Лоскутное одеяло - Василий Катанян

25 АПРЕЛЯ 1991. УМЕРЛА МАМА на рассвете, во сне. Она угасла: сначала стала медленнее ходить, потом с палочкой, потом держась за нас, потом не могла подниматься одна, выходила из комнаты только в туалет и к столу, потом уже не выходила, затем слегла, через несколько дней перестала есть, затем даже пить, впала в забытье. Говорила она даже в забытьи лишь два слова - Вася и Инна, затем только Вася и последние два дня только шевелила губами и мы понимали, что она произносит мое имя... Утешение (если оно есть) в том, что она не страдала и не ощущала ухода. "Легкой жизни просим мы у Бога, легкой смерти надо бы просить"*.

Похоронили без хлопот, хотя нынче это почти неразрешимая проблема - нет досок и нет, следовательно, гробов!!! Потом поехали к нам, человек тридцать.

Было ей восемьдесят семь лет, и мы благодарим Бога за данное ей долголетие. Врагов в жизни у нее не было, но несколько человек наносили ей обиды, некоторые очень сильные. Через несколько лет боль утихала, и она судила и говорила об этих людях без горечи или злости. Все, с кем она сталкивалась в своей долгой жизни, все ее любили и говорили о ней хорошо.

15 мая. Разбираю мамин архив. Он у нее в порядке. Она написала воспоминания о М-м, которые в большей части были опубликованы во "Встречах с прошлым".

P.S. 1998. Потом "Азорские острова"* будут опубликованы целиком и переведены на итальянский и частично на французский.

В архиве хранилась пожелтевшая фотография 1943 года - привал комедиантов. Артисты фронтовой концертной бригады - и среди них моя мама - ночуют на сеновале. Позади два концерта на грузовике с откинутыми бортами, переезд, ужин в землянке... А рядом с фотографией лежит документ - разрешение цензуры. У руководителя бригады среди пропусков, удостоверений и справок оно - самое важное. Цензура была не только на печать, но и на пение. Даже на такое безобидное, как цыганский романс. В 30-40-е годы мама работала на эстраде, исполняла эти самые романсы. Так вот, прежде чем выйти на сцену и спеть нечто трогательно-печальное или зажигательно-веселое, она должна была получить "Разрешение к исполнению". А чтобы ей не вздумалось в конце романса спеть что-нибудь крамольное "из головы", так сказать, приплюсовать еще куплет, то штамп ставили впритык после последней строчки романса. Смотришь сейчас дикий этот документ, еще одно свидетельство страха и глупости, - только диву даешься... В самом деле, читаю эти самые что ни на есть мирные, вечные слова: "Я не люблю вас, я люблю другого...", "Чем покорил ты меня?", "Он уехал!", "Снился мне сад"... А подо всем этим штампы, подписи, будто ордер на арест, и печати круглые и квадратные:

"Главное управление по контролю за репертуаром и зрелищами при Всесоюзной комиссии по делам искусств разрешает к исполнению произведения репертуара артистки Г. Катанян в пределах СССР сроком по 30 апр. 40 г. Твердый текст в количестве стр... пронумерован, прошнурован и зарегистрирован в Главном управлении за № 730 25 окт. 1939 г. Начальник главного управления по контролю за репертуаром и зрелищами".

Подпись и гербовая печать!

Без такого "Разрешения" исполнитель не имел права выйти на сцену. И куда бы ни приезжали артисты, его было нужно регистрировать - и в прифронтовом Белгороде, и в освобожденном Севастополе. А где же это делать среди руин? Не надо забывать, что всегда существовал политотдел, где зорко следили, чтоб (не дай Бог!) не спели чего-нибудь вместо "Увядших хризантем"... Кстати, трудно поверить - но "Очи черные" были запрещены, их начали исполнять только после оттепели.

Итак, листаю прошнурованные листы, читаю тексты романсов, а под ними грозное: "ПРОВЕРЕНО ГУРК". Как недалеко от этого ГУРК пресловутое Постановление ЦК ВКП(б) о Прокофьеве и Шостаковиче!

В своей автобиографии "Круговорот" Милош Форман рассказывает, как он работал телекомментатором в Праге в начале пятидесятых: "Техника была примитивной, и все передачи шли "живыми". Слова и картинки шли прямо в эфир, и коммунистическое правительство так боялось их спонтанности, что все тексты заранее должны были проверяться цензорами. Они называли себя Управлением по делам прессы и требовали заполнения определенных форм в двух экземплярах. Копия оставалась у них, и во время передачи кто-то пристально следил за тем, чтобы вы не отклонялись от одобренного текста.

Мой шеф посоветовал мне сделать развлекательную программу, и я решил провести передачу с участием группы жонглеров. Я попросил написать их заранее все, что они будут говорить во время выступления.

- Но мы просто жонглируем и ни слова не произносим.

- Они ничего не говорят, - сообщил я шефу.

- Меня это не касается. Мы должны что-то послать наверх.

Я вернулся к жонглерам с формами УПДП и сказал, что они должны что-нибудь написать. Они вернули мне бумагу, улыбаясь до ушей. Вот что там было написано:

"Эй! Ой! Уй! Ух! Ух! Гоп, гоп, гоп!"

Спустя несколько дней оригинал пришел из цензуры со всеми нужными штампами".

Так вот, приезжает фронтовая бригада в часть. Бойцы приводят себя в порядок, радуясь предстоящему концерту. Артисты где-то за перегородкой в тесноте переодеваются, а руководитель бригады спешит к политруку с бумагой. Тот, вздев очки, читает:

Не пережить своей любви, нет...

Проверено ГУРК.

Нам встречаться чаще надо возле леса, у реки...

Проверено ГУРК.

Под окном стою я с гитарою...

Проверено ГУРК.

Опыталья д ропове, платуне, сав на куне.

И это тоже Проверено ГУРК.

Чем покорил ты меня? Я пред тобою без слов.

Проверено ГУРК.

Осень, кана, подавела хасиям, милаяса добывать!

И это, разумеется, Проверено ГУРК!

Как вспомнишь, так сердце трепещет, и тихо струится слеза!

Вот и вправду.

24 мая. В.Успенский про сына (внука Н.Брюханенко):

- Приходит Володичка домой из школы раньше времени. Что случилось? "Отпустили", - отвечает. В неопределенной форме. Потом вызывают нас со Светланой в школу и выясняется. Дети шумели в классе, и учительница сказала: "Кому неинтересно, может уйти". Володичка - единственный - поднялся и ушел.

Или еще: завуч приоткрыл дверь и заглянул в класс. Все встали, кроме Володички. Опять вызывают родителей. Те дома его песочат - почему он не встал?! "Но нам же сказали, что мы должны вставать, когда завуч входит в класс. А он только просунул голову!"

31 мая. Светлана Параджанова-Щербатюк прислала интересное письмо о своем замужестве. Она умная и красивая женщина. С Суреном у нее трения. Он, видимо, унаследовал от отца худшие черты характера. Светлана прислала ландыши и сало.

28 июня. Читаю "Серебряный век", сборник мемуаров. Лучше всех Л.Чуковская о Цветаевой.

З.Гиппиус интересна в автобиографической части и оставляет равнодушным в философско-религиозной. Но ее очень увлекательно читать, так как в тексте виден ее ум, ее холодный блеск и литературный дар.

Вл.Ходасевич очень зол, виден его характер в первую очередь. Интересно про Брюсова и Белого.

Георгия Иванова читать невозможно - до того брехня. Непонятно, как сюда попала Вероника Полонская, какое отношение имеет Маяковский 30-го года к этой эпохе?

25 июля. Теперь о нашем знакомстве с дочуркой Маяковского. Сначала мне позвонили из ее пресс-центра (ни более ни менее), и я долго с ними торговался - они захотели, чтобы с нею пришло еще пять человек да трое из Российского ТВ! Я отбрыкивался от всей этой американо-советской оравы очень решительно и твердо. "Сошлись" на ней с внуком и одним переводчиком плюс американский спонсор. А к концу визита разрешил прийти двум спонсорам - фото- и видеомастерам, это те галеристы, которые у нас уже были и через которых мы их нашли. Визит был оговорен на два часа, но просидели они все пять. Патриция часто всхлипывала, начал всхлипывать и главный спонсор. Патриция попросила "уложить его в постель", ибо он переутомлен, мы ему мерили давление, давали таблетки и уложили на кровать... И смех и грех. Но это все побочное.

Она оказалась огромной теткой, похожей на младшую сестру М-го - Ольгу Владимировну. Типичная американка - ярко и пестро одетая, в огромных клипсах, резкий макияж. Роджер выше ее на голову, красивый, полный, умный, добродушный, хорошо воспитанный, очень любит мать и относится к ней внимательно и нежно. Они принесли огромную коробку печенья и стеклянное яблоко - символ Нью-Йорка. У меня перехватило горло, когда я ее увидел. Я передал ей копии писем Элли Джонс к В.М. и ее собственное фото в детстве. Привыкнув читать лекции, она произносила длиннющие монологи о феминистском движении в США с начала века до наших дней. Я чуть не выкинулся в окно. Про маму она ничего интересного и нового не рассказала. Ее концепция - Элли Джонс была главной женщиной В.М. и свить семейное гнездышко им помешала идеология. Она, конечно, ушиблена своим "отцовством" и тем шоу, которое развернулось вокруг нее. Роджер нам очень понравился.

Патриция помогала закапывать часть праха своей матери в могилу М-го на Новодевичьем. Мыть руки потом не захотела: "пусть у меня под ногтями останется русская земля".