Скопин-Шуйский - Наталья Петрова

Сомме лично обещал воеводе Скопину, что и «ему со всеми людми от меня не отстать, нигде, никоторыми делы, да и тем воеводам, Якову Пунтусову со всеми людми ко мне быти»[530]. Особо подчеркивалось в грамотах обязательство наемников по дороге нигде «самовольства не чинити». 27 августа Скопин подписал аналогичную грамоту с королевским секретарем Карлом Олофссоном.

Выполнил Скопин и второе поручение царя: собрал деньги и расплатился с наемниками. Делагарди и его оскудевшая (по некоторым сведениям, до 1200 человек) армия получили от Скопина четыре тысячи рублей, да из Новгорода прислали еще две тысячи, да на пять тысяч рублей соболей, — всего 11 тысяч. Иван Ододуров должен был раздать эти деньги и меха наемникам. Так что русская сторона пока выполняла условия Выборгского договора, дело было за шведами.

Глава восьмая

«СОЛНЦЕ К СОЛНЦЕМ ЗАЙДЕ»

Он много действовал, хоть мало жил.

Ф. И. Тютчев

Александровская слобода

Уже миновал Покров, осень перевалила на вторую половину, начали забываться теплые дни бабьего лета. А когда окончательно облысели кусты и застыли до будущей весны в немой наготе деревья, повеяло вдруг от ранних сумерек и распутицы под ногами такой тоской, что хоть завывай вместе с порывами неумолимого хлесткого ветра или плачь наперебой с надоедливым дождем. Вот она — поздняя русская осень во всей своей полноте явилась. Короткие дни и хмурые утра отзывались в душе тяжестью и унынием.

Михаила Скопина, которому в ту осеннюю пору исполнилось 23 года, огорчало и тревожило многое. Больше года назад начался его поход на Москву, а тушинское войско, по сведениям перебежчиков, хоть и разваливалось на части, но все еще было сильно и многочисленно. Отряды «царика» нередко навещали города, еще недавно с таким трудом отвоеванные царским войском, и пытались вернуть их под власть самозванца, — так, от тушинцев пострадали Владимир и Нижний Новгород, все еще был под ними Суздаль, тревожные вести приходили из Вятской земли; отовсюду у Скопина просили помощи, надо было посылать на помощь отряды, распылять свои и без того небольшие силы от главной цели — Москвы.

А в сентябре новая беда свалилась на Русское государство. Недостаточно ему было прежних самозванцев, еще один претендент объявился — на сей раз сам король Польский Сигизмунд III решил предъявить права на русский престол. Он с войском перешел границу и осадил Смоленск.

С болью и тяжелым сердцем слушал Скопин печальные новости из осажденного Смоленска, которые сообщали в своих письмах родные и близкие воюющим вместе с ним смоленским дворянам. «Государю моему Михайлу Филиповичю жена твоя, Огафья, с детми челом бьют… А пожалуешь, государь, похоть про нас ведать, и мы, государь, в бедности в Смоленске в осаде одва чють живы, да сидим заперты четыре недели, за неделю до Дмитровай суботы, — писала Михайле Неелову его жена, жалуясь о своих бедах. — А хлеба, государь, нонешнего с обеих поместий яравого ничево не увезли, воры не дали, а и ржи, государь, посеяли девять четвертей в Худкове, а в Лосеве две четверти. А живата в осад не увели нисколка, потому что корму нет, толка конь голубой да кобылица»[531]. И мрачнели лица воинов — смоленских дворян и детей боярских, и не от того, что домашние урожай не уберегли, а от мысли о том, что сделают с их семьями поляки, если город не выстоит, возьмет его король приступом; грех так думать, — но пусть уж лучше от голода умрут или от обстрела.

То, что город подвергают сильному обстрелу, в письмах тоже сообщали. Вот мать двух смоленских воинов — Михайлы Дивова да Павла Самарина — пишет им: «Король пришел под Смоленск, бьет по городу и по хоромом день и нощь. И мы себе не чаем живота, и будем и мы помром, и вас Бог простит».

Получив известия о приходе польского короля, воины из самого Смоленска и из других городов Смоленской земли начали просить князя Михаила отпустить их домой, чтобы защитить и город, и свои семьи: «слезно плаката… и много молиша его». Скопин утешал своих ратников «благоумилными словесы», говорил, что Смоленск никак нельзя отдавать, нужно, чтоб держался: о том и царь пишет воеводе Шеину. Но уходить сейчас, убеждал воинов Скопин, означает развалить с таким трудом созданное войско — последнюю и единственную надежду всей земли. Вот, Бог даст, снимут осаду с Троицкой обители — и всеми земскими силами пойдут на помощь смолянам, изгонять Сигизмунда из России: «Он же повеле им от своего боярского полку не отлучатися и ждати от Бога милости и одарения на государевы неприятели»[532].

Не радовали Скопина и отношения с «заклятыми друзьями» шведами. Делагарди наконец появился под Калязином вместе со своим разноплеменным, но очень небольшим воинством на исходе сентября. Встретили их, конечно, с почестями, оба полководца сделали вид, что прежние обиды забыты. Делагарди остался приемом доволен: еще бы, особенно после того, как Скопин прислал для его воинов гонца с мехами на сумму 14 974 рубля[533]. На вопрос Скопина: почему Делагарди привел такой маленький отряд и где же остальные наемники, генерал, не затрудняясь, немедленно дал ответ: ждут на границе. Мол, посол Эрик Олафсон и полковник Теннессон стоят с пополнением в Выборге, и еще один отряд ждет в Нарве, но они хотят, чтобы им вперед заплатили жалованье, и вот теперь, когда деньги получены, можно их послать с гонцом на границу. Генерал Делагарди и об инструкциях Карла IX не забыл — ввернул о городе Кореле, который все еще не передан шведам.

Пришлось Скопину скрепя сердце по указанию царя подписать 17 декабря новый договор, подтверждающий прежние условия. Теперь по просьбе царя Василия шведы обязались выслать дополнительно еще четыре тысячи человек к прежним пяти тысячам, при этом особо подчеркивалась их цель пребывания в России: всюду преследовать поляков и очистить Русское государство «от воров».

Но и король Швеции своего упускать не пожелал — по требованию Карла был добавлен новый пункт: кроме Корелы с уездом Россия должна Швеции «полное воздаяние воздати… чего велеможный король у государя нашего царского величества по достоянью попросит, города, или земли, или уезда»[534], то есть ради сохранения престола Василий Шуйский был готов отдать или, по меньшей мере, пообещать отдать шведам уже не только Корелу, но и другие города и земли — воистину шведские аппетиты во время пребывания за русским столом росли быстро. Рука Скопина не поднималась подписывать такой договор, но он — солдат, его дело выполнять царский приказ.

То, что решение опираться на помощь наемного войска было ошибочным, Скопин к этому времени понял окончательно. Особенно это стало для него ясно после боя на речке Жабне, когда победу одержали и без наемников. Разбежавшиеся по всей стране, жадные до чужого добра «псы войны» сейчас не решали, а только создавали новые проблемы в и без того уже порядком измученной стране. Из-под Нарвы опять пришли неутешительные вести: пополнение наемников под командованием француза Пьера Делавилля, не дожидаясь выплаты жалованья, уже грабит окрестные села; заставить их идти воевать под Москву — все равно что собирать в дырявый мешок рассыпавшийся горох.

Скопин вспомнил, как удивлялись иностранцы дешевизне жизни в Московии, впервые оказавшись здесь: за масло, сыр, мясо они платили лишь малую часть того, что привыкли платить на родине; и жилье, и перевозки — все было для них удивительно дешево; как сказал один нидерландский купец — «в России все можно купить за щепотку соли»[535]. Но брать даром для наемников, конечно, привычнее. Пытался Скопин в письмах уговорить царя отказаться от услуг наемного войска, но тот и слушать его не захотел. К тому же в последнее время Михаил чувствовал, что царь изменил свое отношение к нему — видно, опять к советам брата своего Дмитрия прислушиваться стал. Вот уж действительно: «Вещати умеют мнози, а разумети не вси».

В Москве ходили слухи, будто в войске только и говорят: «Царем надо Скопина, он молод и удачлив, к людям милосерден, а царь Василий жесток и несчастлив»[536]. Князь Михаил, конечно, видел, как к нему относятся его воины, и слухи те до него доходили. Что скрывать, кому не лестно такое? Но на переправе коней не меняют — сейчас не о шапке Мономаха думать надо, а о победе над тушинским «цариком». А царь Василий, Михаил знал доподлинно, всегда был скрытен и недоверчив, доносы особенно любил слушать.

Московские слухи подтверждал в своем донесении в Париж и неизвестный французский агент. «Шуйский известен как человек гордый и жестокий, что причинило величайшее смущение в народе, — извещал он французский двор. — Говорят, что он, будучи сам весьма богат и могущ, намерен оставить власть и позволить чинам свободное избрание, причем полагают, что Скопин предпочтен будет всем. Из сего видно, что все москвитяне, как люди (не)постоянные и обманчивые, присоединятся к сказанному Скопину, оставив и Дмитрия, и короля, и всякую другую партию…»[537] Скопин, конечно, не мог знать текста этой депеши, которую обнаружат спустя много лет в Публичной королевской библиотеке Парижа. Но если бы знал, то понял, как правильно он поступил с посланцами Прокофия Ляпунова, недавно приезжавшими к нему в Александровскую слободу.