Выход воспрещен - Харитон Байконурович Мамбурин

Что она вам сделала? Бухать помешала? Штору у бабы Цао спереть не дала? Вот что мне объясни.

Вот тут стервочка замешкалась на пару секунд. С одной стороны, ежу понятно, ей хотелось нагадить мне в душу за испорченный отдых, с другой что-то мешало сказать. К счастью, женщины любят свои эмоции как собака мясо. Вот хлебом их не корми, дай поэмоционировать. Прямо обожают они это дело, тащатся как с наркоты, причем, не только с позитивных. Хорошо, что моё Палатенчико не такое…

Согнувшись так, чтобы оказаться своим круглым рязанским лицом возле моего уха, Даша прошипела:

— Эта сука, Изотов, она «чистая», понял? Таких тварей все ненавидят! Только вы, дебилы убогие, повелись! Недоумки! Вы, пацаны, для неё ничто, понял? Меньше, чем ничто! Всё, свали! Не сиди на проходе!

Пихнув меня толстым задом в плечо и побудив пролить остатки чая, зловредная девчонка свалила в хату. Интереееесно. И кто такие «чистые»? Судя по тому, как она стреляла глазами по сторонам, это довольно специфические сведения. К счастью, у меня есть доступ к источнику знаний довольно высокого уровня, к которым я сейчас и потопаю. То есть, домой. Совсем домой.

Юлька, обнаруженная в комнате, отложила толстый талмуд по какой-то зубодробительной математике, внимательно выслушала мои вопросы, похлопала призрачными глазками, а затем… поплыла, зараза такая, к интеркому. И, не говоря худого слова, настучала маман. Динамик несчастного устройства чуть не сдох от ответного рыка, а затем меня вызвали на ковер. Вот прямо туда, в НИИ особого скотоводства города Стакомска. Срочно и с попутным обещанием вставить некоей Цао так, что та даже вспомнит молодость, прошедшую в солнечных 50-ых, когда тут вокруг её халупы еще бегали лоси и сношались зайцы.

Заинтригованный, я поехал. Ну, товарищ Окалина меня, конечно, не любит, но у нее время не резиновое, дел по горло, а уж если вызвала, то точно расскажет то, что знает какая-то дурища из общаги? Да?

Мои выводы оказались не совсем верными. Это была западня.

Нелла свет её Аркадьевна во всем своем двухметровом великолепии была зла до того момента, как ей звякнула дочь. Это нормально и в принципе пофиг, как с моей точки зрения, только вот проблема была в том, что эта титаническая женщина была зла конкретно на меня! Выяснилось это лишь только после того, как глупый мальчик Витя, наивно хлопая глазками и покачивая шевелюрой, принял приглашение напряженно улыбающейся женщины-убийцы посмотреть небольшой клип по телевизору, который в её полутемном кабинете присутствовал.

А там… была жара. Ну не жара, а какое-то общественное мероприятие прямо со сценой и набитой аудиторией, все такие важные и в костюмах и платьях. Множество серьезных лиц, наполненных строгостью и прочими атрибутами партийных работников. А на сцене… Палатенцо. То есть Юлия Игоревна Окалина, мирно болтающаяся в паре десятков сантиметров от пола. Она выступала, причем, удерживая вполне себе материальные цветы. Какие сволочи подарили? Она ж энергию тратит…

«У меня нет влагалища», — громом для моих ушей прозвучал со сцены голос Юлька, — «Нет грудных желез, нет никаких признаков принадлежности к женскому или мужскому полу, кроме записи в паспорте. Мой внешний вид — лишь выбранный мной образ для коммуникации с другими, я могу поменять его в любой момент…»

И она, уронив букет, становится плоским квадратом, кубом, стенкой. Из последней выезжает лицо Карла Маркса, продолжая говорить приятным девичьим голоском. Тот тоже начинает меняться, играя тембрами от мужского баса до детского писка. Трансформации продолжаются, хоть и не выходя за грань приличий, но, судя по лицам, в клочья разрывая шаблоны собравшимся в зале людям. Юленька же всего лишь объясняет, что не видит никаких оснований к тому, чтобы идентифицировать себя как молодую девушку, тем более что никаких гормональных процессов в её сущности не происходит, делая призрака свободным от симпатий и антипатий.

«Я полностью ответила на вопрос, почему я не отвечаю на письма молодых товарищей, признающихся мне в чувствах?», — спрашивает Палатенчико у полностью выпавшей в осадок дамы, которая явно вела всю эту движуху. Сижу, горжусь ей, только вот громкий злой щелчок вырубленного телека внезапно напоминает, что рядом враги.

— Изотов…, — повеяло на меня сбоку могильным тленом, — Какого х**?!!

— А че не так-то? — недоумевающе, но слегка поигрывая нижним мышечным колечком, оборачиваюсь я к начальнице, — Что она неверно ска…

— Убь…

— Сначала объясните! — проявляю я твердую гражданскую позицию.

Перебив друг друга, меряемся взглядами.

— Ты представляешь, что она сказала? Ты представляешь, где?

— Нелла Аркадьевна, — я аж губой дёрнул, — Вы представляете, как мне, Изотову Виктору Анатольевичу, насрать на то, где и что она сказала?! Юлька сказала то, что думала! Если вы полагаете, что это я её плохому научил, то вы, простите, и сами не осознаете, чем стала ваша дочь!

На этот моменте, выскочившая из-за стола разъяренной кошкой женщина тут же сдёрнула меня за грудки с кресла, вновь подняв в воздух как нашкодившего щенка. Встряхнула несколько раз, крепко так, а затем уставилась бешеными, наливающимися кровью глазами. Голос, однако, прозвучал ровный, почти спокойный:

— И кем же она стала, Витя?

Женщина-гигант взбешена, но и я тоже не спокоен. Дергать тигра за усы довольно паршивое занятие, только вот для меня Юлька, несмотря на её характер и повадки робота, уже не просто левый чел… неосап, а соседка по комнате. К черту, человек, да! А вот то, что гнёт её мать — как раз делает Палатенцо менее человеком. А мне если с Юлькой не жить, то с Окалиной работать, слишком уж она большая шишка, чтобы меня списали потом на какую-нибудь мелочь.

— При всём уважении, — цежу я, чувствуя, как пальцы валькирии подбираются к горлу, — но не к вашим чувствам, Нелла Аркадьевна, Юля чхать хотела на чувства окружающих! Она руководствуется только логикой! Пытаясь ввести её в ошибочное самоопределение, вы рискуете потерять её доверие!

— Она. Моя. Дочь! — с каждым словом меня встряхивали. Уже даже не как щенка, а как подведшую в самый ответственный момент пипиську, — Чему. Ты. Её. Учишь?!

— Ничему! — каркнул я, чувствуя, как на самом деле начинаю играть роль Дездемоны, — Её невозможно учить чему… то!! Мы… просто… разго… кххх…

Извини, Нелла, но я, глубоко внутри,