Невидимый всадник - Ирина Гуро

— Звонили со станции: подают порожняк в два срока. Из управления — насчет недельной сводки. И еще из дому, — доложила я, предваряя вопросы начальника.

Слушая, он не смотрел на меня, а скользил взглядом по бумагам, разложенным передо мной, по счетам. Все отметил, вобрал в себя. Я могла поручиться, что он заметил даже итоговую цифру в ведомости. Все подбирал, нужное и ненужное, а вдруг пригодится! Пригодится в этой его кухне, где все всегда кипело, пенилось, перемешивалось. Его голова была набита всякой дрянью, как торба старьевщика, всякой всячиной, из которой можно извлечь хоть малую толику полезного. Полезного кому? Директору? Делу? Тому и другому?

Он выслушивал человека только тогда, когда тот говорил нужное ему, Зельдису, для подтверждения его схемы, его мысли. И обрывал на полуслове, если говорилось не то. Он не подписывал бумагу, если в ней было что-нибудь неожиданное для него, не им задуманное, хотя, может быть, и правильное.

Я еще мало разбиралась во всех этих сводках, рекламациях, табелях. Но характер директора я разгадала сразу.

Как там с Песчаным карьером? <— спросил Зельдис своим резким голосом, чуть усиливающим звучание буквы «с».

Я подала ему сводку Варендова, отлично понимая, почему он спросил про Песчаный карьер. Для затравки. Для того, чтобы потом уже все подгонять под эти лучшие показатели, потому что у Варендова на Песчаном карьере всегда были лучшие.

Когда он стал читать, нетерпеливо барабаня по столу короткими пальцами, мне пришло в голову, что он и Варенцов чем-то схожи, что они как братья. Эта мысль меня поразила, потому что однолинейность Зельдиса была так чужда рафинированной интеллигентности Варенцова. Но сравнение уже было сделано и оставило след…

Директор рванул дверь в кабинет, а я вернулась к своей успокоительной, механической работе: цифра — щелчок счетов, цифра — и снова щелчок… Щелчок походил на тот, с которым вешалась трубка телефона.

В кабинете директор заглатывал уже другие цифры другого документа, который понес ему бухгалтер.

Я закончила подсчет и за жирненькими нулями итоговых цифр увидела всю картину лесоповала, выпуска древесины, погрузки, сплава.

Потом, нанесенные на карту, эти цифры дадут точное отражение всего происходящего на территории, равной небольшому европейскому государству. Я об этом услыхала впервые от Варенцова.

Так что же роднит его с директором? Может быть, то, что и Варенцов сосредоточен только на себе одном.

Мне не пришлось долго раздумывать об этом; субботний рабочий день кончался, но директор придумывал все новые поводы меня задержать. Я освободилась только к вечеру. Это был студеный вечер трудной здешней весны. Я вышла за ворота завода и пошла по пустынной дороге. Овчарка, серая с черной полосой по спине, выбежала из-за поворота мне навстречу…

Послышался тихий свист. Пес побежал на него, и через минуту тень широкоплечего человека упала на дорогу. Савченко подходил, держа руку на ошейнике.

— Как, вы здесь? — вырвалось у меня.

— Искал вас. — Он ответил так просто, естественно.

— Опять надо переводить? — Что другое могло прийти мне в голову?

— Нет, — ответил он, не улыбнувшись.

Я не знала, что говорить дальше, и, как будто это было самое важное, по-глупому спросила:

— А как же вы с Гетканом? Что же, он за конем бежал?

— Зачем? Я на дрезине с ним приехал. Вдвоем не так страшно.

Я расхохоталась. Все вдруг показалось мне легким, возможным, доступным. А что именно? Да, все на свете!

— Вы со страху потому и не появлялись так долго? — дерзко спросила я.

— Да.

— Так вы трус? — продолжала я.

— В подобной ситуации — да! — Он наконец улыбнулся. И тут-то я не поверила ему.

— Таисия Пахомовна… — начал он нерешительно. Это прозвучало неподходяще, и я прервала его привычной фразой:

— Меня, собственно, зовут Лелькой.

— Лелькой? — Он остановился и оглядел меня.

Я ждала. «Да, он не отличается находчивостью», — думала я. Наконец он выдавил из себя:

— Здесь один московский корреспондент, он приехал ко мне на заставу. Ему надо вас повидать.

Еще чего не хватало!

— А на кой шут он мне! — рассердилась я.

— Это Григорий Прокофьев, — сказал Савченко без выражения.

— А… почему же он сам сюда не приехал? Если хочет меня видеть.

— Ну, просто я перехватил у него инициативу. Поедемте!

Я видела этого Савченко насквозь: он не пустил ко мне Гришу Прокофьева, чтобы иметь предлог увезти меня к себе. Не больно хитро задумано!

Я согласилась без энтузиазма: вероятно, по наущению Овидия Григорий будет меня уговаривать вернуться. А, впрочем, Дима никогда в письмах об этом и не заикался. Почему же должен об этом стараться Прокофьев?..

Все было странно. Мы шли молча по узкому проходу между штабелями досок, такому узкому, что, даже идя гуськом, касались боками шершавых срезов ровно уложенных «тридцаток». Я слышала за спиной твердый шаг Савченко и поскрипывание ремней. Шпор не было. Стоило ли мне вообще-то ехать? Что мне даст эта встреча? Впрочем, мы уже выходили к путям.

Прокофьев был все тот же, если не считать некоторого оттенка самоуверенности в его манере, вероятно, обретенной им за этот год. Впрочем, я его мало знала. А видела последний раз в состоянии неважном.

Однако он ко мне бросился, словно мы были самыми близкими друзьями…

— Я ведь вам многим обязан! Дима мне очень помог. И, хотя теперь я в центральной прессе, мы с Овидием встречаемся по-прежнему. Мне приятно вам передать вот это…

Это был свежий номер того толстого журнала, в котором обычно печатались стихи Овидия Горохова, он и раньше мне его присылал. И меня удивило, что Григорий поднес его так торжественно.

— Вы разверните, разверните, — настаивал он.

Я развернула, перелистала… Что такое.

«Таисия Черненко»? Да, так я всегда подписывала свои стихи… Но сейчас были не стихи, а «Письма из тайги». И это были мои письма Диме. Только слегка препарированные: кое-что выброшено, кое-где подредактировано.

Все вместе читалось как нечто целое, история одной судьбы. Но я не воспринимала ее как свою судьбу, а как чью-то, судьбу кого-то, о ком я читала или слышала.

В таком оглушенном состоянии, над развернутым журналом, меня застал вошедший в комнату Савченко.

— Договорились? — хмуро спросил он.

— Нет еще, но надеюсь, — весело отозвался Прокофьев. — Овидий велел мне на словах передать, что, если вы захотите…

— Не захочу, — мрачно прервала я.

Григорий оглянулся на Савченко, словно ища у него поддержки.

— Господи боже мой, ну зачем же вы сюда залетели, Лелька? — закричал он отчаянно.

— Вот так. Решила уехать и уехала, — сказала я с натугой, чувствуя себя отвратительно под выжидательным взглядом Савченко. — Как там Гурко? — спросила я.

— У Володи родился сын. Вы, верно, знаете.

— Давно не писал. Я сама виновата: подолгу не отвечаю.

— Слушайте, — что-то сообразил Прокофьев, — вы где работаете тут? Тяжело работаете?

— Сравнительно нет. Раньше — учетчицей на лесопогрузке.

— Это на вагоне стоять, на верхотуре. В стужу. Точки на доску ставить. Знаю.

— А теперь на лесозаводе секретарем. Юристы тут не нужны, а в бухгалтеры не гожусь.

— Значит…

— Нет, Гриша, ничего не значит. Скажите еще что- нибудь про наших…

— Девочка приемная у Володи уже большая.

— Давайте за стол! — вдруг весело и ни к селу ни к городу сказал Савченко.

И опять я разгадала его: он боялся, что я уеду. А сейчас понял, что не уеду, не уеду, не уеду…

III

Непонятным для себя самой образом я дала себя втянуть в глупую, нелепую свару с Зельдисом. Впрочем, нет: понятную! Мне просто невыносимы стали его грубость, самодовольство, окрики. Я швырнула крышку секретера и ушла. Формула: «Лучше, чем по вагонам мыкаться» — была зачеркнута…

Впрочем, в отделе рабочей силы меня не поставили на вагоны, а отправили диспетчером в автогараж. Я поселилась там же, в боковушке, из крошечного оконца которой видна была Курья в ее самом быстром течении, она так и называлась здесь: Быстрая Курья.

Когда утром я выбегала на берег умываться, вода в ней была ледяной, а к вечеру она становилась теплой, как парное молоко.

Выписка путевок водителям газогенераторных машин — тут их называли газгенами, это звучало как фамилия «Товарищ Газген», — расчеты расходования горючего, составление табелей перевозок — со всем этим я справлялась очень бойко. А завскладом горючего, невероятно замурзанный парень, именно за это получивший кличку Лаборант, мог посидеть за меня у телефона, если я хотела отлучиться.

Этим летом на берегу Быстрой Курьи я была счастлива каким-то тихим, спокойным счастьем. Я перечитывала «Письма из тайги», и мне как-то не верилось, что они написаны мной, что все, о чем в них сказано, происходило со мной. Не совсем так, но близко к этому.