По образу Его - Филипп Янси

короче говоря, помочь мне справиться с поставленной задачей[73]. Люди склонны к вредным привычкам: мы снова и снова доводим себя до такого состояния, когда из–за повышенной нагрузки у нас начинается воспаление, сверхчувствительность и язвообразование. Теннисист продолжает играть, хотя у него на руках появилось уже пять волдырей. Еще не скоро до него дойдет, что нужно искать какие–то альтернативные способы действовать ракеткой, как–то приспосабливаться к новой ситуации. Если приспосабливания не происходит, кожная ткань начинает утолщаться и уплотняться. Под воздействием постоянного напряжения мышцы растягиваются; волдырь превращается в затвердевшую мозоль.

Осмотрев ногу бегуна, я могу определить: сколько километров он пробегает в день. У профессионального бегуна на ногах нет живого места: все в мозолях, в водянистых вздутиях, в натертостях — таким образом тело создает дополнительные слои, чтобы хоть как–то защититься от безжалостной нагрузки при беге на длинные дистанции. Если нагрузка продолжается достаточно долго, то в теле образуется так называемая сумка: наполненный жидкостью карман, запрятанный глубоко в ткани под вздувшимся участком кожи. Такие местные приспособления регулярно обнаруживаются в организмах людей определенных профессий и видов деятельности. Медики даже употребляют специфические названия заболеваний, характерных для разных категорий людей. Так, воспаление сумки надколенника называется «коленом горничной», радикулит — «поясницей кочегара», бурсит большого пальца — «шишкой портного» и, мое самое любимое название, «колено епископа» — из–за того, что во время молитвы священнослужитель встает коленями на специальную дощечку.

Организм приспосабливается к новым обстоятельствам быстро, но неохотно. И очень редко обходится без ощущения утраты. Я уже рассказывал: как–то во время летних каникул, когда я еще учился на медицинском факультете в Англии, я плавал в качестве одного из членов экипажа на тридцатиметровой шхуне. Сначала из–за постоянного трения о веревки на моих ладонях и пальцах появились натертости, и я испытывал чувство жжения. Потом кожа стерлась уже до крови. А недели через две–три на коже появился толстый слой мозолистых уплотнений. Но, к моему огромному огорчению, когда после каникул я вновь приступил к занятиям в университете, я обнаружил, что полностью потерял способность препарировать ткани. Раньше, когда я резал ткань скальпелем, я мог ощущать малейшее сопротивление на пути его продвижения; теперь я стал чувствовать лишь самое сильное давление. Я запаниковал — не было сомнений в том, что эти толстые наслоения омертвевшей мозолистой ткани навсегда лишили меня будущего, которое я связывал с карьерой хирурга. Однако со временем, когда тело осознало, что я не нуждаюсь в дальнейшей защите, оно с радостью сбросило дополнительные слои, как некоторые животные сбрасывают свою полинявшую Кожу. Я вновь обрел прежнюю чувствительность.

Трение, возникающее в отношениях между людьми, тоже может вызывать появление «мозолей». Чтобы выжить, оказавшийся в стрессовой ситуации человек также нуждается в дополнительном защитном слое, оберегающем его психику от преждевременного изнашивания. Для сравнения на память приходят различные события из собственной жизни: когда я ездил по отдаленным индийским деревням, сотни жителей терпеливо стояли в очереди ко мне на прием. В нашей же больнице в Карвилле врачей было не меньше, чем пациентов, поэтому я мог уделять намного больше времени каждому пациенту: глубже разобраться в его проблемах, лучше узнать его самого. Во время тех поездок по Индии мне приходилось жертвовать чувствительностью каждого человека, чтобы провести жизненно важные медицинские процедуры. Я, естественно, не мог всей душой откликнуться на нужды и потребности отдельного пациента, если у меня их были сотни.

То же можно сказать и о медсестрах, социальных работниках и различного рода консультантах, постоянно находящихся в самой гуще человеческих страданий. Нередко они сами нуждаются в защитном мозольном слое. Они должны быть готовы не падать в обморок при каждом случае, например, плохого обращения с ребенком, каким бы жестоким оно ни было. Только что начавшие трудовую деятельность медсестры и врачи часто просят моего совета: как правильно вести себя при виде человеческого страдания, чтобы не стать жестокосердными и циничными, какими нередко становятся их коллеги. Им приходится идти по лезвию бритвы. Конечно же, они не могут вникать в мельчайшие подробности нужд и страданий каждого пациента, но они не могут и полностью отгородиться от них, не могут не проявлять элементарного человеческого сострадания. Я сам счел за правило каждый день молиться и просить Бога обозначить для меня одного или двух пациентов, к которым я должен проявить особое участие. Я физически не могу быть одинаково чувствительным ко всем, но мне непозволительно быть одинаково равнодушным к каждому. Поэтому я положился на Его Дух, чтобы Он помог мне определить тех, кто нуждается в чем–то большем, чем просто лечение.

Те из нас, кто в Теле Христовом играют роль клеток–помощников, должны внимательно следить за состоянием членов церкви, оказывающихся на «переднем крае». Мы не должны допускать, чтобы они видели только человеческие страдания. Часто о человеке говорят «он сгорел», и это еще один из способов самоуничтожения. «Бойцы передового отряда» полагаются на нас, веря, что нам со стороны виднее, что мы заставим их сбавить темп, немного передохнуть, передать часть груза другому. Предупредительным сигналом служит появление сверхчувствительности, усталость, эмоциональные травмы. Повышенная или пониженная чувствительность могут обездвижить как физическое, так и духовное тело.

Хочу привести яркий пример длительной стрессовой ситуации, в которой оказались трое выдающихся хирургов из крупной больницы в Мидвесте. Когда я впервые приехал туда в 1952 году, всеми уважаемый выдающийся хирург, специализирующийся на операциях по восстановлению рук, обучал двух своих ассистентов, которые должны были занять его место. Этот человек был пенсионного возраста, а его ассистентам Моррису и Бэйтсу — чуть за сорок. У них за плечами был уже немалый опыт, они успели продемонстрировать выдающиеся способности. И Морриса, и Бэйтса знала вся страна; один из них даже издавал популярный медицинский журнал. Но пожилой врач никак не мог доверить им самостоятельное проведение операции. Через плечи своих ассистентов он склонялся над очередным оперируемым пациентом, беспрестанно что–то советуя, подсказывая и делая замечания, будто они были малыми детьми. Моррису — превосходнейшему хирургу — он без конца повторял: «Нет, нет, не следует делать этот разрез таким длинным!»

Этим двоим не оставалось ничего другого, как только, стиснув зубы, ждать того дня, когда их «мучитель» уйдет наконец на пенсию. Когда меня познакомили с ними, я сразу ощутил плохо скрываемую злобу, кипящую в душе каждого из них. Даже невооруженным глазом было видно: когда речь заходила об этом пожилом ипохондрике, у них повышалось кровяное давление.

Я снова оказался в этой же больнице десять лет спустя. В то время ни Морриса, ни