Последняя охота - Эльмира Нетесова

Лида, сжав зубы, ухватилась за багор.

— Вон из цеха! Чтоб ни ногой сюда! — замахнулась, но Михаил успел перехватить.

Удержал руку с багром и сказал Власу:

— Пошли выйдем…

Меченый выскочил из цеха как ошпаренный.

— Чего тебе из-под меня потребовалось?

Не услышав ответа, тут же отлетел в снег. Удар пришелся под подбородок. Нестерпимая боль на секунды помутила сознание. Влас не ожидал такого поворота и рассвирепел. Едва вскочил на ноги, получил удар в «солнышко», снова не удержался на ногах. Только встал, кулак Михаила угодил в висок. Влас успел ухватиться за дерево, но в голове звенело всеми колоколами.

— Еще раз к ней подойдешь — убью гада! — услышал Меченый.

Внезапно развернувшись, подцепил Михаила на кулак. Попал в переносицу. Смирнов встал, из носа текла кровь.

— Это что тут? Драка? — появилась неведомо откуда Нина Ивановна и уже ледяным тоном спросила: — Что случилось?

В эту минуту из цеха выглянул Дамир. Он все понял и сказал, крутнув головой:

— А тебе, Влас, не хрен приставать к бабам. Не то соберутся кучей, все поотрывают…

— К кому лез?

— К Лиде прикипался! — ответил Дамир за всех.

— Послушайте, Влас! Прекратите свои тюремные заигрывания. Если не умеете по-человечески ухаживать за девушкой, не лезьте! Не позорьтесь! Наши девчонки умеют за себя постоять. И не просто отлупят за хамство, но и покалечат! Идите в дизельную и без причины не приходите в цех! А вы, Смирнов, приведите себя в порядок и тоже за дело! Негоже здесь петушиные бои устраивать. Постыдитесь! Нашли место! Уже голова в седине, они как мальчишки тут сцепились! Живо в цех! — подтолкнула к двери Михаила и сама вошла следом.

До самого вечера Смирнов работал не разгибаясь. Чистил фильтры, решетки, садки. Он не пошел на обед в бытовку, хотя женщины звали его. Дамир тоже работал молча. Он понимал, что Михаила теперь лучше не задевать. Влас тоже не появлялся в цехе.

— Слышишь, Мишка? Ну давай, сюда ближе подойди, — позвал перед самым окончанием работы Дамир и заговорил шепотом: — А Лида, когда ты уехал, все ночи не спала. Верно, за тебя тревожилась? Может, любит, а?

— Отстань! Она вдвое моложе. В дочки мне годится, а ты о чем завелся?

— У дочек до ночи не засиживаются. Иль меня дураком считаешь?

— Мы просто общаемся. Без всяких планов на будущее. О том даже мысли не имеем, — решил отмахнуться от стукача.

Но Дамир зудел назойливо:

— А знаешь, что она сказала Федору, когда вы уехали, тот зашел к ней на минуту: мол, боюсь за Смирнова, как он там? «Хоть бы не простыл».

Михаил вспомнил глаза Лидии в тот момент, когда они увиделись. В них сверкали огоньки радости. Он и не принял это на свой счет. Конечно, порадовалась, что все вернулись живыми.

— А знаешь, чё Валька сказала бабам? Что Влас ей в мужики предлагался, а она его бортанула. Отказала, стало быть. И верно сделала. Теперь высмеять его порешила. За Лидку. Ох и устроют ему!

— Как ты пургу передышал? — спросил Михаил.

— При печке и свечке. Хорошо, нашу трубу не занесло, топить мог. Другим тяжко досталось. Только откопали. А как намерзлись за эти дни? Я Полине помог. Вместе с Федькой ейную трубу из снега освободили. Ох и благодарила! Если б не было рядом мужика, может, и совсем скуковались бы? Но помешал змей!

Смирнов, возвращаясь домой, глянул мимоходом на окно Лиды. Увидел девушку, та махнула ему рукой, приглашая зайти. Михаил кивнул, дал знать, что скоро придет. Дамир, поняв нехитрую азбуку жестов, пригорюнился. Догадался, что и этот вечер у него пройдет в одиночестве.

Михаил вернулся раньше, чем обычно. Все же сказалась усталость с дороги. Даже в постели ему виделись горы снега, лошадиный круп, увязший в сугробе, перекошенное от злобы и усталости лицо Золотарева, исхлестанное пургой, и неподвижные фигуры Александра и Вали.

«Какое счастье, что они живы! Не приведись опоздать. Дмитрий сказал, через час было бы поздно… Выходит, они счастливые! Им нужно долго жить! А как радовались их старики!» — вспоминает Смирнов. И словно наяву видит Власа: «Давай, кенты! Ну давай! На кону — клевый навар! Сама жизнь!» Он появился заснеженным призраком. Нажали так, что в затылке ломило, а плечи, упиравшиеся в сани, немели от напряжения. «Давай, корефаны!» — кричит Влас или пурга. Впрочем, они мало чем отличались друг от друга. Снег не только бил, он душил, хватая за горло холодом. Пурга хлестала, сгибая пополам. «Как трудно было выжить и выдержать. Что там помороженные, почерневшие лица и руки? Сами живы, и этих удалось вырвать у пурги». Закрывает глаза Михаил и слышит песню, которая доносится через стенку. Ну да, соседка снова включила магнитофон. Михаил слушает, улыбаясь.

…молоком бежит по снегу ветер,

Обдувая улицы и крыши,

Словно белых маленьких медведей

Языком шершавым лижет.

Он поежился, под теплым одеялом стало нестерпимо холодно. Будто снова оказался в снегу, один на один с пургой. Чья возьмет в этот раз? Кто упадет, не выдержав испытания? А за стеной голос Окуджавы, словно и он был там, рядом, все понял, сердцем пережил вместе с ними:

Заплутались мишки, заплутались,

Заблудились в суматохе улиц.

И к Большой Медведице, как к маме,

В брюхо звездное уткнулись…

— Вот черт! И не думал, что у этой сикухи такие классные песни есть! — увидел в дверях Власа. Он стоял, прислонившись к косяку плечом. Никто не слышал, как он вошел. В руках держал письмо. — Это тебе! Димка почту получил. После пурги. Только разобрался. Просил передать…

Мишка глянул на конверт. Знакомый почерк. Его узнал бы из тысяч. Никак не ожидал, что Олег достанет его здесь. «Наверное, опять упреками засыпет?»

Развернул письмо:

«Теперь ты меня понял полностью! Я знаю о тебе все! Пора и тебе узнать кое-что! Я вовсе не собираюсь извиняться. Случилось то, что должно было произойти. Моя жена, как тебе известно, не перенесла смерти сына. Теперь мы живем с Ольгой, твоей бывшей женой. У нас родился сын. Ему… да, впрочем, он еще малыш. С его появлением мне стало легче. Все ж не один в этом свете. Маленький ребенок скрасил большую утрату, и я снова услышал: «Папа!» Для меня снова появился смысл в жизни. Думаю, что этого сына у меня никто не отнимет. Ты скажешь, зато у тебя отнято все? Сам виноват! Жизнь предъявила каждому свой счет. Я обязан был сам сообщить тебе обо всем! Нет, я не жалею, как и ты не пощадил меня. Хочу лишь сообщить, что у тебя теперь нет и матери. Она умерла под Новый год. Я навещал ее, помогал по возможности, просил не писать о том тебе. Не ради бывшего друга, ради нее самой. Она, как ты помнишь, была нам с тобой одной матерью на двоих. Очень тяжело переживала случившееся. Она знала все, потому не перенесла… Я знаю, ты не станешь переживать из-за Ольги. Будь на свободе, вряд ли упрекнул меня. Вы давно охладели друг к другу. Ты не понимал и не ладил с ее родителями. У меня с ними полная взаимность. Мальчонку нашего по обоюдному согласию назвали Мишкой. Что касается тебя… Квартира, где вы с Ольгой жили, и дом матери остаются за тобой. Когда приедешь, сам ими распоряжайся. На могиле матери я поставил памятник и положил венок. От нас с тобой. От сыновей. Не спеши делать выводы. Братом назвал тебя на могиле, но не в жизни. Пусть мать спит спокойно. Я ничего не обещал ей. Она была мудрой, чего не хватало нам. Может, когда-нибудь у ее могилы будет сделан нами первый шаг к примирению…»

Михаил отложил письмо. В глазах рябило, словно оказался выброшенным в пургу. Нечем дышать.

Он все эти годы жил ради встречи с матерью. Видел ее во снах. Разговаривал, советовался, спорил, делился всем. И вдруг ее нет…

«А может, Олег решил мне отомстить вот так? Он знал, что, кроме нее, никого не осталось и… Может, она жива?»

Нет, к письму приколота справка о смерти. Не сразу увидел, а теперь внутри все оборвалось. «Никто не ждет, никому не нужен. И она устала ждать. Да нет, не устала, ее отняли у меня! Тот, кого считал другом». Шатаясь, вышел на крыльцо. Вокруг темно, тихо, как на кладбище.

Михаил сел на обледенелый порог, обхватил руками голову. «Уж лучше б остался в пурге. Зачем живым вернулся? Для чего? Меня никто не ждет. Она все знала и переживала за обоих, а значит, вдвойне! Эх ты, Олег! И ее не пощадил. Называл матерью лишь на словах, но никогда не был сыном. Иначе не убивал бы, не терзал, сумел бы успокоить и сберечь…»

— Мишка! Пошли домой! — тянет Дамир за плечо.

— Я побуду здесь.

— Застынешь.

— Да отвяжись!

— Меня отпускают, слышь? Совсем, домой! — услышал голос Дамира. — Скоро вдвоем останетесь с этим извергом, Меченым. Я ж уеду к сыну. Хотел скоротать с тобой последние деньки, а ты косорылишься. С чего?

— Мать умерла! Понимаешь, Дамир?

— Конечно, видать старая была?

— А разве в годах суть? Мать — она и есть мать.

— Она далеко отсюда жила, а я вот совсем рядом. Теперь меня не станет.