По нехоженной земле - Георгий Ушаков

Перечень нашей одежды может даже создать впечатление, о громоздкости ее. Но надо знать качество оленьего меха, из которого сшита наша одежда. Он легок, мягок и совершенно не стесняет движений. О его теплоте и говорить нечего — более теплого меха в мире не существует.

В оленьих мехах мы спасались от самых лютых морозов. А теперешние весенние морозы совсем не страшны. Сегодня часть пути шел в одной рубашке. Только Журавлев ехал в малице, но без пояса, как ездит в теплую погоду ненец.

Незаходящее яркое солнце, несмотря на сильный мороз, создает впечатление весны.

В полночь оно приблизилось к горизонту, еще более покраснело и, не коснувшись горизонта, начало снова подниматься.

Когда надо пойти на риск

Следующий день неожиданно оказался мрачным. И в первую очередь для меня. Началось это утром. Проснувшись, я хотел быстро подняться, но со стоном повалился в спальном мешке.

Попытка повернуться вызвала в пояснице такую резкую боль, от которой захватило дыхание. Стараясь не шевелиться, я пытался угадать, что же со мной случилось. Предположения были самые неутешительные. Мысль, помимо воли, унесла меня на несколько лет назад…

Шла зима 1926 года. Советское поселение, только что созданное на необитаемом острове Врангеля, вступило в первую полярную ночь. Работы по устройству на новом месте, неблагоприятная ледовая обстановка, полное незнание районов скопления зверя и отсутствие опыта охоты в новых условиях не только у меня, но и у моих спутников-эскимосов помешали осенью заготовить достаточное количество мяса. Ни хлеб, ни крупы, ни сушеные и консервированные овощи, в изобилии имевшиеся в поселке, не могли заменить людям привычного продукта.

Наши сто пятьдесят ездовых лаек выли на цепях и требовали мяса.

Полярная ночь на широте острова Врангеля продолжается только два месяца. В полуденные часы при ясном небе полной темноты не бывает. В эти часы можно с успехом охотиться. Значит, добывать мясо мы могли.

Но суровая зима, почти беспрерывные метели и сильные морозы даже для не избалованных природой эскимосов казались необычными и неестественными. На этой почве обострились создавшиеся веками и тогда еще сохранившиеся среди, них суеверия. Мыслями эскимосов завладел тугнагак — злой дух земли, чорт. Они решили, что тугнагак недоволен появлением людей на острове, где до этого, по их мнению, он был единственным и полновластным владыкой. Бороться со злым духом слабому эскимосу, считали они, не по силам. Всемогущий дух закрутит в метели, похоронит под сугробами снега, унесет со льдами в открытое море, заведет в темноте в неизвестность, нашлет болезнь, найдет бесчисленные возможности погубить охотника, его жену и детей.

Одно не укладывалось в мыслях эскимосов. Издалека приплывший к ним на «большой железной байдаре» начальник, или, как они говорят, умилек, не боится злого духа. Умилек называет себя новым, малознакомым словом — большевик, и говорит, что злого духа нет. И хотя умилек еще ни разу и ни в чем не обманул их, им все же трудно поверить в его слова. Умилек, наверное, ошибается. Тугнагак есть. Только он не может справиться с большевиком, не властен над ним. И в метель и в темноте начальник ездит на охоту на северную сторону острова, где много зверя и где живет сам чорт, и каждый раз привозит много мяса.

Эскимосы только со мной покидают юрты и выезжают на охоту. Но и это делают с оглядкой и опаской. На охоте стараются не терять меня из виду, не отходят без меня от палатки. От этого страдает наш промысел. Положение с мясом делается все напряженнее.

Легкие заболевания нескольких охотников точно подливают масла в огонь суеверий. Все с меньшей охотой эскимосы покидают жилища даже со мной.

Только один старый Иерок не отставал от начальника. Одна за другой следуют наши многодневные поездки на охоту. Изредка мы вытаскиваем с собой еще одного-двух охотников и не приезжаем домой без свежего мяса. Нашего возвращения ожидают дети. Матери встречают благодарными улыбками. В юртах в такие дни не умолкают женская болтовня и веселый смех сытых ребятишек.

— Умилек и Иерок не боятся злого духа!

Растет надежда, что первая зимовка на острове окончится благополучно.

Но с кем не случается беды?

…Третьи сутки мы с Иероком проводим на северной стороне острова. Один медведь, убитый в первый день охоты, нас не удовлетворяет. Хочется добыть еще. Зверя достаточно, только на нашу беду он держится поближе к открытой воде, вдали от берега. Проникнуть туда нам мешает неокрепший молодой лед, только что образовавшийся на месте унесенных бурей старых льдов. Но мы не теряем надежды. Как только забрезжит полуденный рассвет, покидаем палатку и идем искать добычу.

Так начинается и третий день. Выходя из лагеря, мы мысленно поглаживаем руками и оцениваем золотисто-белые шкуры, которые еще должны добыть; смакуем свежее мясо, еще гуляющее среди льдов; прислушиваемся к смеху радостных ребятишек, которые, знаем, встретят нас дома. Грех вполне простительный. Кто же выходит на охоту, заранее не взвешивая своей добычи?

Через час находим свежий след медведя и начинаем преследование. Иерок, как всегда, просит меня не ступать на свежий след — «медведь узнает о погоне и уйдет». Я делаю вид, что озабочен тем же самым и, чтобы не расстраивать друга, действительно избегаю ступать на след. Однако эта «предосторожность» не помогает. Мы подходим к месту, где зверь повернул в море на молодой лед и тут же начал проваливаться. Через каждые двадцать-тридцать метров лед разломан, а самого зверя уже не видно. Древко гарпуна легко пробивает неокрепшую ледяную корку. Путь отрезан.

Еще два раза мы находим свежий след и вновь упираемся в недоступный для нас молодой лед. Настроение падает. Молча сидим на берегу, посасываем трубки и с грустью смотрим на предательские льды.

Вдруг нам кажется, что стоящая на мели старая торошенная льдина меняет свои очертания. Бледножелтое пятно у ее края вытягивается и поднимается. Появляются еще два пятна поменьше. Они отделяются от льдины, потом снова сливаются с ней. Это медведица с двумя пестунами.

Сунув за пазухи трубки и подхватив карабины, мы бросаемся прямо к зверям.

Через десять минут… я чувствую, как жгуче холодная вода заполняет мой меховой костюм. Сильное течение уже положило меня горизонтально и тянет под лед. Пальцы судорожно цепляются за ледяную кромку. Мороз жжет мокрые руки.

— Нож, умилек! Нож! — кричит Иерок, поспешно сдирая с плеча длинный гарпунный ремень.

Я вспоминаю советы старика о пользовании охотничьим ножом. Удерживаясь на левой руке, погружаю правую в воду, нащупываю на поясе нож и, вырвав его, со всей силой по рукоятку всаживаю в рыхлый лед. Сразу становится легче. Рукоятка ножа, точно большой гвоздь, торчит изо льда. За нее удобно держаться.