Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного - Игорь Курукин

Об избиении жителей целого города по подозрению в измене также известно ещё из текстов Ветхого Завета. Первый израильский царь Саул повелел «начальнику пастухов» Доику-идумеянину возглавить карательную экспедицию и уничтожить левитский город Номву. Разгрому «града иереиского» предшествовала казнь восьмидесяти шести левитов во главе с первосвященником Ахимелехом, обвинённых в измене. Саул подозревал их в тайном сочувствии к своему мнимому сопернику Давиду. В глазах израильского царя вину Ахимелеха усугублял тот факт, что он снабдил беглецов пищей — священными хлебами, а безоружному Давиду вручил меч, некогда принадлежавший гиганту Голиафу (1 Цар. 21:3–6, 8–9). Не поверив уверениям первосвященника в преданности, Саул приказал истребить за «грех» измены не только самого первосвященника и его ближайших сподвижников — левитов, но и всех их «слуг»-номвитян: «от мужеска полу и до женьска, от отрок и до с<о>сущих <младенцев>» вместе со всем имевшимся в городе скотом: «и телят, и оселе, и овчат» (1 Цар. 22:19).

Подобная участь нередко ожидала и население городов, захваченных иудеями в ходе боевых действий. Так, Иисус Навин во время штурма Иерихона, предав его жителей проклятию, распорядился, чтобы «все, елико бяше в граде от мужеска полу и до женьска, от юноша и до старца, и от телца до овцы, и до осляти, все — под мечь». Исполнив повеление своего предводителя, израильские воины «град… запалиша огнем с всем, еже в нем, разве злата и сребра, меди и железа», которые им надлежало «отдаша в дом Господень, внести Господеви» (Нав. 6:20, 23).

Расправа Грозного с тверскими и новгородскими «изменниками» представляется чем-то вроде вольной инсценировки библейского повествования о наказании Саулом обитателей подвластной ему Номвы. В самом деле, страшную участь представителей региональных элит, заподозренных монархом в измене, в полной мере разделили не только многие из их родственников, челядинцев или даже холопов, но и тысячи человек, «вина» которых состояла лишь в том, что им довелось жить на одной территории с высокопоставленными опальными. Причём в жизни, как и в литературном произведении, безусловному уничтожению подлежали и сами «преступники», и их «скверное» имущество. Любопытно, что августейший читатель Священного Писания с одинаковым восторгом и энтузиазмом был готов подражать и Иисусу Навину, пожертвовавшему ради спасения всего израильского народа жизнями преступника и его вероятных соучастников, и Саулу, погубившему множество законопослушных подданных из-за одних только сомнений в лояльности первосвятителя. Такая нетривиальная психокультурная коллизия легко могла возникнуть в средневековой России, где перевод на церковнославянский язык библейских книг отнюдь не подразумевал синхронного перевода толкований Отцов Церкви на ветхозаветные тексты, не используемые за богослужением. Поэтому царь Иван Грозный, лишённый духовного путеводительства по Ветхому Завету, вынужден был постигать премудрость древних памятников исключительно в меру своего разумения и темперамента. Практическим результатом такого стихийного знакомства с ветхозаветными текстами стала невиданная дотоле эскалация насилия над подданными, многие из которых были преданы смерти за «преступления», содеянные даже без их формального участия, другими людьми, за сотни вёрст от места их постоянного проживания.

Между тем расправа с населением городов и сёл Северо-Запада Московского государства весьма напоминала операцию русского войска на вражеской территории. Каковы были обычаи ведения войны во владениях противника, великолепно иллюстрирует история осады ратниками царя Алексея Михайловича литовского Витебска в 1654 году. Осенью того года шведский торговый агент в Московии И. де Родес сообщал в донесении королю Карлу X Густаву о повелении целенаправленно разорять окрестности осаждённого Витебска, отданном царём своим воеводам: «На 70 миль пути почти всё сожжено и опустошено, урожай на полях выжжен, вытоптан и скормлен <лошадям?>; напитки — венгерское вино, коньяк, медовуха и пиво — вылиты на землю и смешаны с дерьмом. Солдатам и офицерам высочайше предписано не пить ни капли. Скот забивается солдатами только ради получения кожи, а мясо достаётся воронам»{150}. Можно заметить, что картины погрома окрестностей Великого Новгорода в 1570 году и Витебска менее столетия спустя имеют много общего.

Думается, «изменнический» город или регион переставал восприниматься в качестве неотъемлемой части своего государства, отчего обращение карателей с его жителями и их имуществом подчинялось жестоким правилам ведения боевых действий на чужой земле. Именно поэтому еще в 1387 году, когда войска коалиции, возглавляемые смоленским великим князем Святославом Ивановичем, отправились отвоевывать старинную «отчину» Мстиславль, захваченную литовцами, путь их был усеян трупами мирного населения, брошенными в разрушенных жилищах. Смоленские «вой» и их союзники, «кого где изымавше нещадно мучаху различными казньми: мужей, жен и детей, а иных в избы запирающи зажигаху»{151}, то есть громили родную землю, волей случая оказавшуюся под властью Литвы, и жестоко расправлялись с бывшими подданными смоленского «володетеля».

Создаётся впечатление, что сами наши соотечественники эпохи Средневековья не имели точного представления о том, кого следует считать изменником и в чём, собственно, заключается преступное деяние, называемое изменой, когда речь заходит не об отдельной личности, а о населении города или даже целого региона. В отечественной истории Средневековья и раннего Нового времени «тиран Васильевич» был отнюдь не одинок в организации массового умерщвления подданных по одному лишь подозрению в их «измене». Тишайший царь Алексей Михайлович погубил тысячи людей в Белоруссии и Литве во время длительной войны с Речью Посполитой 1654–1667 годов, причём речь идёт не о потерях в ходе боевых действий, а о сознательном истреблении мирных жителей новоприсоединённых территорий, которые после тактического отступления царских войск автоматически становились «изменниками» при возобновлении старой присяги польскому королю. Трагический инцидент, в котором буквально как в зеркале отразились новгородские события 1570 года, произошёл с мещанами Брест-Литовска при повторном взятии города русскими «ратными людьми» в начале 1660 года. Имперского капитана Розенштейна, посетившего в феврале по делам службы завоёванный московитами Брест, потрясло жуткое зрелище: во рву, возле городских ворот, едва присыпанные соломой, лежали трупы и отделённые от туловищ головы 1700 тамошних обывателей, убитых как в ходе штурма города, так и во время резни, устроенной после взятия замка{152}. Примечательно, что жители Бреста подверглись избиению лишь на основании гипотетической возможности совершения инкриминируемого им преступления: московский военачальник князь И. А. Хованский точно не знал, принимали ли они новую присягу, но тем не менее отдал приказ о проведении экзекуции.

Погром городов за «измену» прекратился лишь при Петре 1.2 ноября 1708 года, после перехода гетмана Малороссии И. С. Мазепы на сторону шведского короля Карла XII, карательный отряд, возглавляемый А. Д. Меншиковым, «выжег и высек» гетманскую столицу Батурин. «Ятмана (гетмана. — И.К., А.Б.) же Иоанна Мазепу великий государь повеле смертию казнити, и град его столный разори до основания и вся люди посече…» — лаконично сообщается в одной из позднейших новгородских летописей{153}. Однако необходимо отметить, что безвестный книжник, явно памятуя о том, как поступали в аналогичной ситуации прежние российские государи, приписал монарху-реформатору мысли и поступки, которых тот не совершал. Расправу с «изменниками» затеяли драгуны, понесшие потери при штурме города, а Меншиков остановил своих разошедшихся подчинённых лишь через несколько часов. Государь не только не наградил «Алексашку» за батуринский штурм, но и повелел исключить описание этой операции из официальной «Гистории Свейской войны»{154}. Следовать «старине» Пётр более не желал.

Иван Грозный же, подобно одному из героев Г. К. Честертона, с упоением читал «свою Библию», нередко используя её тексты в качестве практического руководства при организации массовых экзекуций. Какова была роль опричников в этом кровавом шоу и насколько они были способны постичь всю символико-аллегорическую глубину замыслов палаческих инсценировок самодержца? Думается, «тиран Васильевич» отводил своим приспешникам из слободского «братства», равно как и опричным «детям боярским» или стрельцам, скромное место бессловесных статистов, беспрекословно и, главное, точно исполнявших его волю. Образованность же основной массы служилых людей «по отечеству», без различия их принадлежности к земщине или опричнине, не выходила за рамки элементарных навыков чтения, письма и счёта. Поэтому и ближайшие сподвижники августейшего «игумена», и провинциальные опричные «дети боярские» в большинстве своём вряд ли смогли оценить по достоинству прихотливую игру ума монарха-книгочея. Однако они были вполне в состоянии адекватно воспринять намерение царя превратить опальных в инфернальных «заложных» покойников.