За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

– Видит Бог, сами напросились на смерть… Искали ее… тяжко что‑то было им…

«Да, тяжко», – думал Данила Иванович; он не знал, что именно случилось, но глухое чувство озлобления наполняло его душу при мысли о княгине Ирине.

Чувство острого горя, казалось, придало ему силы. Он словно сразу окреп.

– Ты пока останешься здесь у меня, – сказал он Егору. – Мне надо еще разобраться в вещах князя, оставшихся здесь. И потом отправить их старому князю.

– Вот ключи от чемодана, – произнес Егор, вынимая из кармана ключи.

Новиков взял ключи и прошел в комнату Левона. Он боялся отправить чемодан старому князю, не рассмотрев его содержимое. Это был его долг друга. Может быть, там есть письма или дневник, или какие‑нибудь записки: тогда он вынет их и не читая спрячет… Но в чемодане оказалась только одежда, белье, подзорная трубка, пара чеканных пистолетов и еще кое – какие мелочи. В боковом кармане чемодана он нашел бережно завернутые в шелковый платок длинные белые перчатки.

Новиков долго смотрел на них и вспомнил.

– Достойнейшей, – прошептал он с горькой улыбкой.

Он вынул перчатки и запер чемодан.

Потом велел подать одеться, завернуть кивер и эфес и, захватив их, поехал к старому князю.

IX

Они сидели в кабинете князя молча, избегая смотреть друг на друга. На столе лежали кивер и сломанная сабля.

– Последний Бахтеев! – дрожащим голосом сказал старый князь, вставая. – Но да будет нам утешением, что он пал смертью героя, спасая других… Но, Боже! – поднимая руки, воскликнул он, – зачем это был не я!

В эту минуту на пороге показалась бледная Ирина.

Она взглянула на мужа, на Новикова, сидевшего с опущенной головой, потом взгляд ее упал на смятый кивер, на сломанную саблю, и словно стон вырвался из ее груди.

Князь быстро повернулся к ней, Новиков встал.

– Ирина, – начал князь, подходя к ней и протягивая руки, – будь мужественна.

Она прислонилась к косяку, прижав к груди руки. Смертельный ужас застыл в ее расширенных глазах, прикованных к столу. Старый князь был глубоко поражен. Он не ожидал встретить в Ирине такое чувство. Он не думал, что она будет так потрясена.

– Ирина, – повторил он.

– Убит, – произнесла она, – убит!..

– Будем надеяться, Ирина, – сказал князь, сам не веря своим словам, – ведь никто не видел его трупа.

Новиков с нескрываемой злобой смотрел на прекрасное, окаменевшее лицо.

Руки Ирины бессильно упали вдоль тела. Потом она нетвердо сделала шаг вперед, покачнулась и с коротким стоном упала на грудь Никиты Арсеньевича, вся содрогаясь.

Обняв ее одной рукой, он другой нежно гладил ее по голове… Губы его дрожали, и крупные слезы текли по глубоким морщинам его лица.

Новиков осторожно вышел.

Печальная весть быстро распространилась по всему дому. Все в доме притихло. Слуги ходили на цыпочках и говорили шепотом. Евстафий Павлович сел к столу один, но обедать не мог. Его тоже поразила эта весть, и, кроме того, он предвидел теперь длинные, томительные, печальные дни в этом погруженном в скорбь доме.

Приехавший в этот же вечер узнавший о несчастии Дегранж, к своему великому удивлению, не был принят княгиней. И именно теперь, когда, по его убеждению, ввиду случившегося несчастия, в нем особенно должны были нуждаться! А он уже приготовил такие трогательные, такие возвышенные слова. Он рассчитывал укрепить свое влияние на этом несчастии, так как по опыту знал, что страдающие души наиболее восприимчивы.

Он уехал разочарованный и немного обиженный. И в ту же ночь, как всегда, трогательно – внимательная, ровная и ласковая, появилась в своем солдатском лазарете княгиня Ирина.

Только скорбные морщинки показались в углах ее губ, бледнее стало лицо и глубже печаль больших глаз.

Со стороны могло казаться, что вся тяжесть горя упала на одного Никиту Арсеньевича. Глубокое страдание, испытываемое им при мысли о смерти Левона, удивляло его самого. Он вспоминал свои чувства в минувшую войну, когда Левон тоже бывал постоянно в боях и одно время даже возникало предположение, что он убит. Но тогда он не испытывал и десятой доли той тревоги. Как‑то странно и неожиданно для самого себя в нем вдруг проявилась горячая любовь к Левону после его приезда в Петербург. Быть может, потому, что старому князю все чаще приходила мысль о смерти и он видел в Левоне последнего Бахтеева. Быть может, потому, что, несмотря на женитьбу, он чувствовал себя одиноким среди новых людей, нового поколения, и только Левон, одна кровь с ним, связывал его далекое прошлое с настоящим. Или он видел в Левоне самого себя в двадцать лет и чуял в нем как бы продолжение своей жизни? Он сам не мог понять, только горе его было глубоко и искренно… Он сразу постарел и уже не ходил без палки. Спина согнулась и иногда заметно дрожала голова. Ирина еще лихорадочнее продолжала свою деятельность. Она ни одной минуты не оставалась в покое. Теперь она уже редко ночевала у себя и почти все время проводила в своих лазаретах, преимущественно в солдатском.

Грубер с тревогой поглядывал на ее осунувшееся лицо, побелевшие губы и бледные, прозрачные руки.

– Вы бы отдохнули, княгиня, – не раз говорил он.

– Но я не устала, – неизменно возражала она.

В офицерском отделении ее исключительным вниманием пользовался Гриша. Опасность уже миновала. Он радостно глядел вокруг, вспыхивал, увидя Ирину, и все настойчиво ожидал Левона, которого боготворил.

Ему ничего не рассказали. Любимыми минутами Ирины в лазарете были те, когда она могла сидеть около Гриши и слушать его восторженные рассказы о Левоне. С горящими глазами юноша рассказывал о битвах при Риппахе, Люцене, на Будисинских высотах, под Дрезденом. Он никогда не говорил о себе, но только о Левоне. Он передавал тысячи подробностей походной жизни, приключения на разведках, дружеские беседы где‑нибудь на случайной ночевке у пылающих костров, маленькие пирушки, стихи Батюшкова, и везде, и всегда на первом плане вырисовывался Левон. Мрачный и задумчивый, редко веселый, но всегда смелый до безумия, самоотверженный товарищ, любимец солдат, ласковый и заботливый к ним, высокомерный к высшим, всегда благородный и великодушный.

И эти рассказы терзали сердце Ирины нестерпимой болью и приносили ей странную отраду. Ей хотелось крикнуть: «Довольно! Перестань!«И хотелось вечно сидеть так, с опущенными глазами без слез, со страстной жаждой слез, и слушать, слушать эти рассказы…

Но Гриша выздоравливал не по дням, а по часам. Он уже начинал бродить по лазарету, и от него нельзя было уже утаить правду, когда об этом не переставали говорить во всем доме. Он узнал о смерти Левона от Пронского. Свой рассказ Пронский закончил загадочными для Гриши словами:

– Он счастливее меня!

Гриша так был ошеломлен, что почти без сознания добрел до своей койки и упал на нее.

Когда вечером пришла Ирина, он метался в жару. Но словно инстинктивно почуяв ее приход, вдруг открыл глаза и посмотрел на нее с упреком.

– Княгиня, княгиня, – прошептал он, – ведь он убит… Зачем вы скрыли это от меня!..

– Гриша (она так привыкла называть юношу, потому что так называл его Левон), Гриша, – начала она… и не смогла продолжать. Судороги перехватили ее горло, и, зарыдав, она низко склонилась к нему…

Словно молния вдруг осветила разгоряченный мозг Гриши.

– Простите – прошептал он, и слезы потекли по его детскому лицу, – простите, вам тяжелее, чем мне… благодарю…

– Мальчик, милый, – едва слышно произнесла Ирина, прижимая к груди его голову, – он убит, он убит!

И неудержимые слезы текли из ее глаз…

Рано утром Ирина получила письмо из Теплица от великой княгини Екатерины Павловны.

«Моя прекрасная княгиня, – писала Екатерина Павловна, – мы соскучились по вам. Никогда мы не были в лучшем настроении и не пребывали в большей уверенности в Божьей милости и Божественном руководительстве. Тем более что блестящая победа при Кульме одержана лично нами, чего, по – видимому, не желают признавать стратеги вроде любезного князя Шварценберга и мудрых монархов Пруссии и Австрии, хотя они пока еще не смеют противоречить. Нас совершенно не смущают» адские» планы французского императора, этого» un homme du diable», основанные на рассеивании тайной вражды среди наиболее близких к нам лиц, начиная с меня. Не тревожат нас и мнимые, бесчисленные шпионы Наполеона, заставлявшие нас искать тайных и уединенных свиданий даже с родной сестрой, чтобы сказать ей: доброй ночи, или: как ваше здоровье? Мы немножко сами посмеиваемся над таинственными свиданиями с подземными ходами в вашем Радзивилловском замке, где мы втроем коротали ночи в мистических бдениях. О, ужас! Если бы старый князь мог увидеть одинокую фигуру мужчины, выходящую от нас подземным ходом, в то время как мы с вами мирно ложились в постели… Брр!.. Ведь это могло бы быть всемирным скандалом, хотя было невиннее таинственных собраний первых времен христианства, катакомб и проч. А теперь шутки в сторону. – Мой брат и государь, несомненно, был бы доволен видеть около себя тех друзей, которых он удостоил беседой в минуты своих тревог и колебаний. Я уже написала аббату, и мы ждем вас и его в Теплице где пользуемся гостеприимством австрийского императора. Он, по – моему, слишком злоупотребляет своим положением хозяина, истязая нас своими скрипичными концертами. Я иногда близка к сумасшествию. Но брат терпелив и кроток, как ангел… положим, он глуховат… До скорого свидания, милый друг».