Преступление не будет раскрыто - Анатолий Семенов

— Ты тень на плетень не наводи. Ты с монтировкой ходил в министерство.

— Я дома сидел, смотрел телевизор, а космонавт поздравил меня.

— По телевизору? Ишь ты!

— Поздравляю, говорит, с новым годом, — утрируя голос, произнёс стриженый, и тут завёлся: — Щука береговая, туча блинная, заяц морской!

— Кто? Космонавт?

Стриженый сердито запыхтел и задёргал круглой, как мяч, головой.

— Ага, понятно, — сказал Рафаил. — Космонавт щука береговая, туча блинная, заяц морской. И с министром, я гляжу, у тебя отношения неважные.

— Монтировки нет, — сказал стриженый. — Где бы мне достать монтировку.

— Ах, Ленин, Ленин!

— У него что, фамилия такая? — спросил Вадим.

— Да нет, какой он Ленин. Это Вася Борисов, — сказал Рафаил и опять стал надоедать несчастному: — Скажи, Вася, как ты стал Лениным.

— А я и не знал, что я Ленин, — вдруг мигом успокоившись, — с готовностью ответил тот. — Схватили меня кошатники. МУР. МУРовцы, Кошатники…

— Ладно, кошатники, — прервал Рафаил. — Схватили в министерстве возле вахтёрши. Рассказывай дальше.

— Думаю, чего им надо? — продолжал Вася. — Оказывается, им надо, чтобы я поехал с ними в Бутырки, в тюрьму эту кошачью. Приезжаю, а там одни агенты. Надзиратель, ехидный такой, открыл окошечко камеры и говорит: «Как дела?» Я говорю: «Дай монтировку, пойду убью министра?». А он: «Э, да ты, оказывается, умный как Ленин». Я и не знал, что я Ленин.

— Видел? — весело сказал Рафаил, сверкнув металлическими зубами. Пока сидел в лагерях, по причине авитаминоза у него почти не осталось своих зубов. — А вот ещё экземпляр — Боря Соломович. — Рафаил кивнул в сторону соседней с Лениным койки. Откормленный как боров парень лет двадцати скалил зубы в неестественной улыбке. — Тоже фрукт. Повздорил с матерью и швырнул в неё утюгом. И каюк родной матушке. А родной батюшка в знак благодарности, надо думать, завалил его передачами. Яблоки, апельсины, трюфели, шоколад, халва, всякие сладости и чего только душа желает — каждый день по целому мешку. Вот она, жизнь наизнанку — вся тут, как на ладони. Батюшке Соломовичу, давно, видимо, опостылела жена, и тут вдруг сразу избавился и от жены и от этого дурака. Повезло мужику. А что? Денег — куры не клюют. Уж если этому ублюдку каждый день трюфели да шоколад мешками носит, ясно, что богатый. А с деньгами теперь женится на молодой. А молодая жена в тайне будет желать смерти батюшки Соломовича. Так оно и ведётся. — Рафаил умолк и уставился на пучеглазого мужчину лет тридцати, лежавшего на соседней койке справа. — А это Коля Парфёнов. Хороший парень, только вот день и ночь лежит под одеялом и мучит свой матрац Коля, — обратился Рафаил к соседу, — если будешь ещё при мне заниматься онанизмом, получишь по морде. Предупреждаю последний раз. Понял?

В палату вошёл мужчина весь в слезах.

— А, Эдик, — сочувственно сказал Рафаил. — К врачам вызывали?

Эдик сел на кровать, и слезы опять потекли ручьём.

— Не дают покоя, — сказал Рафаил. — Каждый день вызывают.

Прибежала медсестра с флаконом валерьянки. Налила в стаканчик и подала плачущему. Тот выпил и попросил валидолу.

— Валидол в аминазиновой, — сказала сестра — Принести сюда или пойдёте со мной?

Эдик поплёлся за сестрой в аминазиновую (кабинет, в котором хранится сильно действующий нейролептик аминазин и другие лекарства).

— Не поладил с женой, — сказал Рафаил, кивнув в сторону Эдика. — Поругались из-за чего-то, а она полгода ему не давала. Как-то ночью на этой почве конфликт, вышел. Она — ни в какую. Сам понимаешь, в таком состоянии человек на всё способен. Эдик говорит, что осатанел совсем. Не помнит, как голову ей отрезал. А я считаю, что правильно и сделал, что отрезал. И нечего из-за неё слезы лить. Говорю ему — не плачь, другую найдёшь. А он говорит — жалко. Симпатичная была. Ясно, что симпатичная. Душат и режут красивых да симпатичных. Каждый день плачет как баба рязанская. Удивляюсь, откуда у него столько слез?

— Обед, — сказал рослый плечистый санитар, войдя в палату.

— Пошли, — сказал Рафаил.

Вадим и Рафаил вошли в столовую и сели за стол.

— Ага, сегодня щи. Сейчас Ленин чудить начнёт, — сказал Рафаил с улыбкой.

Вадим взглянул на Васю Борисова, которого все звали Лениным. Он сидел за соседним столом с надутым недовольным видом. В народе в таких случаях говорят: надулся как мышь на крупу.

Когда обед был в разгаре, медсестра подошла к Борисову. Сзади встали два санитара.

— Ешь, Вася, — ласково сказала сестра.

— Политические щи, — сердито сказал Вася. — Пусть их степной Ванёк ест.

— Ничего подобного. Обыкновенные щи. Ешь. Пока она его уговаривала, стали раздавать уже второе — рыбу жареную с рисом и огурцом.

— Ну, раз щи не хочешь, — сказала медсестра и обратилась к санитарам: — Принесите ему диетический суп.

Принесли диетический суп. Вася взял ложку и стал мешать в миске. Помешал и отложил ложку.

— Ленин, смотри у меня! — шутливо пригрозил санитар, который принёс суп.

— Ешь, Вася, ешь, — сказала сестра.

— Правительственная уха, — ответил Вася.

— Никакая не правительственная, — сказала сестра. — Обыкновенный рыбный суп из хека.

— Не хочу, — капризничал Ленин.

— Почему?

— У меня ноги тяжёлые, тело грязное, мысли протяжные, в глазах — плошки.

— Ленин, — сказал санитар, который принёс рыбный суп. — Мы сейчас тебя помоем.

Ленин взял ложку и начал есть. Попробовал щи. Вдруг с жадностью набросился на них. Мгновенно съел щи, рыбный суп, второе, компот выпил одним духом и раньше всех вылез из-за стола.

— Каждый день такая петрушка, — сказал Рафаил. — Первое время швырял миски на пол, но его быстро отучили. Теперь только чудит.

После обеда Вадима вызвали к врачам. В кабинете было несколько человек в белых халатах, но его подозвала к себе черноволосая молодая женщина и пригласила сесть у стола напротив.

— Я ваш доктор, — сказала она. — Зовут меня Елена Куртовна. Как вы считаете, строительство Байкало-амурской магистрали с какой целью было начато?

Побеседовали о БАМе, о Ватикане и папе римском, о международных делах и политике Китая, о сновидениях. Тут Вадим блеснул, вспомнил физиолога Сеченова, который говорил, что сон — это небывалая комбинация бывалых впечатлений. Елена Куртовна кивнула с улыбкой. Говорили о разных мелочах и о чём угодно, только не о деле. Напоследок Елена Куртовна спросила, какие в Сибири растут полевые цветы и какие из них он любит. Вадим сконфузился. Никаких полевых цветов он не знал и не любил. На этом беседа закончилась. Елена Куртовна разрешила ему идти в палату.

Через неделю его опять вызвали и теперь с ним беседовали уже двое: лечащий врач и заведующая отделением. Заведующая взяла его в оборот:

— Как вы, интеллигентный образованный человек, могли так поступить! Какое злодейство!

Вадим стал мямлить что-то про испуг, про то, что не хотел впутывать друзей в подсудное дело, но заведующая отделением толковала про элементарную порядочность и честность.

Беседа была не из приятных. Ничего подобного ему не говорили ни в милиции, ни на допросах в тюрьме, ни на суде, но как ни странно, именно после этой беседы, ему вроде бы легче стало, как после хорошей бани.

Через месяц его вызвали на комиссию. Из беседы с членами комиссии Вадим понял, что придётся отвечать перед судом.

В этот же день проходил комиссию и Рафаил. Вернулся в палату хмурый и злобно произнёс:

— Все. Испёкся.

— Что? — спросил Вадим из чувства солидарности, хотя ему было не до разговоров.

— Обратно в тюрьму, — ответил Рафаил. — Заведующая набросилась на меня как собака. Будто с цепи сорвалась. Вот жаба чёртова! Ничего, сегодня пойдёт с обходом, я скажу ей пару ласковых на прощанье. Так и скажу: жаба. Как ты думаешь, как лучше к ней обратиться: Жаба Ивановна или Кобра Ивановна?

Вадим не ответил. Ему было не до нюансов.

После обеда, когда врачи пошли с обходом, Рафаил встал в дверях. В тот момент, когда заведующая отделением вошла в палату, Рафаил, глядя на неё произнёс как бы между прочим:

— Сука с высшим образованием.

Заведующая сделала вид, будто не слышала этих слов, но после обхода санитары увели Рафаила в наблюдательную палату и медсестра вколола ему сульфазин в четыре точки — под обе лопатки и в обе ягодицы. После такой процедуры целую неделю ни присесть, ни пошевелиться — боль адская. Можно только лежать пластом на животе.

Вскоре Вадима увезли в Иркутск. Суд приговорил его к семи годам лишения свободы с отбыванием срока в исправительно-трудовой колонии строгого режима.

XVIII

Вадим Пономарёв прибыл в колонию с этапом. В штабе колонии вновь прибывших разбили по отрядам, вывели на улицу и построили в колонну.

Солнце уже закатилось. Вершины окрестных гор, поросшие сосняком, окрасились в тёмно-оранжевые цвета. Было свежо. Пахло весной. Тишину апрельского вечера нарушали лишь глухие голоса стоявших в строю заключённых.