Оркестр меньшинств - Чигози Обиома

летающего гусенка была так велика, что он расплакался.

– Ты не хочешь мне говорить? – спросил человек. – Я хочу знать, чтобы я знал, как тебе можно помочь, да?

– Очень много, брат. Около семи тысяч евро.

– Йе парипа![70] Джисос! О'кей, знаешь что? Не дрожи, да? Успокойся. Я тебе помогу. Этот тип провел уже немало людей. Я видел его в последний раз в прошлом году, но я знаю ребят, которые снимают с ним квартиру, и они его видели.

Гаганаонву, этот человек дал моему хозяину надежду. Человек, попавший в беду, будет цепляться за что угодно, чтобы выжить. Я видел это много раз. Тонущий человек не просит веревку, когда ему протягивают палку или ветку вместо плота. Он цепляется за все, до чего можно дотянуться. И вот на окраине кампуса, там, где немногим ранее он разговаривал с темнокожей девицей, Аийеторо остановил для него такси и назвал шоферу адрес в каком-то городе, который он назвал Гирне[71]. Мой хозяин поблагодарил Аийеторо, пожал ему руку своими потными ладонями, и тот ответил ему:

– Все в порядке, братишка.

Мой хозяин отбыл в Гирне совершенно разбитый. Долгое время они ехали по равнинной местности, окруженной горами. Он смог внимательнее рассмотреть флаг, нарисованный на склоне, тот флаг, что он видел в подсветке в первый свой вечер здесь. Он разглядывал его особенности: алые полумесяц и звезду на белом фоне. Он сообразил, что этот флаг очень похож на турецкий: белый полумесяц на алом фоне. В уюте и покое автомобильного салона его мысли, благодаря песне, которую он вспоминал раньше, снова вернулись к Ндали. Он чуть не расплакался. Он знал: будь у нее его новый номер телефона, она бы попыталась позвонить ему или отправить сообщение. Во внезапном порыве он набрал ее номер, предварив его знаком плюс, но в последний момент испугался и отключил телефон. Но в то же время он опасался, что она беспокоится, недоумевает: что с ним случилось? Он набрал ее номер еще раз и стал ждать, сердце его колотилось, на третий гудок она ответила. Эгбуну, я не берусь описать эмоции, которые овладели им, когда раздался ее голос. Он заерзал, потер руку о сиденье, когда она сказала:

– Алло, алло, кто это? Вы меня слышите? Алло? Алло, вы меня слышите? – Он задержал дыхание, стараясь не издать ни одного звука, который она могла бы опознать. Услышал ее вздох. – Может быть, плохая связь, – сказала она и снова вздохнула. – Может быть, это даже Нонсо, а? – После этого она отключилась.

Он посмотрел на телефон. Ее голос все еще звучал в его ушах, словно пойманный там.

– Мне не нужно… – начал говорить он, но замолчал и снова посмотрел на телефон. – Мне не нужно было приезжать сюда, – сказал он на языке отцов. – Мне не нужно было приезжать. Не нужно было приезжать.

– Что-что? – спросил водитель.

Мой хозяин удивился, осознав, что не думал, а говорил вслух.

– Извините, это я не вам, – сказал он.

Водитель помахал рукой:

– Нет проблем. Для меня нет проблем, arkadas.

И опять меня охватил страх, потому что один из признаков человека в отчаянии – его неспособность делать различия между реальностью и воображением. На протяжении остального пути он держал себя с деликатностью, словно растрескавшийся во многих местах стакан с жидкостью, который все же не распадался на части, удерживался каким-то чудом. Машина ехала дальше, и в этот короткий период передышки он вдруг оценил природную красоту острова. Когда они подъехали к Гирне, ландшафт сменился – ничего подобного он никогда прежде не видел: это было не похоже на землю богатых отцов. За́мки и дома, некоторые с турецким флагом, стояли на вершинах гор и гранитных обнажений. Его потрясло, что люди могут строить дома на горах и холмах. Последний участок шоссе устремлялся вверх из подобия долины, образованной длинной монолитной скалой с одной стороны и поросшим жидким кустарником полем, усеянным обломками скал и камнями, – с другой. И казалось, скалы медленно надвигаются на уходящую вверх дорогу, откуда глазам открывался вид на весь город: большие и маленькие дома, одни похожи на башни, другие заканчиваются шпилями. А вдали за всем этим – чаша Средиземного моря, его голубая вода, видимая в просветах между тесно стоящими домами. По мере приближения море словно расширялось, и когда они добрались до огромного моста на въезде в Гирне, возникло впечатление, что весь город обнесен и удерживается какой-то невидимой оградой, которая не дает ему упасть в море.

Наконец они приехали, и водитель показал на фасад трехэтажного дома:

– Вот, arkadas.

Мой хозяин вытащил из кармана тридцать две лиры и дал водителю. Потом прошел в металлическую дверь, мучительно вспоминая имя человека, который направил его сюда, – Аийето, Аийету.

Он постучал в ближайшую квартиру, на двери которой была прибита табличка с номером 1. Рядом висел постер с надписью на турецком, ниже располагалась переведенная версия: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Появилась женщина-турчанка, а за ней маленькая девочка с растрепанной куклой в руках.

– Извините, – сказал он.

– Нет проблем. Ищете нигерийцев? – спросила женщина на удивившем его хорошем английском.

– Да, нигерийцев. Где они?

– Квартира пять, – женщина показала наверх.

– Спасибо.

Он поспешил наверх, подгоняемый буйными мыслями, сердце его колотилось, малое семя надежды пустило корень в его мозгу, как выросший на сиденье старой заброшенной машины гриб, который он видел как-то раз. Может быть, он найдет здесь Джамике, который, может быть, тайно, чтобы избежать встречи с полицией, вернулся через прозрачные границы с Южным Кипром и теперь прячется. Может быть, поэтому в полицейских бумагах он числится как выехавший из страны. Эта надежда, дикая, как тот гриб, что вырос без почвы и воды на искореженной и прогнившей арматуре машины, жила в нем и тогда, когда он поднялся до нужного этажа, где начал ощущать аромат нигерийской пищи и слышать громкие мужские голоса, спорящие на языке Белого Человека и его ломаной версии. Он подождал у двери, стоял, приложив руку к груди, потому что ему казалось, что среди других голосов он отчетливо слышит голос Джамике, кричащий в своей кичливой манере, с заметным нигерийским акцентом. Потом он постучал.

Аквааквуру, работа духа-хранителя нередко становится гораздо более трудной, когда сломлен дух нашего хозяина, его неподвластный годам оньеува, существующий в теле хозяина только как отражение его разума. Если он сломлен, то хозяин впадает в отчаяние. А отчаяние – это смерть души. А потому очень трудно поддерживать, сколько хватает сил, хозяина, когда он в отчаянии, не давать ему упасть. Вот почему,