Жена для отщепенца, или Измены не будет (СИ) - Марина Бреннер

лавочника, возьми в долг кувшинчик…»

Эмелина заинтересовано склонила голову:

— И ты бегал? В долг брал винище?

— Разумеется, — Диньер, прижав топор плоско к стене, подсунул под верхнюю доску — А как не взять? Отец же просит… Бегал. И брал. Потом и отрабатывал сам. Помыть в лавке, почистить. По поручениям сбегать, товар поднести… За прилавком постоять, если хозяину требовалось отлучиться. А что такого? Лавочник, кстати, добрый мужик был. Не только выпивку, пожрать тоже в долг давал. И свечи, и дрова, и всякую прочую дрянь… Мы вообще тогда в долг жили… Так. Одна есть!

Без особого труда выдрав из стены огромные гвозди, вольник аккуратно снял верхнюю доску.

Положив её на пол рядом с купальней, подмигнул Эмелине:

— Ну что, Серебрянка? Ссышь? Не бойся, если что, кулаком в морду призраку бей. Ну, либо светильником.

Льерда Ланнфель нервно хихикнула.

Дрожащий огнём светильник, к слову, и не нужен был здесь. Оба супруга видели в темноте прекрасно. Магичка взяла его с собой только как опору. Некий амулет, вместилище живого тепла и огня. Своеобразный символ, соломинка для утопающего…

— А тебе сколько тогда было, Диньер? — спросила шепотом, наблюдая, как муж принимается за следующую доску — Сколько лет?

— А? — не понял льерд — Когда?

— Когда ты на лавочника работал, — ответила Эмелина, поднимая повыше лампу — Ну в лавке — то?

Гвозди вышли из стены, легко свистнув. Миг, и следущая доска уже лежала в руках Ланнфеля.

— Да лет семь, — ответил тот — Или восемь. Приблизительно так. Сначала я за прилавком не стоял, конечно. Мал был для этого. Лет в десять, одиннадцать Джок меня за себя оставлять начал. Я здоровый был, как конь, Серебрянка! Хоть и худой, а рослый. Кто не знал, так думали, взрослый парень торгует. Ну и сильно не лезли поэтому. А кто знал, так тоже не наглели… Мира и покоя Джоку! Если б не он, так подохли б с голоду мы с папашей.

Льерда придержала отошедшую от стены доску:

— Он умер, этот Джок? Что с ним стало?

Доска легла к стене, а покрытые пластинами руки тронули следующую:

— Погиб. В кризис, когда торговые дела у многих хиреть начали, он в столицу поехал, в Правовую Палату. У законников отсрочки кредита просить. Получил, возвращался радостный. Наверное… Уже на подъезде к Призону его волки сожрали. Зима была, а они в холода особенно злы. Родня его принялась искать, когда он вовремя не явился, ну и нашли только телегу, да какую — то рвань. Ни лошадей, разумеется, ни самого Джока… Так, тряпки кровавые. Повозку ещё. И то, с повозки кто — то уже колеса открутил и покров снял. Да и правильно. Джоку уже ни к чему, а нуждающийся спасся. Тогда, Эмми, самый пик кризиса был. Каждый как мог, старался выжить.

Магичка слушала очень внимательно.

Совершенно ненужные ей подробности жизни какого — то мелкого местного торгаша отвлекали не хуже, чем салонная болтовня, либо готовка, так любимая Эмелиной Ланнфель.

Вообще, ей всегда нравилось слушать рассказы супруга. Теперь, так и вовсе они были как тот самый светильник, который льерда держала в руке.

— Я тогда как раз в Каземат попал, — льерд снял следующую доску — Потом, когда вышел и женился, решил Джока навестить. Всё таки не чужой он мне… Вот, мы и поехали как — то раз с Ферном. С братом твоим. Нам всё лавочниковы родственники и рассказали. Ну вот. Джок погиб, а долг остался. Детей у лавочника не было, жена давно умерла. Долги его пришлось платить родне. Я им помог, Серебрянка. Не мог не помочь, сама понимаешь…

Льерда кивнула:

— Ну и правильно. Он тебе помогал, ты — ему. Так и надо. В этом всё дело, миленький. Все мы всегда кому — то бываем должны. Главное, чтоб при жизни рассчитаться! А то вон, что бывает…

Произнеся это, Эмелина кивнула на уже почти освобожденную дверь в купальню.

Ещё несколько досок легли на пол.

Освободив дверь, вольник положил на неё ладонь.

Холод, идущий с той стороны стал ощутимее. Как и донесшееся до супругов тихое шипение.

— Ну что, — Ланнфель криво ухмыльнулся — Открываем? Что скажешь, несостоявшаяся льерда Ригз?

Эмелина надула щеки, отступив на шаг назад.

— Нашел время, — начала она — Тебе везде Тинджера надо вплести, аки нитку в кальсоны…

Дверь распахнулась с такой силой, словно её толкнули изнутри.

Окончание фразы, произнесённой льердой Ланнфель вмиг оборвало, заглушив собою страшное шипение:

— Дишшшшен, дорогой! Не прячься от меня, не прячься…

По глазам ударил свет. Яркий свет. Ледяной, мертвенно — зеленый.

Тут же повеяло тленом и холодной, могильной землей…

Глава 54

Купальня была заполнена дымом.

Даже не дымом, может, а… Словом, Диньер не знал, как точнее назвать эту ледяную, изумрудную, светящуюся завесу. И то, что могло поджидать за ней, оставалось также неизвестным.

Но что — то явно происходило там, за зеленоватым, колеблющимся пологом. До стоящих перед распахнутой дверью супругов доносились и шипение, и звуки шагов босых ног по каменному полу, и холодный смех с угадывающимися в нём злобными нотками, и вроде бы даже сбитое, затравленное дыхание кого — то преследуемого и насмерть перепуганного…

— Дишшшшшен, — дымная завесь колыхнулась, надувшись тугим пузырем, и у вольника заложило уши — Не прячься, не прячься, радость моя… моя радость!

Льерда Ланнфель поставила светильник на пол, поближе к стене.

Тут же, приоткрыв рот, подалась вперед, пытаясь выглянуть из под руки супруга:

— Пф, ничего особенного! Просто одна нежить другую гоняет… Сейчас подерутся, а потом уж кто кого проглотит, тот и будет править. Точно, точно, Диньер! Верно говорю. Ну вот, а поскольку мамаша твоя магический, сильный Зверь, то папашу она одолеет, как пить дать! Он — то обычный человек, без сил… А восстал просто оттого, что сотворил пакость, и пока за неё не рассчитается, из этого Мира его не пустят. Хых! Наделал долгов. Вот же, ухитрился не только людям надолжать, а и жителям Той Стороны… Я что думаю…

Ланнфель резко развернулся.

Сжав узкие плечи жены, и приподняв ту, ровно тряпичную куклу, поставил рядом со смирно стоявшим светильником.

— Будь здесь, — приказ прозвучал серьезно — Сойдешь с места, высеку. Я не шучу, Эмми. И не «проглотит», а «поглотит». Сто раз тебе сказано. Постой тут, дорогая моя, и подумай над разностью этих двух слов. Всё поняла?

Обидчивая, совершенно не приемлющая никакой критики в свой адрес Эмелина мгновенно надулась.

Всё происходящее сейчас не пугало магичку нисколько, зато вот это