Время Перемен - Анвар Кураев

с горной лавиной, вождь. Некоторые битвы нельзя выиграть.

Великий поединщик шумно выдохнул. Чёртов громила был прав, раздери его медведь. Медленно, но верно их уносило всё дальше, скалы становились всё меньше, пристани и вовсе было не видать. Марк изредка осматривался вокруг, а Тром вглядывался в сторону земли — туда, где осталась вся его жизнь, и чувствовал, как вода забирает тепло из тела. Следом пришли мысли о морских тварях, что утаскивают людей к себе на дно. Он мог бы сражаться с ними, но для этого нужно оружие и твёрдая земля под ногами. Сейчас у него нет ни того, ни другого. Скоро и берег скроется за горизонтом. Вокруг останется только эта проклятая вода — грязная, солёная, холодная…

Он посмотрел на Марка: друг глядел в сторону, губы его стали белыми, кровь из уха уже почти не текла.

Тром ухватился за бревно поудобнее и почувствовал, как ослабли руки.

Солнце ещё не поднялось в зенит, а ему казалось, что они провели вечность в воде. Горец то и дело перехватывал корягу и вспоминал свой путь от обычного бойца до вождя — наставления воевод, каждодневный труд, поединки, в которых всегда выходил победителем. И низинников, отобравших всё это за один день. Скольких он убил? Всего троих? Нужно было возвращаться и сражаться столько, сколько потребуется, пока они не истребят всех без остатка. Его захлестнула ярость от того, что он далеко, от того, что руки слабые и мягкие, как тесто, от того, что он дрожит, как осенний лист на ветру. Проклятье, когда он начал дрожать? Тром разозлился ещё сильнее, но трясучка не ушла. Они уплывали. Нужно было что-то делать, но что? Кругом одна вода. Марк рядом будто заснул. Лишь спокойные глаза его давали понять, что он не спит. Тром перехватил корягу, потом вовсе отпустил, но держаться на воде стало сложнее, и он опять уцепился за толстый, неудобный сук. Или корень? Он уже не разбирал.

«Что же делать? Что? Что? Что?»

Проклятое солнце перевалило полдень, но нисколько не согрело их. Руки, ноги, губы, уши — всё устало, налилось тяжестью и немело с каждым часом. Тром вновь посмотрел на Марка: громила дрожал.

Очень скоро их дрейф стал пожирать больше сил, чем восхождение на самую крутую гору. В один момент руки Трома разжались. Как во сне, он увидел, что бревно медленно удаляется от него, судорожно дёрнулся, голова ушла под воду, он оставил над водой лишь руки, пытаясь ухватиться за воздух…

Марк схватил его за ладонь и забросил на бревно:

— Не смей умирать, вождь, слышишь? Не смей умирать! — тихо, злобно, желчно прошептал он.

Друг ещё никогда не разговаривал с ним так нагло и грубо. Будто вождь здесь он, а Тром — охотник или холуй. Трому захотелось нагрубить в ответ, но даже дыхание ослабело, а губы не слушались, и голос предательски дрогнул:

— Но что нам делать? Что?

— Жить, сколько сможем.

— Зачем?

— Назло грёбаным низинникам!

Можно было сказать, что низинники даже не видят их, что решительно не важно, умрут они сейчас, или часом позже, что они всё равно бесполезны, но Тром устал говорить. Он видел перед собой только бревно и трясся, обеими руками держась за сук. Ещё два раза руки разжимались, Марк вытаскивал его из воды и злобно говорил: «Хватайся». И пытка продолжалась снова.

Сколько времени прошло, Тром сказать не мог. Все остальные чувства утонули в бездне холода и слабости.

Внезапно бревно дёрнулось, и Марк просипел:

— Сюда! Мы здесь!

Он толкнул Трома в плечо:

— Корабль.

Тром хотел закричать, но удивился собственному писку: «На помощь…». И, поняв, что его никто не слышит, просто поднял руку вверх. Но вторая рука разжалась, и он пошёл ко дну. Тогда Марк в четвёртый раз вытащил его, проскрежетав своё «Хватайся», и продолжил кричать проплывающему кораблю.

Но судно плыло мимо, никто их не слышал… Оно уже стало удаляться, Тром видел лишь корму. И тут раздался крик — звонкий, молодой, ничуть не уставший:

— Люди за бортом!

Посудина проплыла ещё немного и стала сворачивать паруса. Это был небольшой корабль, такие редко проплывали через горную страну. Кажется, низинники называли его «шлюп».

Из последних сил Тром заработал ногами, подплывая к кораблю. Течение почти не мешало, Марк сопел рядом. Низинники бросили канат с петлёй в воду. Тот же молодой голос прокричал:

— Петлю под руки пропустите.

— Давай, — глухо сказал Марк.

Вождю удалось поймать петлю рукой и надеть через голову, пропустить подмышками. Когда его начали вытаскивать, верёвка сама затянулась у него на груди. Борт был не очень высок: полтора-два человеческих роста. Зацепиться бы, помочь как-то тем, кто его тащил, но сил совсем не оставалось.

— Тяжёлый, — прорычал другой голос, грубый и сиплый, когда вождя уже полностью вытянули из воды. Наконец, Тром вялой кучей костей перевалился через борт и без сил распластался на досках.

— Нам нужна верёвка, — кто-то помог ему сесть, — Руки подними вверх.

Горец поднял вялые руки и петлю сняли. Потом его оттащили к борту и накрыли большим куском материи. Трома опять затрясло, застучали зубы, он не мог унять дрожь, как ни старался. Четверо матросов рядом кряхтели, вытаскивая Марка из воды.

Он так же с грохотом завалился на палубу, но сел сам. Ему помогли доковылять до другого борта с такой же дерюгой, и укрыли.

Молодой голос принадлежал совсем ещё мальчишке лет тринадцати, который протянул вождю тёплую кружку:

— Держи, это вино с перцем.

Тром трясущимися руками вцепился в кружку, а мальчуган отнёс такую же Марку.

Онемевшими губами он выхлебал всё до дна и почувствовал, что организм хотя бы способен бороться с холодом. Поединщик уселся поплотнее к бортику и получше укрылся. Нужно было прийти в себя.

— Паааааднять паруса! — пронёсся по палубе раскатистый бас.

Матросы забегали, засуетились с верёвками, что-то тянули и отвязывали. Парус нехотя упал вниз, надулся ветром, и посудина, скрипнув мачтой, стала лениво набирать ход.

Человек в грубой кожаной рубахе с завязками на груди, единственный,