем: с ним или с тобой».

Дальше листок был закапан слезами и слова расплывались. Но Канашов все же прочел.

«Он пишет мне: «Я знаю, что ты меня не любила… Война помешала, а может, и помогла решить давно нас мучавший вопрос жизни. Но я об одном прошу: если ты любишь этого человека, не забирай детей». Он до сих пор не знает, бедняга, что их давно нет в живых…»

«Бедная Нина, как она там переживает… А я еще ругал ее за молчание. И действительно, как ей было писать мне обо всем этом?»

Канашов продолжал читать дальше:

«Я на распутье. Мне очень жалко Николая как человека, но, откровенно говоря, кроме жалости, других чувств к нему не питаю. И, конечно, если он останется беспомощным калекой, я не вправе ради своего счастья оставить его. Меня мучает совесть.

Но, Михаил, сердце не слушается разума. С той минуты, как ты вскочил на подножку уходившего поезда, я поняла, что без тебя не могу больше жить. И если бы у меня не оставалось больше надежды увидеть тебя и Галочку, я бы желала одного - умереть, и как можно скорее… Это письмо тебе я написала уже неделю тому назад, но не могла отправить. Сегодня, когда я поехала отправлять это письмо, на полевой почте я встретила твою дочь Наташу. До чего же она похожа на тебя, Михаил! Теперь я не одинока. Будем служить с ней вместе».

Глава десятая

1

Приказ об отправке дивизии Канашова на фронт пришел внезапно. Комдив еще надеялся, что удастся недели две прозаниматься с прибывшим последним пополнением, дополучить кое-какое имущество, снаряжение, но оказалось уже поздно.

Для погрузки дивизии на станцию Старая Уфа были поданы эшелоны. Комдив принял решение, что первый эшелон уйдет ранним утром, второй - в тот же день вечером. Третий и четвертый эшелоны - на следующий день. Штаб за ночь разработал приказ на погрузку.

И вот зашевелились люди, забегали, как в муравейнике, и по всему лагерю гудели человеческие голоса, будто в пчельнике.

Канашов и Саранцев должны были ехать с первым эшелоном. Со вторым эшелоном должен был следовать начальник штаба, с третьим - заместитель командира дивизий по тылу.

На рассвете, когда начал грузиться первый эшелон, Канашов поехал проститься с семьей Русачевых. Удивленные и напуганные встретили его Марина Саввишна и Рита.

- Боже ты мой, припоминаю военную жизнь. Я, Михаил Алексеевич, уже помаленьку стала отвыкать от этих тревог. А привычка вставать по-солдатски, по первому сигналу, еще пока осталась.

Марина Саввишна не спрашивала Канашова, почему так поспешно он уезжает. Она понимала, что каждого военного человека могут поднять по тревоге в любую минуту, будь то ночью, днем, в бурю, в дождь или свирепый мороз. Отдадут приказ - и военнослужащий идет его выполнять, повинуясь беспрекословно.

- Риточка, да поставь же хоть чаю…

- Что вы, Марина, Саввишна, я ведь только проститься зашел. У русских людей принято на проводах водку пить…

- Водочки нет, а спиртом могу угостить, Михаил Алексеевич, - стала хлопотать Саввишна.

- Нет, я нарушу эту традицию. Нельзя мне голову дурманить сейчас. Я, грешный, когда позволяю себе выпить, так это зимой после охоты да баньки, чтобы кровь разогнать.