Том 10. Публицистика - Алексей Толстой

Что такое маленький рассказ

Я говорю только о своем опыте. Предположим, имеется какой-то накопленный материал — наблюдения жизни, изучения истории и т. п. Имеется цель: для чего и во имя чего должен быть использован материал. Имеется творческое желание. И все же этого всего еще недостаточно.

Нужно найти сюжет. Удачно найденный сюжет организует, — иногда мгновенно, буквально в несколько секунд, будто капля какого-то едкого реактива, — все хаотическое нагромождение мыслей и наблюдений и знания.

Сюжет — это счастливое открытие, находка. Придумать его, сидя за столом в табачных облаках, устремясь точками зрачков на чернильницу, — нельзя. Сюжет всегда приходит из шума жизни, из живой борьбы сегодняшнего дня. Сюжет — это, не поймите меня вкривь и вкось, — это массовый анекдот, весь еще сырой и животрепетный. Он может еще и не облечься в словесную форму и не ходить из уст в уста. Но — сказанный — будет понят массами, он — ключ к раскрытию какого-то социального противоречия. Такова его природа. За ним писатель отправляется на охоту, — за этой пестрой птичкой счастливой удачи.

Сюжет, как всякий анекдот (опять подчеркиваю, — анекдот не как игра слов, но как предельный по лаконизму рассказ о столкновении фактов), не может мыслиться только как причина и следствие, действие и результат, сила, приложенная к данной среде, и вытекающие отсюда последствия и т. д. В сюжете всегда должна быть запятая и «но». К данной среде прикладывается сила, но возникает противосила и получается неожиданный (или заранее обреченный, роковой) результат. Элемент неожиданности, или — в другом случае — обреченности, и составляет соль анекдота — сюжета. На крайних полярных точках в искусстве неожиданность порождает комедию положений, обреченность — трагедию античную (борьбы героя за обреченный гибели класс) и трагедию предварения революции, обреченной на неудачу в данном этапе.

С этой пойманной пестрой птичкой — сюжетом писатель может расправиться разными способами, в зависимости от значимости сюжета и от величины материала, и, наконец, от самих внутренних свойств художника.

Сюжет можно запустить, как организующие дрожжи, в большой материал — эпопеи, романа, пьесы, повести. Сюжет можно использовать непосредственно в чистом виде, живописно рассказав его, выявив четко весь его социальный смысл.

В этом последнем случае получим новеллу — маленький рассказ. Молодые писатели часто относятся пренебрежительно к такой как будто малой форме. Действительно, во всемирной литературе девятнадцатый век дал много дурных примеров ложной новеллы. Это либо натуралистический отрывок, посоленный гуманитарной идейкой, гражданским негодованием, либо бесформенная лирика стихотворения в прозе, порождение помещичьей лени (молодые писатели часто пробуют силы в этой импотентно-мечтательной форме, я сам был грешен), либо урбанистические, индивидуалистические повестушки, пригодные разве для изучения гнилостных бактерий буржуазной культуры. Все эти примеры снижают значение новеллы.

Новелла возникла в средние века. Горожанин, зажатый в узких уличках бурга между католическим собором и замком феодала, сочинял ядовитые анекдотики, направленные жалом против церкви и феодала. Это были первые птички Ренессанса и буржуазных революций. Новеллисты Ренессанса придают этим анекдотам литературную форму. Семнадцатый век вливает в них горячую кровь жизни и политики. Они пышно расцветают в драматургию восемнадцатого века.

Новелла — труднейшая форма искусства. В большой повести можно «заговорить зубы» читателю превосходными описаниями, остроумными диалогами, — мало ли чем… Здесь же вы весь на ладони. Вы должны быть умны, вы должны быть значительны, — малая форма не освобождает вас от большого содержания. Вы должны быть лаконичны, как поэт в сонете, но лаконичность должна получаться от концентрации материала, от выбора только самого необходимого. Архитектонически новелла должна быть построена с запятой и «но». Должна быть законченным произведением. Новелла — лучшая школа для писателя.

«Кобзарь»

Еще не поступил в продажу «Кобзарь» Шевченко в новых переводах, а в Гослитиздате имеются уже требования на шестьсот тысяч экземпляров книги.

Так народ отвечает своему поэту на скромную просьбу:

…И меня в семье великой,В семьей вольной, новой,Не забудьте, помянитеДобрым, тихим словом.

Творения великого поэта — это мир высоких чувств и возвышенных мыслей. Прочесть его книгу — значит вместе с ним окинуть взором жизнь для нового познания. Так Вергилий ведет Данте по кругам ада и рая.

«Кобзарь» переводится на все языки. За рубежом вокруг Шевченко загорается политическая борьба. Над «Кобзарем» склоняются юные и седые головы, — по всей Великороссии, и на Украине, и в близкой Белоруссии, и на горах Кавказа, и в кишлаках Средней Азии, и на сторожевых вышках Дальнего Востока, и в лесах Севера. Всем родна и близка, как своя душа, как душа народа, книга гневной скорби и призраков мщения, и горьких дум, и любовных песен о родной земле, книга пламенной любви к человеку.

Любовь к человеку! Буржуазно-фашистский мир гогочет сегодня над этим, как они выражаются, «слюняво-интеллигентским старомодным понятием». Еще бы! Для организации в мировом масштабе грабежа и вырезывания целых народов, для утверждения новых заповедей, данных буржуазному миру его повелителем — черным интернационалом крупного капитала: «провоцируй, предавай, насилуй», — любовь к человеку никуда не годится.

Мы в Советском Союзе любовь к человеку, к человечеству, к его величавому пути в необъятно сверкающее, как звездное небо, как миллионы солнц, разумное будущее поставили в основу нашего рабочего, гордого, умного ленинско-сталинского строительства коммунизма.

Гуманизм коммунистического общества — та единственная среда, в которой человечество может совершить свой путь через сотни тысяч веков, — путь свободы, разума и всеобщего растущего счастья.

Гуманизм, ощутимый как будущая жизненная реальность, был руководящей идеей — страстью Шевченко. Вот почему «Кобзарь» нам близок в наши дни; это — инструментованная слезами и горем, гневом, надеждой и горячей верой книга о революции.

Юбилей великого украинского и мирового поэта совпадает с XVIII съездом партии большевиков, где ставятся конкретные вопросы перехода к коммунистическому обществу и обороны его. Юбилей Шевченко совпадает также с днями величайшего позора капиталистической Европы, где черный интернационал повелел двум могущественным буржуазным державам предать испанский народ палачам для избиения, умерщвления, разграбления и рабства.

И по всей нашей стране, как медные трубы, с особенной силой и свежестью звенят жаркие и певучие стихи Тараса Шевченко о счастливом небе прекрасной Украины, о родной земле, о любви к человеку, — звенят и зовут на борьбу.

[М.Е. Салтыков Щедрин]

В кругу мировых литератур девятнадцатого века русская классическая литература занимает главенствующее место. В свое время было принято удивляться тому, что именно в стране наиболее отсталой и почти сплошь неграмотной искусство приняло размеры столь совершенные и глубокие. Это обстоятельство относили за счет особой будто бы мечтательности русских. И настолько эта наша особая «мечтательность» вкоренилась в европейские умы, что на ней, до недавнего времени, некоторые правительства строили стратегические планы легкого завоевания России.

Истинные причины создания в России великой литературы — в том, что она гораздо более, чем в Западной Европе, была творением народным. И ныне стала уже непосредственно народным творением.

В восемнадцатом веке в России попытки создания чисто классовой феодально-дворцовой литературы, напрочь оторванной от источников народного творчества, потерпели неудачу. Запоздалых Корнелей и Расинов у нас так и не появилось. Зато был Ломоносов, самочинно вторгшийся в мужицкой сермяге в размалеванный елизаветинский Парнас и в пыльно-схоластическую Академию наук.

Великая русская литература девятнадцатого века возникла от непосредственной связи изящной словесности, созданной Ломоносовым и Державиным, с творческим гением русского народа. Пушкин первый установил эту живую связь… Во Льве Толстом творческая народная стихия прорастает мощным кряжем.

Язык русской классической литературы, ее реализм, ее живописная образность, ее совестливость, ее морализующие устремления — все это объясняется ее кровной связью с народом и глубочайшими противоречиями между дворянско-буржуазным обществом и порабощенным народом.

Народ — истинный создатель литературы. И не его вина, что, нажимая снизу, он не мог отвечать за те искажения и искривления, которым подвергались его прямые творческие устремления наверху, — в дворянско-буржуазном обществе, где невыразимо страшные противоречия часто угашались в либеральном благополучии, или отводились в грандиозное и уродливое русло идеализма, граничащего с мракобесием, или трансформировались в воинствующую нелепость отрицания всякой борьбы, в непротивление злу.