Зона поражения - Грэм Макнилл

В люке первого же показавшегося «Лемана Русса» Уриил увидел не кого иного, как Лито Барбадена. Щиток его шлема был поднят, чтобы не мешать полковнику выкрикивать приказы. На лице будущего губернатора сквозило явственное наслаждение происходящим и святая уверенность, что он выполняет заветы Императора, истребляя мирных граждан. Рядом с танком Барбадена вышагивали Верена Каин и сержант Тремейн, и в их глазах Уриил видел тот же самый фанатичный блеск. Теперь капитану Ультрамаринов хотелось, чтобы смерть губернатора стала как можно более болезненной.

Ему самому было тошно от столь злобных желаний, однако его гнев подпитывался еще и тем фактом, что Барбаден не только приказал убить всех этих людей, но еще и слишком явно наслаждался бойней, чтобы это можно было не заметить.

— Как бы нам все это прекратить, а? — спросил Пазаний.

— Понятия не имею, — ответил Уриил. — Полагаю, все закончится, когда Тайер решит, что мы увидели достаточно.

— Ну, мне-то уже точно хватило, — заметил Пазаний, — вполне хватило, чтобы понимать, что пуля в затылок — слишком гуманная смерть для Барбадена.

— Согласен, — сказал Уриил, — и теперь я даже знаю, как положить всему этому конец.

Как только он произнес эти слова, видение померкло, пошло рябью, и пылающие руины Хатуриана сменила разгромленная больничная палата.

Уриил несколько раз моргнул, привыкая к полумраку, и увидел нависшего над ним предводителя бескожих. В глазах мутанта все так же бушевало хищное пламя, но угрозы он, казалось, не излучал, одну только глубокую скорбь. Уриил увидел, как позади огромного мутанта силится подняться на ноги Леодегарий, чья броня с правой стороны была полностью залита кровью.

— Так тебе известно, как положить этому конец? — спросил вожак.

— Известно.

— Как?

Уриил заглянул за спину гиганта, чтобы посмотреть на командира Серых Рыцарей.

— Брат Леодегарий, вы все еще поддерживаете купол эгиды над Барбаденом и Тогандисом?

— Конечно, — отозвался тот, и Уриил по голосу понял, насколько вымотан воин. Впрочем, Серый Рыцарь действительно по праву носил титул героя Империума, раз уж сумел подняться на ноги, будучи почти смертельно изувеченным. — И что?

— Снимите его, — произнес Уриил.

Тюрьмой овладела паника.

Заключенные кричали и осыпали охранников бранью, но если кто и слышал их вопли, то не рискнул даже носа показать из центральной башни. Сейчас Паноптикум был полностью отдан во власть призраков погибших хатурианцев.

Шейво Тогандис стоял перед прутьями своей клетки, шепча молитвы и исповедуясь во всех своих грехах, во всех ошибках, совершенных за свою жизнь. Слова он произносил очень и очень тихо, зная, что Император и так услышит, и не желая делиться ими с Лито Барбаденом.

Призрачные фигуры в молчании наблюдали за его покаянием, и Шейво оставалось лишь надеяться, что они поймут, сколь искренни его сожаления и душевная боль. С той минуты, как призрак девочки был отброшен псионическим барьером, воздвигнутым Леодегарием, они больше не делали попыток приблизиться, только смотрели на них и ждали.

Когда с исповедью было покончено, Тогандис произнес:

— Я иду по пути праведному. И пусть он усыпан битым стеклом, я пройду по нему босыми ногами. Пусть его пересекают реки огненные, я преодолею их. Пусть он порой скрывается во мгле, свет Императора направит мои стопы.

— Сам ты, Шейво, разумеется, ничего придумать не мог, — усмехнулся Барбаден. — Чьи это слова? И не пытайся лгать, будто твои собственные, я слишком хорошо тебя знаю.

— Они принадлежат перу Долана Хиросийского, человека, который помог низвергнуть кардинала Бухариса.

— А, тому самому, что выступил против тирана во время Чумы Неверия? Я прав? Неужели ты полагаешь, будто люди будут вспоминать тебя так же тепло, как и Долана? Быть может, ты и исповедник, Шейво, но в тебе нет и десятой доли того, что было в нем, — произнес Барбаден, беззаботно развалившись на нарах. — Очень уж ты любишь пресмыкаться и лебезить, чтобы удостоиться царствия Императора.

— Думаешь, тебе там найдется место, убийца?

— Я не убийца, — рассмеялся Барбаден, — и как только меня выпустят из этой клетки, я снова займу трон в императорском дворце. У меня есть право апеллировать к самому губернатору сектора, и как ты думаешь, станет он сильно беспокоиться по поводу того, что я прикончил какую-то горсточку террористов?

— Если в этой галактике еще существует хоть капля справедливости, то — да, — сказал Тогандис, закрывая глаза и мечтая лишь о том, чтобы Барбаден заткнулся.

— Шейво, нет на свете никакой справедливости. Не будь глупцом. Ей в галактике просто некуда было бы приткнуться, — продолжал губернатор. — И если позволишь мне тоже прибегнуть к цитате, то лично я нахожу одну из них весьма правильной: «Ежели человек запамятует о долге, он и не человек более, но хуже зверя есть. Нет пристанища ему ни средь людей, ни в сердце Императора. Да погибнет и забыт будет».

— Так и поступим.

Голос этот неожиданно прозвучал прямо в мозгу Тогандиса, и, открыв глаза, он вскрикнул, увидев, что клетки их внезапно наводнили призраки, прежде неподвижно дожидавшиеся за прутьями.

Сердце кардинала сжалось от страха, но на смену ему тут же пришло что-то вроде облегчения. Все наконец завершилось — и пустое ожидание, и боязнь быть казненным, и, более того, тревога, что им удастся избежать наказания.

— Отстаньте от меня, будьте вы прокляты! — закричал Барбаден. — Проваливайте, я сказал!

Тогандис молча наблюдал за тем, как мертвецы окружают бывшего губернатора Салинаса, спеша поучаствовать в его уничтожении. Слово «призраки» уже не слишком им подходило, поскольку они больше не были бесплотными существами, сотканными из туманного света, — их когти теперь вполне могли пронзить кожу, а зубы позволяли им сдирать плоть с костей.

Барбаден зашелся в вопле, когда погубленные им люди вначале исцарапали его лицо, а потом повалили на пол и начали рвать на части. Прежде всего он лишился глаз, выдранных из глазниц холодными мертвыми руками.

Существа срезали кожу с его лица, по ниточкам повыдергали мышцы, обнажая кости. Бывший губернатор отчаянно молотил руками и ногами, наполняя своими воплями тюремные покои, а мертвецы тем временем протянули окровавленные когти к его животу.

Как зачарованный, Тогандис с ужасом наблюдал за тем, как мстительные духи рвут Лито Барбадена на лоскуты, раздирая его плоть и дробя кости.

Еще несколько мгновений — и все было кончено; в камере не осталось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало человеческое тело. Одна лишь истерзанная требуха, глубокая лужа крови да осколки костей.

Мертвецы повернули головы к Шейво Тогандису.

— Делайте, что считаете правильным, — произнес он, а когда мертвецы приблизились и протянули руки к его глазам, добавил: — Я прощаю вас.

Уриил понял, что все закончилось.

Мертвенный свет в глазах предводителя бескожих померк, и в Палатах Провидения воцарилась неожиданная тишина. Умолкло завывание призраков, начал развеиваться светящийся туман. Уриил испытал ни с чем не сравнимое облегчение, когда призраки отправились в последний путь, обретя наконец возможность раствориться в варпе.

Уныние, окутывавшее Салинас, исчезло в одно мгновение, и Уриил понял, что даже не осознавал, насколько оно давило на него, пока не пропало.

Затем он услышал хриплый вздох, донесшийся со стоявшей возле него койки, и посмотрел на Сильвана Тайера — машины, поддерживавшие жизнь в его теле, начали со скрежетом останавливаться. Ритмичный механический гул затихал, пока не остался лишь тонкий монотонный писк, который мог значить только одно.

Сильван Тайер умер, а вместе с ним — и угроза для Салинаса.

Рана в ткани реальности схлопнулась, как только ее перестало поддерживать сознание бывшего лидера Сынов Салинаса.

Уриил сделал глубокий вдох, очищая легкие, и огляделся, уверяясь, что это не очередное видение и что все действительно завершилось. Рядом стоял Пазаний, на полу, опираясь на единственную руку, сидел Леодегарий, силившийся сохранять вертикальное положение.

Хирон, прихрамывая, направился к своему командиру, а внимание Уриила тем временем переключилось на предводителя бескожих. Последний из племени, он неуверенно покачивался и озирался, словно просыпаясь после долгого и тяжелого сна.

Его заплывшие, мокрые от слез глаза посмотрели на Уриила, а затем вожак, издавая раздирающий сердце стон, рухнул на колени, прижимая когтистые ладони к вискам и бормоча что-то о том, что это он во всем виноват. Грудь гиганта сотрясалась в рыдающих всхлипах, и Уриил уже в который раз испытал глубокое сожаление, что все закончилось именно так.