Иосиф Сталин. Последняя загадка - Эдвард Радзинский

– Муха в саркофаге!

Услышал в ответ голос оперативника:

– Чего орешь?! Одевайся, муха!

В тюрьму отправился мой знакомец, наш официальный отравитель, глава Лаборатории Х М-ий… Его арестовали прямо в Лаборатории и повели по подземному ходу в так хорошо ему знакомую внутреннюю тюрьму.

Коба был неутомим. Арестовали группу кремлевских врачей во главе с начальником Санитарного управления Кремля. Почти все арестованные врачи были с «прожидью», как сострил ведший это дело следователь Рюмин. Всех этих знаменитых профессоров, академиков медицины зверски допрашивали по заявлению какой-то медсестры из кремлевской больницы.

Я был у Кобы на Ближней, когда он вызвал Поскребышева.

Коба дожидался его в Большой столовой…

Приехав, вмиг вспотевший Поскребышев, блестя лысой головой и красным лицом, стоял перед Кобой. Он знал своего хозяина и, конечно, чувствовал неладное.

– Ничего не хочешь нам сказать?

Поскребышев жалко молчал.

– Полюбуйся на этого ротозея, Фудзи. Оказывается, сейчас были бы живыми и товарищ Жданов, и многие другие товарищи. Простая медсестра… – Коба заглянул в бумажку, он теперь мгновенно забывал фамилии. – Товарищ Тимашук написала мне письмо о том, что бедняге Жданову нарочно поставили неверный диагноз. Еврейские врачи из кремлевской поликлиники решили погубить его. И я поручил тебе – что?

– Разобраться, – вмиг потеряв обычную насмешливость, несчастно ответил Поскребышев.

– Что сделал ты?

– Навел справки.

– У кого? У тех, против кого она написала? У убийц? У тех же кремлевских врачей?!

– Виноват. Потерял бдительность. Я думал, они специалисты. Простите меня, товарищ Сталин.

– Что ты написал в заключении, ротозей?

– Что я ознакомился с документами и что специалисты считают диагноз товарища Жданова правильным.

– Только теперь, благодаря настойчивости товарища Рюмина, удалось выявить всю банду этих убийц в белых халатах. В кремлевской поликлинике из-за ротозея Поскребышева и врага народа Абакумова годами трудилась банда извергов… Иди сюда.

Поскребышев уныло подошел к огромному столу, где обычно происходило застолье.

– Сядь.

Он сел.

Коба взял рукой его лысую голову и с размаху ударил ею о стол.

У Поскребышева пошла кровь из носа.

Коба еще раз ударил его. Поскребышев заплакал.

– Пошел вон!

Поскребышев, всхлипывая, вышел из кабинета.

– Этого тоже надо гнать: мышей не ловит! Но врачи! Хороши врачи! Убийцы! В опасное время довелось нам жить, Фудзи.

В тридцать седьмом году врачей обвиняли в том, что они отравили Горького, Куйбышева и хотели отравить Кобу и правительство. Коба не искал нового: кремлевских врачей-убийц обвиняли в том, что они уморили членов Политбюро Щербакова, Жданова и всех умерших в кремлевской больнице руководителей.

Я знал своего друга: он делал это не от недостатка воображения. Он хотел, чтобы включился условный рефлекс Великого Страха, приобретенного страной в тридцать седьмом году.

Я должен был ехать в Лондон.

Он походил по комнате.

– Все рвешься за границу? Посиди тут, здесь ты нужнее. Сдались тебе эти империалисты. В СССР – хорошо. Открыли Волго-Донской канал – давний путь из варяг в греки! Мечту народов осуществили большевики. Успешно установили Статую. Тебя пошлю проверить, как смотрится… – И, как всегда, вдруг меняя тему: – Но Большой Мингрел… – Походил по комнате. – Я все слушаю его кабинет – ничего! Осторожен стал? Или узнал? Ты поговори с Лаврентием душевно. Понюхай его, есть ли дурной запах…

Коба знал про мои выбитые Берией зубы, оттого не сомневался в моем рвении. Я обещал. Мне показалось, он был доволен.

Последний съезд Кобы

Стояла глубокая осень пятьдесят второго. Меня по-прежнему не выпускали за границу. Своего друга я видел крайне редко. Он готовился к съезду Партии. Почти четырнадцать лет не было съездов, и вот теперь, после многолетнего перерыва, он вдруг решил его собрать.

Но буквально за несколько дней до съезда позвал меня на Ближнюю.

Кобе нездоровилось, он был неприветлив и опасен. Сидел за столом в пустой огромной Большой столовой. Берия стоял перед ним, докладывал новости:

– Новый американский посол Кеннан, находясь в западном Берлине, сделал заявление «о трудностях работы дипломатов в СССР в результате постоянного давления властей». Говнюк сравнил свое пребывание у нас с жизнью в фашистском лагере, куда он был интернирован Гитлером в начале войны.

– Гнать мерзавца в три шеи, – мрачно отозвался Коба. – Завтра же объявить его персоной нон грата «в связи с враждебными и клеветническими заявлениями»…

Холодная война давно уже стала очень горячей. Коба не уставал подбрасывать поленца в костер.

– Умный империалист этот Кеннан, – продолжил Коба. – Хорошо говорит по-русски… Он точно определил беду своей страны – «нарциссизм»… А про нашу беду он мне как-то откровенно сказал: «Ваша система таит в себе возможности большого развития, которое в конце концов ее же уничтожит»… Как ты думаешь, Лаврентий, что он имел в виду?

– Честно говоря, Иосиф Виссарионович…

– Правильно, ты не думал. Но я думаю над этим денно и нощно. С развитием нашей экономики появится много вас, богатеньких партийных буржуев, которые захотят освободиться от строгого пролетарского государства… и предадут!.. Ладно, ступай.

Когда побледневший Берия ушел, он спросил меня:

– Тебе прислали приглашение на съезд? Не прислали? И хорошо. Это прежде у нас было – «Съезд – кто кого съест». Теперь будет скука. Парадное зрелище для газет. Приходи сразу на пленум. Вот там будет зрелище, товарищ Сталин обещает. Тебе пришлют билет. Вставишь в свои «Записьки». Интересно, как ты их пишешь? Один вариант наверняка для товарища Сталина, как когда-то Ильич свое Завещание… А вот другой… – Зло засмеялся. – Но учти, двурушник, найдем обе рукописи…

Приехала Светлана, и он вышел к ней в Малую столовую.

Я остался один. На столе лежал список руководящих органов, выбранных предыдущим восемнадцатым съездом. Зная его нынешнюю подозрительность, не посмел приблизиться вплотную. Но и издали я увидел: почти все фамилии руководителей партии перечеркнуты крестами! Лишь около нескольких стояли вопросы.

Он быстро вернулся. Засмеялся.

– Заглянул? Не выдержал?

– Ошибаешься, Коба.

– Врешь. Хотя незачем было смотреть, ведь тебя тут нет. – И добавил зло: – Пока… Ладно, иди.

Я так и не понял, зачем он меня позвал. Неужели проститься? Неужели – уже?

На съезде я не был, читал о нем в газетах. Коба выступал. В этой небольшой речи объявил, что единственными носителями свободы, демократических идеалов и прав человека являются ныне только коммунисты.