Вероятно, дьявол - Софья Асташова

и вышла в туалет.

На звук открывающейся двери из соседней комнаты выглянули соседи. Вначале несмело показались две головы, одна над другой, потом всё остальное.

– О… – с удивлением на их лицах читался вопрос: «Ты жива?»

Они и помогли мне восстановить потерянную часть вечера. Удивительно, но Марина и Антон знали больше меня (им пересказала подробности истории знакомая, которая тоже оказалась тем вечером на выставке). Они сказали, что я бегала по залу и кого-то отчаянно звала, а потом рухнула на плиточный пол и изо рта пошла белая пена.

– Чего не помню, того не было, – пыталась пошутить я.

Я смущённо поблагодарила их за участие и прошлёпала босыми ногами, считая шаги, в туалет, где пыталась унять дрожь и приступ тошноты.

Вернувшись в комнату, я, без особой надежды и цели, открыла ноутбук и через минуту – буквы плыли у меня перед глазами – закрыла, положила на место, но тотчас снова включила и откинулась спиной на подушку. Принялась делать домашнюю работу, чтобы отвлечься, но ничего не получалось – ловила себя на том, что тупо смотрю, как в верхней части экрана меняется время – минута за минутой проходят жалкие полчаса. Включила сериал про О. Джея: вот О. Джей спасается от погони в белом «Форде Бронко». Моя любимая сцена. Ставлю на паузу, затем, прекрасно понимая, что этого делать не стоит, проверяю, закрыта ли дверь, беру набор бритвенных лезвий «Спутник», оставшийся у меня после того, как я готовила художественный проект про анорексию пару семестров назад, и решительно делаю неглубокий порез на внутренней стороне руки чуть выше локтя. Я улыбаюсь. Между первым и вторым порезом делаю передышку. Заворожённо смотрю, как кровь капельками появляется из пореза и течёт вниз к запястью. И почему я раньше ничего такого не делала? Оказывается, это так успокаивает. Больше не хотелось плакать и кричать. Я откидываюсь на спину, зажимая порез рукой, чтобы не запачкать всё кровью.

Моя голова лежит на подушке. Волосы рассыпаны по наволочке. По потолку скользят тени от проезжающих внизу машин. Я устало моргаю, и ресницы производят едва слышный шелест. Порез, казалось, опустошил голову. Он – лазейка для самых плохих беспорядочных мыслей, которые вытекали из меня вместе с кровью. Я фиксирую на лице улыбку и мысль на будущее – это хороший метод расслабиться.

Для полного расслабления мне бы выпить снотворного и, возможно, посчастливится немного поспать. Но мои заурядные мечты терпят неудачу. Снотворное закончилось, я прекрасно это помнила – он выпил последнее. Я лежу не шевелясь, стараясь ни о чём не думать. Было такое чувство, будто я жду чего-то, что помогло бы мне пережить случившееся. Но реальность такова, что ничего подобного не случится.

Я снова тянусь к лезвию, протираю его антибактериальной салфеткой, и делаю ещё один порез внизу живота. По телу разливается слабость, и вместе с ней – чаемое облегчение. Но улучшение, я знаю, мнимое. Туман рассеивается, мебель сдвигается и ранит острыми углами. Кровь – такая красная и такая тёплая – такая «здесь и сейчас». Он больше всего ценил момент здесь и сейчас. Он всегда говорил, что есть только здесь и сейчас. Нет никакого завтра. Сейчас я смотрю на это утверждение совсем с другой стороны. Завтра нет. Завтра не будет. Я достаю пачку сигарет и закуриваю, а спичку бросаю на пол. След дыма поднимается вверх, закручивается завитками и медленно растворяется.

Весь день я провела в постели, хотя не испытывала особой боли ни от синяков, ни от порезов, и вполне могла встать и чем-то заняться, но парализовала меня не боль, а дикий, вяжущий, как виноград, страх. Наконец я заснула и спала долго и крепко.

На следующий день я просыпаюсь поздно, замечательно выспавшись, и ещё долго валяюсь в постели, тёплая и вялая после сна, вспоминая, как обрывки ночного кошмара, события предыдущих двух дней. Когда я встаю, на часах уже больше двенадцати. Солнце заливает комнату светом, освещая пылинки в воздухе. Утро выдалось морозным и солнечным. За ночь улицы и дома ещё больше покрылись снегом. В коридоре шаркают чьи-то шаги и хлопает дверь. Я думаю о простых вещах: нужно сделать что-то простое и рутинное, например, позавтракать. Так просто. Я была дико голодной. Боль в горле притупилась, но всё ещё беспокоила. Я потянулась за телефоном и встрепенулась, когда экран не зажёгся. Я рывком поднимаюсь с кровати и ставлю телефон на зарядку. Пока он заряжается, открываю холодильник и, достав обезжиренный творог, устраиваюсь на кровати. Отгоняя тревожные мысли, пью молоко прямо из пакета. Закончив с едой, закуриваю, стряхивая пепел в пластиковую баночку из-под творога.

Кажется, пора начинать думать о дальнейших действиях, но я не могу выйти за порог отчаяния. «Когда же ты научишься думать самостоятельно? – говорил он. – В конце концов, ведь придётся. Можешь начать уже сейчас». Моего усердия не хватает на то, чтобы оценить все последствия произошедшего. Я чуть не умерла. Я стараюсь выжить.

Когда подхожу к телефону, обнаруживаю, что экран ожил – девять пропущенных звонков. Я втайне надеялась, что он про меня навсегда забудет, но телефон вибрирует у меня в руке, и одно за другим приходят два сообщения:

Ты где?

Ты уже дома, почему не отвечаешь?

Меня трясёт, и к горлу подступает тошнота. Спокойствия как не бывало. Я долго думаю, набираясь смелости, прежде чем ответить.

Родион Родионович, простите, пожалуйста. Телефон разрядился.

О, жива. Что это было?

«Лучше бы умерла», – думаю я. Мне бы обрадоваться, что он за меня беспокоится, но я предпочла бы обратное.

Я не знаю, я пила только вино.

От вина так не бывает, ты вообще помнишь, что происходило?

Не знаю, что это. Не помню. Со мной это впервые. Я почти не ела последние несколько дней.

Плохо, а главное, что ты не слышишь меня: я один раз тебя в похожем, но не настолько ужасном, состоянии видел и сразу же сказал, что тебе нельзя пить. ВООБЩЕ, НИ ГРАММА, потом на мой ДР случился ещё один рецидив, ты опять не сделала выводов, и даже вчера, когда ты была ещё более-менее, я просил тебя: Соня, остановись, хватит, а ты мне по-хамски при моих друзьях ответила: «Не твоё дело, сколько хочу, столько и пью!» Вот как это понять? Ладно, неважно, что врачи сказали?

Родион Родионович, вы правы. Мне очень жаль. Я вас услышала, с третьего раза, но я поняла.

Что врачи сказали?

Ничего не сказали, просто отпустили, и всё.

Как