Белая свитка (сборник) - Петр Краснов

— Начинай, Владимир Всеволодович, — подтолкнул Владимира Феопен.

Шесть голосов не слишком стройно запели любимую атаманскую песню.

Пей, друзья, покуда пьется.Горе жизни забывай.В партизанах так ведется:Пей, ума ни пропивай…

Песенники перестали петь. Отец Иоанн в черной епитрахили поверх шубы и со Св. Дарами в руках подошел к Беркуту и наклонился над ним.

— Сейчас, батюшка… — слабым, но ясным голосом сказал Беркут. — На Кавказе в моей роте эту песню пели. Давно это было… Была тогда Россия… Царь был… Солнце было… Счастье… Был я тогда молодым подпоручиком… В тот год дали нам на наши гладкие пуговицы орлы Российские… Портупеи золотые взамен кожаных дали… Радовались мы тогда всякой малости. Были как дети… Хорошо быть, батюшка, как дети… Пили мы, батюшка, вино кахетинское… Крепко любили свой старый трехвековой полк… Лейб-Эриванский Его Величества… Солдат учили… Как, батюшка, стреляли… Выше отличного… Дайте порадовать душу. Позвольте им еще спеть мне.

Отец Иоанн молча кивнул головой. Он отошел несколько в сторону.

Может, завтра по эту поруНас на ружьях понесут,И солдатскую рубахуКровью алою зальют.

Люди не могли дальше петь. Слезы душили партизан.

— И солдатскую рубаху, — прошептал Беркут, — кровью алою зальют… Вот уже и залили… навсегда… Только не солдатскую, а генеральскую… Генерала, Царю и России никак не изменившего… И вы, друзья… братья… Не изменяйте России. Богу молитесь, чтобы Царя нам послал… православного… Ну, пойте… Что же вы стали?.. Феопен… октаву…

Пей, друзья, покуда пьется.Горе жизни забывай…

Оборвались… Замолчали. Песенники плакали.

— Полно, братья… Стыдитесь… — Беркут напряг свои силы и громко сказал: — Будущему, — а он будет, это вам говорит ваш умирающий атаман, — Российскому Императору ура.

— Ура… — сорвалось с уст партизан. Оно звучало недружно и хрипло.

— Теперь оставьте нас вдвоем с батюшкой… — в изнеможении прошептал Беркут.

Отец Иоанн опустился на колени над Беркутом. Партизаны отошли к церкви.

Ольга видела издали, как приобщался атаман, и крестилась, молясь за него.

Священник поставил чашу в сторону, нагнулся над Беркутом. Поцеловал его в лоб. Стал складывать на груди руки.

Все было кончено. Атаман Беркут умер.

37

К двум часам батарея противника смолкла. Приходили известия. Наши взяли батарею и много пленных. Их уже гнали серыми, хмурыми стадами к Боровому. Однако бой не прекращался. Он было затих, но сейчас же загорелся снова, как будто даже ближе и еще более упорный.

Раза два Ольге показалось, что по деревне высоко просвистали пули. Может быть, только показалось. Она никогда раньше не слыхала, как свистят пули.

Потом опять, — это было уже около трех часов дня, — по лесу, гулко раскатываясь трепещущим эхом, стали раздаваться громовые удары взрывов. В небе стрекотали пропеллеры. С тоскою, снова залившею сердце, Ольга увидала низко над лесом четыре аэроплана.

Один, распластав желтоватые крылья, несся к селу. Четко были видны алые знаки на крыльях. Красная звезда, серп и молот.

У кладбища взвился дыбом черный дым. Призраком дерева стал за церковью. Грохнул тяжелый взрыв разорвавшейся бомбы.

Не отдавая себе отчета в своих действиях и чувствуя одно, что она больше не может ни работать, ни думать, Ольга пошла к церкви.

Она остановилась в дверях. Вся церковь, молчаливая, таинственная, была полна покойниками. Они лежали на полу повсюду. Над ними горели свечи. Поверх шинелей и свиток были сложены казавшиеся странно большими белые руки. Никого живого не было внутри. Священник с Владимиром ушли напутствовать умирающих. В немом молчании мертвого храма чуть колебались языки пламени на лампадах и свечах.

Грозным казался на малых вратах ангел с пламенным мечом, и жалок, робок и скромен был другой, в белых одеждах, с белой лилией в руке. Казалось, вот-вот сойдут с полотен, вступят в храм, раскроют мертвецов, позовут их на новый бой.

Аэропланы кружили над селом. Треск пропеллеров был неумолимо нудный и противный. С них били пулеметы. Их пули летали, пели, свистали, чмокали и рыли снег по селу… Все попрятались по халупам. Нелепо раскинулась убитая женщина у школы да еще подальше дергал ногою подстреленный мальчик.

Тогда поняла Ольга, что все пропало. Ничто не спасет их от аэропланов. Не смея войти в церковь, она мысленно обратилась к Богу с жестокими, страшными словами упрека:

«Если Ты Всемогущ, как же Ты допускаешь торжество зла? Если Ты милосерд, как же Ты смотришь равнодушно на гибель невинных людей? На избиение женщин и детей?» Ей вспомнилось, как однажды Владек Подбельский рассказывал при ней Светлане: «Идет вечная борьба Зла и Добра. Эта борьба началась еще тогда, когда восстал против Бога сын Бездны, Люцифер. В этой борьбе вся наша жизнь. Мы живем для того. Мы все — солдаты армий либо Добра либо Зла. Если бы не было этой вечной борьбы, все было бы погружено в мертвую тишину, в покой, в сон Нирваны, как то было до раскола. Тогда не было времени, не было света, не было земли, не было ничего. Был хаос…» «Хорошо, — думала Ольга, — но Бог Всемогущ. Почему же Зло постоянно побеждает Добро на Земле?» Она изучала вместе со Светланой теософию и Штейнера. Она читала, что солнечные силы всегда боролись с Люциферическими и что воплощением солнечных сил явился на земле Христос. «Бог вдохнул в нас сознательную душу, чтобы мы помогли Ему в этой борьбе с темными силами. Мы, слабые, — Ему, Всемогущему».

— Господи, — с мольбой протягивая руки к широкому иконостасу деревенской церкви и быстрым взглядом окидывая тесные ряды покойников, лежавших на полу под шинелями и свитками, прошептала Ольга. — Ты видишь. Зачем же даешь тем побеждать?.. Яви милосердие на рабов Твоих, все Тебе, Твоему делу добра отдавших…

Ее глаза наполнились слезами. «Все ни к чему. И этот недавний, так во время и кстати приход Ядринцева с большою и смелою дружиною, и взятие батареи. Все ни к чему, когда у них аэропланы. Что мы можем против них?.. Точно охотник с дробовым ружьем над стаей цыплят, носятся они и истребляют пулеметами всех, на выбор. Окопы не спасут от бомб… Трещит лес от взрывов. Пахнет гарью… Страшными газами несет от бомб… Задушат они нас…»

Ольга повернулась от церкви и подняла глаза к высокому, бледно-синему, зимнему небу. Яркая точка стояла в небе, точно несся оттуда серебряный ангел.

Нет, это так показалось. От слез. Сквозь эти слезы снег, освещенный низким над лесом солнцем, заиграл, отразившись в небе серебряной точкой.