Татуировка - Валерий Воскобойников

— Доктор, помогите! — взмолилась женщина. — Вы видите, она умирает! Эльза! Эльзочка! Врач пришел, сейчас тебя вылечим! — Женщина приподнялась и начала плакать.

— А вот этого не надо. Вы своей истерикой и на собаку влияете, — сказал Олег Глебович.

— Доктор, вам этого не понять! Она — самое дорогое, что у нас есть!

— Что скажете? — Ветеринар посмотрел на Савву.

— Четыре щенка. Все живы, расположены нормально. Первый — слишком большой, а собака рожает впервые. Нужна стимуляция матки.

Олег Глебович быстро вскрыл пакетик с одноразовым шприцем, ввел внутримышечно стимулятор, и через несколько минут по вздувшемуся животу собаки прошла заметная волна.

— Щенок тронулся, — сообщил Олег Глебович. — Идет. — Собака тяжело задышала, прошли несколько новых мышечных волн, она стала было подниматься на дрожащих ногах, потом снова легла. — Все, сейчас будет щенок!

И в ту же минуту появилось обмазанное слизью пищащее существо, скорее похожее на жабенка, а не на щенка сенбернара. Собака немедленно подхватила его за шкирку, перенесла на свою постель, перегрызла пуповинку, проглотила что-то скользкое и старательно принялась вылизывать первого своего ребенка.

— Остальные пойдут уже легче. — И Олег Глебович приподнялся с колен.

— А как вы определили, что их будет четыре? — удивился хозяин. — Разве это видно на глаз?

— Очень опытному глазу — видно, — объяснил врач за Савву.

Минут через десять они снова садились в замызганную «восьмерку».

— Интересные дела, — говорил ветеринар Савве. — Слышали, как она сказала про собаку: «самое дороге, что у нас есть»? И сколько сейчас таких семей: здоровые родители, дорогая квартира, а за столом вместо ребенка сидит собака.

Ответить Савва не успел — он, неожиданно почувствовав беспокойство, стал озираться.

— Что-то потеряли? — спросил ветеринар.

— Нет, но я не могу с вами ехать дальше. Я должен идти…

Олег Глебович уже привык к его странностям.

— Хорошо, тогда до встречи.

«Восьмерка» выехала со двора без Саввы. А Савва, подняв голову, стал вслушиваться в те сигналы тревоги, которые посылала ему Ольга. Это была она, он ощущал ее образ. Ольге Васильевне угрожала опасность, и она хотела видеть его.

Савва шел по городу, и все тяжелее становилось чувство тревоги. Он не знал еще, где найдет Ольгу, но знал, что идет прямо к ней. И чем ближе он подходил к месту их встречи, тем яснее понимал, что беда угрожает не столько ей, сколько ее сыну-студенту, Пете. Наконец он увидел ее, погруженную в печальные мысли. Она брела по улице, не поднимая головы, ему навстречу. Точнее, это он шел ей навстречу, она-то двигалась без какой-то видимой цели. Он остановился прямо перед ней.

— Простите, — сказала она, наткнувшись на него, и собралась идти дальше.

— Ольга Васильевна, Петя попал в беду. Вы это знаете? — спросил Савва.

И только тогда она подняла голову.

ПРИЧИНА СМЕРТИ

— Савва! Я в эти минуты как раз думала о вас. Дело в том… — Она отвернулась, чтобы он не увидел ее слез. — Дело в том, что Петя потерялся. И мне никто ничего не может…

Больше она уже не пыталась скрыть слезы.

— Я потому и пришел, — ответил Савва. — Странно, но я не знаю, где он и что с ним. Но чувствую, что ему грозит страшная опасность.

— Савва, прошу вас, спасите Петю! Только вы как экстрасенс…

— Да какой я экстрасенс, Ольга Васильевна! Я даже собственную семью так и не нашел. То есть мне кажется, что она у меня прежде была, но, может быть, я просто нафантазировал… Мне нужна Петина фотография последнего времени. А к тому священнику, с которым вы недавно беседовали, больше не обращайтесь, ему самому требуется помощь.

— Откуда вы это знаете! — удивилась было Ольга, но вспомнила, что она и не такое видела. — Так мы идем к нам?

— Да, если вы не против. Ведь фотографии у вас дома?

Теперь Ольга торопилась изо всех сил. Когда даже Савва подтвердил, что сыну грозит опасность, она боялась, что, упустив даже несколько минут, они опаздают.

Лифт, как назло, не работал. Они поднимались по лестнице, и здесь на Савву снова как бы дунуло знакомым теплом, таким добрым и ласковым, какое бывает лишь в детстве. Возможно, он все-таки когда-то тут жил, но только вспомнить не мог. Он даже поддался на уговоры Ольги Васильевны и остался в их квартире на несколько месяцев, чтобы стеречь ее от бандитов. А еще Савва надеялся вспомнить. Но так ничего и не вспомнил.

— Вот эти фотографии. Вы ведь сами выберете, с какой удобнее работать? — спросила Ольга Васильевна, вынося из Петиной комнаты пачку цветных снимков.

Сверху лежал тот, который она показывала в ту первую страшную ночь Еве Захарьянц: двенадцать татуированных мальчишек и сам творец посередине. Савва не стал рыться в снимках, а сразу взял именно эту фотографию. Подержав с минуту ее в руках, он бессильно опустился на стул.

— Ольга Васильевна, вам известно, что трети этих людей уже нет на свете?

— Савва, я же никого из них не знаю, кроме вот этого юноши, Петиного приятеля. — И она показала на Гошу Захарьянца.

— Его тоже нет среди живых.

— Но почему, Савва?!

— Не знаю, Ольга Васильевна, но это так. Мало того, жизнь остальных тоже под угрозой. — Он прикрыл глаза, руки его слегка дрожали. — По крайней мере, мне кажется, что я понял причину их смерти.

— Какая-нибудь болезнь? Да, я забыла сказать, что татуировка Петиного приятеля напечатана в журнале. Только она нанесена на манекен.

— Причина как раз в этих самых татуировках, ведь это — единственное, что их всех объединяет. И если вы позволите, я попробую убрать эти рисунки с тех, кто жив.

— Вы хотите сказать?..

— Если мне удастся убрать с их тел татуировки, то, думаю, опасность исчезнет, потому что не будет причины.

Савва вгляделся в фотографию, потом положил ее на подоконник, откинулся на стул и прикрыл глаза. Ольга знала, что после подобных опытов он так теряет силы, что ему необходимо отлеживаться хотя бы день. Еще, как она вспомнила, прежде помогало яблоко. И она, стараясь не мешать сосредоточению, тихо отправилась на кухню за яблоками.

А когда она вернулась, Савва уже сидел с открытыми глазами, но ее едва ли заметил.

— Савва Тимофеевич, — сказала Ольга негромко, — я вам яблоко принесла.

— Спасибо, — с трудом выговорил он.

— Пойдемте, я вам помогу лечь.

— Спасибо, постараюсь справиться сам.

Ольга увидела, как, нащупав спинку стула, он приподнялся и, мучительно медленно переставляя ноги, двинулся к дивану. Она все-таки поддержала его под локоть и почувствовала, что рука у него бьется в мелкой дрожи.

— Мне кажется, получилось, — выговорил он, вытягиваясь на диване и закрывая глаза.

ДЕПИГМЕНТАЦИЯ

Петя готовился к смерти.

Ему пришла в голову безумная, страшная, но очень простая мысль: он понял, зачем его держат в этой странной одиночной камере — только для того, чтобы съесть. Зачем еще человека насильно пичкают жирной пищей — то сметаной, то взбитыми сливками, ни разу не вызвав на допросы, даже не оформив документ на арест. Не мог же до такой степени измениться в России тюремный режим, что теперь обычных заключенных кормят как на убой. Вот именно — на убой! Да это и не тюрьма вовсе, а закуток среди бетонных стен, переделанный под камеру. Так сказать, хлев для откармливания человека. Иначе он слышал бы голоса других заключенных. Из тюремщиков к нему дважды заходил только стриженный под бандита мужик, что-то среднее между врачом и мясником.

В первый раз, заставив раздеться до пояса, он ткнул пальцем в грудь Петра, туда, где был центр татуировки, и пробурчал самому себе:

— Не готов.

А когда осматривал во второй раз, буркнул почти то же самое:

— Дня через два будет готов.

Петр не стал задавать лишних вопросов, на которые все равно бы не получил ответа. Он просто перестал есть, не объявляя ни какой голодовки. Но не пить-то в этой душной, жаркой камере было невозможно. И когда ему просунули в дверное оконце сок, по вкусу апельсиновый, Петя не удержался и выпил полную кружку. Не пить же, на самом деле, воду из унитаза. А часа через два после этого сока неудержимо захотел есть. Видимо, они растворили в кружке специальное снадобье. Еще час он представлял всевозможные завтраки, обеды и ужины — дома, в кафе, в самолете. И даже пикник на берегу реки. И когда ему снова просунули пищу, съел ее сразу, ощущая себя тупым изголодавшимся животным. С тех пор каждые два-три часа в нем снова вырастал мерзкий, страстный голод, и он ничего с собою не мог сделать. .

Тогда Петя и стал готовиться к смерти.

Он понимал, что сходит с ума в этой камере. Но все же, пока человек жив, пока он осознает себя, жизнь — главная его собственность в этом мире. И он, Петя, не даст распорядиться своей жизнью так, как хотелось тюремщикам. Он не станет животным, которое откармливают в хлеве, чтобы зарезать к праздничным застольям. Не будет истошно визжать под ножом мясника, а распорядится собою по своей воле. То есть убьет себя сам.