Открывая Москву. Прогулки по самым красивым московским зданиям - Александр Анатольевич Васькин

Особенно порадовал его подарок московского купечества, преподнесенный Комаровскому, - вызолоченный кубок на блюде, весьма древней работы, с тысячью червонцами и надписью: «Вестнику о всерадостнейшем восшествии на престол императора Николая Павловича от московского купечества». Очень приятно было слышать самодержцу, что «московские купцы называют наследника престола - своим кремлевским, ибо его высочество действительно родился в стенах сего знаменитого и древнего жилиша наших царей».

Награда не заставила себя ждать - на Рождество Христово 1825 года государь пожаловал князю Дмитрию Голицыну высший орден Российской империи - орден Святого апостола Андрея Первозванного. За войну не получал он награды выше. Как сказано было в высочайшем рескрипте, Голицына наградили «в ознаменование того постоянного уважения, которым он пользовался от Императора Александра I, и сохранение в первопрестольной Столице примерного порядка, сопряженного с истинною пользою Отечества».

Как выяснилось позднее, Гражданская канцелярия Голицына была чуть ли не рассадником будущих декабристов. Экспедитором в канцелярии работал С. М. Семенов, названный Д. Н. Свербеевым «душою тайного политического общества, подготовившего мятеж декабристов».

К Б. К. Данзасу градоначальник и вовсе испытывал отцовские чувства: «Из служащих при князе Дмитрии Владимировиче взяты еще Кашкин молодой, Зубков и Данзас; этот последний был при князе, как родной сын», - сообщал 11 января 1826 года А. Я. Булгаков своему брату об арестах декабристов в Москве.

А после декабристской эпопеи отсидевшего в Петропавловке, а затем и на гауптвахте Данзаса в октябре 1829 года Голицын вновь взял на работу чиновником для особых поручений. Градоначальник не стеснялся демонстрировать публично свое расположение к Данзасу, появляясь на публике с ним рука об руку. Об этом сигнализировали в Петербург агенты Третьего отделения, отмечая, что в мае 1827 года Голицын появился в Сокольниках на народном гулянье в одной коляске с Данзасом: «Голицын не нашел себе другого собеседника и... появился с человеком, которого лета, пост и звание нимало не соответствовали особе генерал-губернатора!» В 1830 году Данзас принимал активное участие в борьбе с холерой.

Еще одним активным заговорщиком, пользовавшимся безграничным доверием Голицына, был Иван Иванович Пущин. С 1823 года он служил надворным судьей у Голицына, который был им чрезвычайно доволен за то, что Пущин «воевал против взяток». Пущин был еще и другом семьи Голицына. Как-то на балу у московского генерал-губернатора в особняке на Тверской князь Борис Юсупов заметил неизвестного ему человека, танцующего с дочерью градоначальника (Юсупов знал весь московский свет в лицо).

- Кто этот молодой человек? - спросил Юсупов.

- Надворный судья Пущин, - отвечают ему.

- Как! Надворный судья танцует с дочерью генерал-губернатора? Это вещь небывалая, тут кроется что-нибудь необыкновенное. Но для Голицына это было в порядке вещей. Жаль, что Пущина приговорили к вечной каторге, если бы ему разрешено было вернуться в Москву, несомненно, Голицын не оставил бы его без работы.

Борьба с холерой, охватившей Москву в 1830 году, также находится в ряду благородных деяний градоначальника. Эпидемия пришла с Ближнего Востока и завоевывала Россию с юга: перед холерой пали Астрахань, Царицын, Саратов. Летом холера пришла в Москву. Скорость распространения смертельной болезни была такова, что всего за несколько месяцев число умерших от холеры россиян достигло 20 тысяч человек.

Голицын объявил настоящую войну холере, проявив при этом качества прирожденного стратега и тактика. Каждый день в казенном доме на Тверской заседал своеобразный Военный совет - специальная комиссия по борьбе с эпидемией. Градоначальник окружил Москву карантинами и заставами. У Голицына в Москву даже мышь не могла проскочить, не говоря о людях. Сам Пушкин не мог прорваться в Москву к своей Натали. Направляясь из Болдина в Москву и застряв по причине холерного карантина на почтовой станции Платава, 1 декабря 1830 года поэт шлет в Москву Гончаровой просьбу: «Я задержан в карантине в Платаве: меня не пропускают, потому что я еду на перекладной; ибо карета моя сломалась. Умоляю вас сообщить о моем печальном положении князю Дмитрию Голицыну - и просить его употребить все свое влияние для разрешения мне въезда в Москву... Или же пришлите мне карету или коляску в Платавский карантин на мое имя». С колясками тоже были проблемы - Голицын приказал окуривать каждую коляску, въезжавшую в Москву.

Голицын организовал своеобразное народное ополчение. Сотни москвичей, среди них студенты закрытого на время карантина Московского университета, явились добровольцами на борьбу с болезнью, работали в больницах и госпиталях.

Один в поле - не воин, гласит народная мудрость. А потому Голицын собрал у себя и тех уважаемых горожан, что не покинули Москвы, призвав их стать подвижниками и взять под свое попечение и надзор разные районы Москвы. Каждый надзиратель имел право открывать больничные и карантинные бараки, бани, пункты питания, караульные помещения, места захоронения, принимать пожертвования деньгами, вещами и лекарствами. Среди попечителей были и те, кто воевал с Голицыным бок о бок. Например, генерал-майор и бывший партизан Денис Давыдов, принявший на себя должность надзирателя над двадцатью участками в Московском уезде, вследствие чего число заболеваний на подведомственной ему территории резко пошло на спад. С Давыдова Голицын призывал брать пример.

Как и в 1812 году, в 1830-м Москве пришла на помощь вся Россия. Достаточно сказать, что в Первопрестольную приехал сам император. Причем за несколько дней до этого, 26 сентября 1812 года, он написал Голицыну: «С сердечным соболезнованием получил я ваше печальное известие. Уведомляйте меня с эстафетами о ходе болезни. От ваших известий будет зависеть мой отъезд. Я приеду делить с вами опасности и труды. Преданность в волю божию! Я одобряю все ваши меры. Поблагодарите от меня тех, кои помогают вам своими трудами. Я надеюсь всего более теперь на их усердие».

Но 29 сентября 1830 года Николай уже был в Москве. О том, как встретились царь и градоначальник, сохранилось занятное свидетельство Александра Булгакова. «Государь изволил прибыть 29-го сентября в 10 часов утра и вышел из коляски прямо в наместнический дом на Тверской. Люди бросились было докладывать князю Дмитрию Владимировичу, но Государь запретил говорить, а только приказал проводить себя прямо к князю, который, встав только что с постели, перед зеркалом чистил себе рот, в халате своем золотом. Государь тихонько к нему подкрался. Можно себе представить удивление князя, увидя в зеркале лицо Государя, тогда как он еще накануне имел от его величества приказание письменное посылать всякий день куриеров! Князь, не доверяя близорукому своему зрению, обернулся и увидел стоящего перед собою императора. Замешательство его было еще более умножено страхом: что должен был Государь подумать, найдя