Поцелуй с дальним прицелом - Елена Арсеньева

Или до сердечного спазма.

Из-под колес велосипеда веером взлетела щебенка, и «Хронос» пропал за поворотом. Стремительная птица!

Как хорошо, что Алёна подняла знаки. Мальчик не знает здешних дорог, а теперь он предупрежден: здесь надо быть осторожнее. Фримусу, который мчится впереди него, эти места хорошо известны, так что с ним все будет в порядке даже без знаков, ведь, наверное, он тоже родом из Мулена. Жаклин местная, так что и ее кузен тоже отсюда.

Забавное у него все-таки прозвище – Фримус. А еще более забавно, что его до сих пор так называют и даже представляют незнакомым людям. А может быть, настоящее его имя настолько неблагозвучно, что и сам Фримус, и родственники этого имени стыдятся? Хотя он, такое впечатление, и сам был удивлен, когда Жильбер назвал его прозвище. Странно, конечно, что не поправил.

Странно…

Алёна снова поскользнулась, и снова провизжали под ногами мелкие камушки, совершенно так же, как вчера они провизжали под ногами призрака Никиты Шершнева…

И точно так же внезапно, пугающе, как мелькнул он позавчера мимо крыльца, – точно так же мелькнула в голове Алёны догадка. Странная, парадоксальная – и в то же время совершенно очевидная.

Какого черта?! Зачем ты успокаиваешь себя этими бабскими глупостями: призрак, призрак!.. Это был никакой не призрак, это был самый настоящий, реальный, подлинный и материальный Никита Шершнев.

Но успокойся: явился он сюда не по твою душу. И впрямь: никак, ну никак не разузнать ему, куда ты подевалась. Да и больно-то ты ему нужна! Русско-французский киллер прибыл в Мулен по совершенно конкретному делу: работу работать, выполнять заказ на убийство. Явился по следу своей жертвы, имя которой – Дени Морт.

Или Фримус – это уж кому как больше нравится.

Франция, Париж,

80-е годы минувшего столетия.

Из записок

Викки Ламартин-Гренгуар

Мой муж, бесспорно, был одним из лучших среди тех людей, которых я встречала в своей жизни. Ни словом не поперечившись, он прервал наше свадебное путешествие, и мы в наемном автомобиле спешно отправились в Турин, потому что там жил кузен моего мужа, авиатор, который брался доставить нас в Париж за несколько часов. Наверное, тот перелет – в 21-м году явление беспрецедентное! – должен был запомниться мне навсегда, но я не помню о нем практически ничего, только то, что нас перед посадкой в самолет одевали в какие-то особые прорезиненные и утепленные костюмы – в вышине ведь куда холодней, чем на земле. Я напяливать это уродство отказалась – у меня были очень теплые меха, подарок к свадьбе, я надеялась на них, – а Робер пилотный костюм все же надел – полагаю, чтобы повеселить меня, – и ему это удалось. Недаром же я до сих пор помню этот эпизод!

Да, еще вот что осталось в памяти: поскольку воздушные путешествия были в те времена чем-то совершенно невероятным и очень опасным, люди, отправляясь в полет, обычно писали завещания. Мы с Робером тоже написали: тут я узнала истинный размер его состояния, потому что перейти это состояние должно было ко мне.

Очень смешно, конечно: завещать мне свое имущество, если я могу погибнуть одновременно с ним, с моим мужем! Я ему так и сказала.

– В самом деле! – усмехнулся Робер. – Ну что же, коли так, то в силе останется мое прежнее завещание.

– И каково же оно? Кто по нему наследует? – спросила я – не потому, что меня это очень волновало, а потому, что надо же было о чем-то говорить, ведь мертво молчать от страха за отца, от страшных мыслей и предположений (я уже тогда не верила, что Анну убил отец, я предполагала, кто это мог сделать, единственный человек, кроме него!..) – молчать, повторяю, я уже устала. – Кто же по нему наследует?

– Один мой русский друг, – ответил Робер. – Человек, которому я обязан жизнью, который спас меня: сначала из подвалов московской Чека, где за несколько дней до этого была расстреляна моя жена, дочь генерала, воевавшего в то время против большевиков, – а потом избавил от голода и медленной смерти в Петрограде, переведя по льду Финского залива.

– Боже мой, – пробормотала я, глядя на мужа недоверчиво, – да неужели мир и в самом деле насколько тесен?

– Не понимаю, ты о чем? – поднял он, по своему обыкновению, одну бровь, и я против воли улыбнулась: меня всегда забавляло то чуднуе выражение, которое принимало его лицо.

– Готова держать пари, что я знаю твоего спасителя, – отвечала я. – Это русский, верно? И зовут его Никита Шершнев.

– Ну да, – кивнул Робер, совсем не удивившись моей осведомленности. – Конечно, это он. Еще когда ты рассказывала мне о своем чудесном бегстве из России, я хотел спросить, как звали твоего проводника, но потом вспомнил, что он…

Тут он вдруг умолк и с озабоченным видом принялся хлопать себя по карманам.

– Что? – спросила я. – Что – он? Что ты вспомнил?

– Погоди! – с досадой сказал Робер. – Я не вспомнил, а забыл! Я совершенно забыл: я ведь не протелеграфировал мэтру Зандстра, что мы летим самолетом, а не едем поездом! Он будет ждать нас не сегодня, а только послезавтра. А я хочу, чтобы он встретил нас на летном поле в Руасси[26] и немедленно сообщил все новости. Погоди, я сейчас напишу телеграмму и попрошу Антуана ее тотчас отправить.

Он вытащил блокнот, потом долго искал вечное перо и наконец принялся сосредоточенно писать.

Антуаном звался его кузен – тот самый, который занимался воздушными перевозками пассажиров и устраивал наш отлет, а мэтр Зандстра – это был поверенный моего мужа. Он также вел теперь все дела моего отца, и Робер засыпал его телеграммами, требовал нанять лучшего адвоката, добиться освобождения отца под залог и всякое такое. К тому же Робер беспрестанно связывался с Зандстра по телефону, хотя, что и говорить, междугородняя, а особенно международная связь в то время оставляла желать лучшего и была дорога баснословно. Но мой муж только плечами пожимал, когда кто-то заикался об этом. Он всегда считал, что деньги – это средство, а не цель, и относился к ним не без презрения.

– Есть два сорта людей, – говорил он. – Одни готовы склеивать кредитку, чтобы скорее ее потратить, другие ломают пополам сантим, чтобы дольше жить на него. Я принадлежу к первым, хоть и жалею вторых, а они, наверное, осуждают меня. Но ведь ничего не поделаешь, раз уж Творец таким меня создал.

Я и сама всегда относилась к деньгам свысока, даже когда бедствовала, поэтому понимала его.

Но я отвлеклась… Точно так же, как тогда написание этой срочной телеграммы Зандстра отвлекло меня, я вновь забеспокоилась об участи отца и не задумалась вот над чем: а ведь Робер буквально час назад телефонировал Зандстра из кабинета Антуана… Я, правда, при разговоре не присутствовала, мой муж меня оберегал и предоставлял мне строго дозированную и тщательно просеянную информацию… Но неужели он забыл предупредить Зандстра о нашем приезде? Впрочем, у меня осталось впечатление, что мужу просто не хотелось говорить о Никите, и я, дура такая, решила, что он догадывался о моей любви и просто не хотел тревожить мои чувства, а может быть, все же ревновал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});