Пятый арлекин - Владимир Тодоров

Глубокой ночью я унес Будду в комнату и попытался уснуть, но это не удавалось. Меня будто лихорадило, пульс частил, мне показалось, что глаз Будды засветился на столике, даже не показа­лось, а точно: глаз вспыхнул золотым загадочным светом, осветил всю комнату, проявив книжные полки, занавеску на окне, потом собрался в луч прожектора, поднялся на стену, потолок, опустился обратно, подбираясь к моей кровати. Я замер, стараясь не шелох­нуться, думая об одном, чтобы не попасть в этот смертоносный луч. Но он добрался до меня, коснулся обжигающе лица и плеч, раздался сотрясающий дом громовой раскат, и я, сознавая, что схожу с ума, беззвучно закричал и проснулся. Шел шестой час, за окном начина­лся новый день. Я лежал поперек кровати, тело, словно росой, покрылось испариной страха. Будда стоял на столике, далекий и беспристрастный. Я больше не мог ждать и решил сегодня же по­сетить квартиру Лаврентьевой.

* * *

Направляясь к Лаврентьевой, я сознательно воспользовался транспортом только до города, на окраине я вышел и дальше доби­рался пешком, чтобы еще раз переосмыслить все, что у меня было связано с Буддой. Я прекрасно понимал, что в чем-то уподобился ребенку, так же стал подвержен страху и ожиданию каких-то не­объяснимых ужасов. Иными словами, согласно неокрепшей психике ребенка, боялся того, чего не может быть. Но в отличие от детей, у которых этот страх неосознан и вызван только лишь начальной степенью их формирования, когда информация опережает анали­тические возможности, мой страх был осознанным и объективным именно с учетом анализа всего банка данных, заложенных в меня.

Я шел по улицам легким спортивным шагом, состояние моего здоровья было почти идеальным, если исключить болезненное сос­тояние души. Белая футболка и такие же брюки с голубоватой нашлепкой иностранного яхтклуба оттеняли загар, и прохожие смот­рели на меня с неприкрытой завистью: еще бы, вот он образец благополучия и умения жить! Их зависть мне была понятна, мне завидовали давно и устойчиво, завидовали коллекции, легкости, с которой я живу. Им было невдомек, чего стоит эта легкость, завидо­вали успеху у женщин, хотя об этом не принято говорить вслух, и вообще, завидовали просто так, потому что жили беднее меня — я не имею ввиду только лишь материальную обеспеченность, но ниче­го не предпринимали для того, чтобы изменить свою жизнь. Случись что со мной, никто бы мне не помог, за исключением моей жены и Анатолия Полунина. Да и мне, честно говоря, не было никакого дела до чужих забот и тревог, каждый в жизни должен рассчитывать только на себя. Так что я не был в претензии к людям, чужим для меня. Пусть каждый идет своей дорогой и пожинает в конце пути то, что заслужил.

Я проскочил квартал, на котором жила Лаврентьева, вернулся назад и направился к дому. С тех пор, как я приходил сюда за Буддой, все здорово изменилось: построили еще два дома и теперь двенадцатиэтажный корпус отодвинулся как бы назад, почему я и прошел мимо. Я узнал в свое время о Будде случайно, зайдя в объединенное общество нумизматов и филателистов, куда постоянно приходили и любители антиквариата, поскольку своего общества мы не имели и не имеем до сих пор. Городские власти категорически отказывают в его регистрации, видя в нас чуть не врагов социаль­но-политической системы. Как же, антикварщики, все сплошные миллионеры! Вот мы и ютились на правах бедных родственников в клубе, где по воскресеньям обменивались марками и монетами. У них был мир своих интересов, но мы им не мешали, как, впрочем, и они нам. Все-таки родственные души. Мир этот был неоднородным и сложным, как и любой мир, где царит дух и неписанный закон свободного предпринимательства или, как у нас теперь говорят,— рыночные отношения. Пока закон о свободном рынке с трудом при­нимается наверху, он давно существует в нашем обществе скрыто, во всех сферах, где только возникают прямые отношения между покупателем и продавцом.

В обществе нумизматов и филателистов были свои короли и своя капуста, то есть, кто работает на королей, кто перехватывает товар у непосвященных и передает его на ступеньку выше. Там монеты и марки собирают по степени сохранности и редкости, формируют по времени и странам и перепродают «карасям», профессорам и прочим представителям официально обеспеченных категорий, мож­но сказать элите, которая никогда не сунется в такое злачное, по их понятию, место, как клуб нумизматов.

То же самое происходит и в антикварном мире: попробуйте сдать на комиссию в антикварный магазин каку-нибудь старинную вещь — уже за квартал вас начнут щупать «жучки», выясняя, что вы несете сдавать, стараясь перекупить дешевле. С ними, как правило, связа­ны и товароведы, принимающие произведения искусства. Если вы заупрямились и прошли мимо заслона перехватчиков, те немедленно «стукнут» приемщикам, и те назначают цену еще более низкую. Так что выхода у владельцев порой не бывает и остается вступить в незаконные отношения помимо магазина.

Мы стояли с Рачковым в клубе и обменивались антикварными новостями, стараясь беззлобно уязвить друг друга новыми приобре­тениями. Я куснул Рачкова тем, что приобрел подписную миниатю­ру, он меня небольно задел покупкой серебряного канделябра. Итак, мы беседовали и на тот момент я не испытывал к Рачкову никаких негативных эмоций, даже симпатизировал ему, как и он мне. И тут подходит к нам одна дама предпенсионного возраста, медицинская сестра со «скорой помощи», которая неожиданно для себя, развлекая внука, увлеклась собиранием старинных монет. Подходит и интере­суется, не попадались ли нам монеты, потому как зачастую бывает, что ищешь антиквариат, а находишь монеты или марки. И если попадались, то она не прочь что-нибудь приобрести, а взамен даст нам адресочек сильно засекреченный: хозяин с антикварами не свя­зан и дела иметь с ними не захочет, а есть у него такой Будда, что словами его описать никак невозможно. Мы с Рачковым на мгновение помертвели и уже тогда в первый раз посмотрели друг на друга с ненавистью, мысленно проклиная медсестру с ее невоздержанным языком: не могла сказать о Будде кому-нибудь одному, потому что теперь между нами непременно возникнет нездоровая конкуренция.

— Что же это за Будда?— спрашивает Рачков почти незаинте­ресованно, кося от напряжения взглядом (не слышал ли кто-нибудь еще).

— Понимаете,— трещит медсестра дальше,—в ту ночь нашу бригаду вызвали по срочному к больной с сердечным приступом. Мы приехали и в квартире я увидела Будду. Я поинтересовалась у владельца, хозяина квартиры, не продается ли. Тот ответил кате­горическим отказом. Так что вам придется попотеть, если вы его захотите заполучить. Монет у него не было, хотя я и поинтересо­валась на всякий случай.

Мы небрежно поблагодарили медсестру, чтобы не выказывать своего интереса и, не договариваясь, направились по адресу, запи­санному со слов медсестры. Дверь открыл сам Лаврентьев, Семен Иванович, как он представился позднее, потому что с первых минут общения разговора не вышло. Он стоял квадратно в проеме двери и выжидательно смотрел, не собираясь приглашать в дом. На вид Семену Ивановичу было не меньше шестидесяти, крепкий, высокий, похожий на старообрядца, только без бороды. Этот непробиваемый тип людей был нам хорошо знаком.

— Чем обязан визиту таких высоких гостей?— спросил Лаврен­тьев, не скрывая своего язвительного тона.

— Понимаете,— начал дипломатично Рачков,— нам известно... что вы...— он тянул время, выжидая ответной реакции, которая позволит нам приблизиться к разговору о Будде. И она не замедлила.

— Что «нам известно», вы что, из ОБХСС?— неожиданно спро­сил Лаврентьев и глаза его отразили затаенный испуг.

— Надеюсь, что мы будем разговаривать не в коридоре,— сыг­рал на испуге Лаврентьева Рачков. Тот молча отступил вглубь кори­дора, давая нам возможность пройти. Он не хотел пускать нас даль­ше кухни, но Рачков нахально сразу же направился в гостиную, где по словам медсестры находился Будда. Я следовал за Рачковым, сожалея, что не взял инициативу в переговорах на себя. Шествие замыкал хозяин дома, несколько оторопевший от натиска Рачкова. Я понимал тактику моего коллеги: не дать опомниться Лаврентьеву, и, играя на его испуге перед органами, попытаться приобрести Буд­ду, даже не смотря на то, что мы еще и не видели. Когда же он возник перед нами, мы обомлели, хотя и постарались скрыть свою реакцию: Будда мгновенно затмил сознание и наша дружба немед­ленно испарилась, будто ее и вовсе не было. Будда не только поразил наше чувствительное воображение, оь потряс нас как взрыв, как стихийное неуправляемое бедствие. Будда находился на уровне на­ших лиц, но возникло ощущение, что он парит высоко, следя за нами с высоты своим надменным взглядом.