Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю - Андрей Балдин

После революции мощи преподобного были привезены в столицу, где их показывали в музее атеизма. Потом они пропали и были вновь обретены в 1991 году.

*

В истории Серафима есть акцент, который обычно остается в умолчании. Его подвиг совершается после пугачевских событий — на границе, разделившую империю Екатерины II и прорву бунта. После восстания Петербург командирует в эти места десант государевых людей: инженеров, землемеров, администраторов. Начинается широкая программа по цивилизации края (края в буквальном смысле: до этого края дошел Пугачев). Прохор Мошнин приходит на пугачевскую границу вместе с людьми Екатерины. Он сам «десантник», миссионер. Он выступает как участник общего просветительского проекта, носитель городского пространства, которое вместе с новой Москвой транслировали в глубину России Киев и Петербург.

Это важное дополнение к традиционному образу святого. Обычно Серафим воспринимается как представитель леса, отшельник, ищущий уединения от города, живущий «против города». На деле он выступил в свое время как креститель леса, действующий и молящийся «за город». Его можно скорее принять за петербуржца, нежели за москвича. Он как будто вне Москвы: мимо нее (под ней?) прошел из Киева в Саров. Из города на берег языческого, непокоренного моря; это море проливается под самую Москву, под ее дырявое днище. Кремль в июле вознесся высоко над темною водой, — и вдруг обнаружил под собой сырую бездну: в этом видна полная мера московской высоты и страха скорого падения. Так можно толковать великую (календарную, пасхальную) потребность Москвы в преподобном Серафиме.

Икона изображает Серафима согбенным стариком. Он был искалечен бандитами; ему сломали спину. Нападение было бессмысленным. Неужели разбойники всерьез искали у него сокровищ? Серафим простил их. Его классический облик сложился после покушения. До того он был богатырем, обладал необыкновенной силой. Он был человеком ампирным, светлым. Храмы в честь него должны строиться каменные.

На Серафима — пограничника, устроителя городского, внятного пространства — опирается православный календарь в тот сложный момент, когда Москва сошла с вершины лета и под ней нарисовался, пусть мыслимый, но провал в древнюю темень и осень.

*

Я долго занимался пограничными (арзамасскими) стереометриями и теперь продолжаю их разбирать. Арзамас и Саров друг от друга в семидесяти верстах. Здесь отметились многие, в том числе оба моих московских сочинителя, Пушкин и Толстой. Интереснейшее место: ментальный обрыв, «балкон» — здесь московская бумажная плоскость зависает над древним морем мордвы. Пушкин смотрел в это море с холма в Болдине, и говорил: я заперт, заколдован на острове Калипсо, здесь не суша, но волшебное море и скалы.

Арзамасец Пушкин. Происхождение названия литературного общества таково: в 1811 году петербуржец, столичный житель Дмитрий Блудов в этих местах заблудился, словно утонул в море. Спасся, вскарабкался, как на балкон, в город Арзамас.

Вернувшись в столицу, вместе с друзьями, среди которых первый Василий Жуковский, в память о том спасении он организует общество «Старый Арзамас».

Толстой добрался до арзамасского «обрыва» (и сорвался с него) в сентябре 1869 года. Это приключение он позднее назовет арзамасским ужасом. Мы еще к нему вернемся.

Здесь хотелось бы отметить еще одну деталь. Наверное, Толстой слышал о Серафиме Саровском, но особого внимания к нему не проявлял. Пушкин, современник преподобного Серафима, проведший по соседству с ним два болдинских сезона, 1830 и 1833 (год смерти святого), «обрусевший», омосковленный, вернувшийся к вере Пушкин, который сравнивал Болдино с островом Патмосом, а себя с Иоанном евангелистом, ничего не знал о Серафиме Саровском. Тем более ничего не знал о нем Дмитрий Блудов, основатель литературного «Арзамаса». В свою очередь, ничего не знал о них преподобный Серафим. Словно они пребывали в разных мирах, на разных этажах русского мира, поделенного (трагически растреснутого) по вертикали.

Об этом и речь: о трещинах, разрывах, духовных этажах русского мира. Все эти этажи так или иначе отмечены в нашем календаре. И есть пункты, объединяющие эти разрозненные, трагически разведенные этажи, — это праздники. Хоть они и не знали друг друга, Серафим и русские писатели, а Пасху праздновали вместе.

Календарь собирает их вместе: неслучайно, в тот или иной сезон, отмеченный общим предпочтением, общим рисунком времени, они встречаются. Их объединяет характерный календарный сюжет. В конце июля это сюжет драматический: время опасно хрупко, ему требуется «пасхальный» рецепт спасения, исцеления, целостного сочинения, которое возможно только в обобщающем представлении, взгляде вдвое более широком, нежели прежний (здесь на «балкон» Москвы и «море» мордвы).

*

2 августа (20 июля по старому календарю) — пророк Илия

Илия, с еврейского — крепость господня. Он был строгим ревнителем веры и за свою святую жизнь был чудесным образом восхищен на небо. Свидетелем восхищения был пророк Елисей.

Илья-пророк — тот, что два часа уволок.

На Илью до обеда лето, а после обеда осень. До Ильина дня и под кустом сушит, а после и на кусте не сохнет. На Ильин день и камень прозябает. Придет Илья, принесет гнилья. Это сильно. Хоть и о дождях. Медведь обмочил в реке лапу, олень –копыто. Купаться больше нельзя. Впрочем, все климатические акценты нынче поплыли — вместе с новою водой. Повсюду наводнения. Новороссийск (2002) едва не смыло в море, Европа в потопе по уши.

В Ильин день на Руси совершались многие обряды. Пекли из новой ржи хлеб и приносили в церковь. Из новой соломы готовили постели: Ильинская соломка –деревенская перинка.

Дождь, собранный на Ильин день, оберегает от сглаза.

Пророк

В конце июля 1826 года, после посещения церкви в Святых Горах Пушкин пишет «Пророка». Это стихотворение написано за пределами пушкинского праздничного цикла 1825-го года, но является его прямым следствием. Оно своей плотностью как будто уравновешивает весь праздничный, многовоздушный, все-пространственный год «Годунова». Это равенство года и подытоживающего его стихотворения необыкновенно.

Июльские стихи: вертикальные, знающие полную меру высоты.

И горний ангелов полет, и гад морских подводный ход.

Пик года миновал, впереди все бездны осени.

Стихотворение-пароль: впереди трудные времена, испытания и потери, однако июльское целое за спиной со всею силой ощутимо. Все пустоты будущего открыты пророку, но полнота (глагола), способная их обнять, преодолеть, ему также теперь известна.

Поиски нового рецепта — исцеления времени, убывающего, уходящего — продолжаются. Летняя Пасха пока только совет («врача», преподобного, пророка) — текст, слово о времени.

Пушкинский опыт прост и вместе неповторим, мгновенен. Та синхронность слова и события, которая отличает сочинение на любом языке, сделанное в момент перевода на этот язык Евангелия, и которая в высшей степени свойственна Пушкину, никак не может быть повторена. Это требует совместной веры сочинителя и слушателя в то, что сию секунду совершается чудо. Такое происходит один раз, и в этот момент как будто все времена открыты слову (пророка).

Но далее, если следовать этой логике, слово неизбежно должно отойти, отслоиться от оригинала, от события — от Пушкина. От полдня, от июля, от Рублева, от Кремля.

И слово отходит, делается само о себе, становится литературой: так начинается «русский август» — эпоха, которая после Пушкина и Серафима. Очень важно сознавать это «после», это положение на спуске после события.

Хорошо узнаваемое время — не столько веры, сколько слова о вере, грамоты верования.

Умная, книжная эпоха. Середина XIX века: царствие литературы, оборачивание всего и вся в слово. В бумагу, на которой написано слово, написан рецепт, совет врача, писателя-пророка-целителя.

Август весь в таких рецептах, в том числе праздничных. Неудивительно, что его открывают врачи.

Глава пятнадцатая

Три спаса

2 августа — Успение

— Батюшка август — Врачи — Три Спаса — Знаки осени — «Свет во плоти» (Преображение) — Успение — Ореховый, на воде —

Батюшка август крушит, да после тешит. Серпы греют, вода холодит.

Август — батюшка. Июль, скорее, брат. В августе время «перерастает» человека.