Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— У вас неприятности? — осторожно спросил Кокотов.

— Да, пожалуй…

— Вы разводитесь?

— Вам уже рассказали?

— Нет… Просто… Услышал…

— Да, развожусь. Вы ведь тоже разводились?

— Два раза.

— Один раз с этой… с Обиход. А во второй раз?

— С Вероникой.

— Опасное имя! Скорее всего, разводились не вы с ней, а она с вами. Так ведь?

— Да, она нашла себе богатого.

— Дурочка! Богатые не женятся, а заводят жен. Огромная разница! Многие понимают это, когда уже поздно. Вы все еще любите ее?

— Нет, конечно! — ответил Андрей Львович с такой решительностью, что Обоярова поглядела на него со снисходительной улыбкой.

— Не спешите! — сказала она. — Любовь как инфекция: может прятаться в каком-нибудь закоулке души или тела, в одной-единственной клеточке сердца, а потом вернуться. Страшно вернуться! Если любовь зацепилась в душе — это полбеды. А вот если в теле… Плохо, очень плохо!

— Почему? — удивился писатель.

— Потому что с душой еще можно договориться. Трудно, но можно. А с телом — никогда!

— А ваша инфекция где прячется? — беззаботно спросил Кокотов и напрягся в ожидании ответа.

— Нигде. Я никогда не любила своего последнего мужа — ни душой, ни телом. Мы были партнерами, в том числе деловыми. Мама очень хотела, чтобы я вышла за него замуж. Вы помните мою маму?

— Нет…

— Не может быть! Она же устроила в пионерском лагере грандиозный скандал на родительский день. Из-за грязного постельного белья в спальне девочек. Ну?!

И он сразу вспомнил красивую строгую женщину, совавшую в нос бедной Людмиле Ивановне скомканную нечистую простыню:

«Это что — ночлежка? Ночлежка, я вас спрашиваю? А что дальше? Вши? Дальше — вши, я вас спрашиваю?!»

«Почему вши? Завтра банный день. А ноги они перед сном не моют, не хотят!» — лепетала, оправдываясь, несчастная воспитательница.

«Что значит — не моют?! Что значит — не хотят?! Заставить!»

«Как?»

«Силой!» — крикнула женщина, ее тонкое, красивое лицо исказилось, а на скулах заиграли мужские желваки.

«Ну не бить же детей?» — спросил пионервожатый Кокотов, пряча за спину свернутую газетку.

«Мою неряху можете бить. Разрешаю!»

— Мама заставила меня выйти за Лапузина, — вздохнула Наталья Павловна. — Заместитель директора академического института, доктор наук, генетик. И как раз развелся. Я тоже… Мама сказала: «Сделай хоть раз по-моему. Не повторяй моих ошибок!» И я подумала: «Два неудачных брака, один по любви, другой по великодушию, — этого вполне достаточно!» Понимаете, мой папа был джазовым музыкантом, очень талантливым и демонически красивым. Его зажимали. Знаете, в музыкальном мире — страшные интриги. Он жутко пил и обвинял во всем, конечно, советскую власть. В конце концов папа нас бросил, эмигрировал в Штаты и умер, развозя пиццу. Меня вырастил отчим, известный физик. Мама познакомилась с ним, когда брала у него интервью. Я сделала по-маминому… Это был мой третий брак…

Некоторое время молчали. В пруду тяжело всплескивали рыбы. Кокотов думал о том, что если бы у него была такая мама, он женился бы, ни пикнув, на ком угодно.

— А первый раз — по любви? — наконец спросил Андрей Львович.

— А как же еще! Рассказать?

— Да, — кивнул автор «Кентавра желаний», испытывая сердцем неуместную ревность.

— О, вы хотите знать обо мне все?

— Да!

— Как писатель или как мужчина?

— Как человек.

— Умный ответ! А вы хорошо подумали?

— Хорошо.

— Но ведь вы тогда не сможете в меня влюбиться!

— Смогу, — угрюмо пообещал он.

— Нет, не сможете! Ну да это и к лучшему.

— Почему?

— Потому что «любить иных тяжелый крест…»

— Да, любовь — это самый мучительный способ быть счастливым…

— Роскошная мысль. Ваша?

— Нет, Сен-Жон Перса… — зачем-то соврал Кокотов.

— Ну хорошо — слушайте! Моего первого мужа звали Денис, Дэн. Нет, погодите! — Наталья Павловна достала из бокового кармана плоскую фляжку с золотой монограммой, жирно блеснувшей в свете фонарей, отвинтила крышечку и сделала красивый глоток.

«Коньяк! — почуял писатель. — Дорогой!»

— Хотите?

— Если только немножко, — согласился Андрей Львович и деликатно, стараясь не касаться губами горлышка, булькнул.

— Итак, в первый раз я влюбилась в вас, — придав голосу насмешливую эпичность, начала Обоярова. — Рассказать? Ладно, не буду. А во второй раз я втюрилась в каратиста с черным поясом. Он руководил подпольной секцией. Карате ведь было строго запрещено, но если очень хочется… Сначала нас тренировал Шоркин. Вы сейчас упадете!

— Почему?

— Потому что Шоркин был мужем Людмилы Ивановны.

— Какой еще Людмилы Ивановны?

— Ну боже мой, воспитательницы первого отряда — вашей напарницы!

— Не может быть!

— Да!

— Откуда вы узнали?

— Он принес на тренировку фотографии с подпольного соревнования. А на снимке рядом с ним стояла Людмила Ивановна. Я спросила: кто это? И он с неудовольствием ответил: жена.

— Мир тесен, как новый полуботинок. А почему с неудовольствием?

— Ну что вы! Такой ходок был! Ни одной молоденькой каратистки не пропускал, ко мне тоже пристраивался, но я была идейная девочка, с целью…

— С какой целью?

— Сейчас расскажу. А Шоркин закончил плохо. Одна дурочка из нашей секции, несовершеннолетняя, от него залетела. Прибежали родители — и он исчез. Тогда появился Дэн, мой будущий муж. Он сразил меня на первом же занятии — вышел к нам обнаженный по пояс. Ах, какой у него был торс! Играла каждая мышца. Добавьте к этому неподвижное красивое лицо, длинные, почти до плеч темные волосы и черные глаза, полные нездешнего, печального знания. В перерывах между тренировками он, сев лотосом, тихо и бесстрастно говорил нам о карме, сансаре, медитации, сверхзнании… В общем, плел чепуху, какую сейчас можно прочесть в любой бульварной газетенке. Но тогда мы восторженно ловили тайные слова. Девчонки шептались, что Дэн дал обет целомудрия. Ну как после всего этого не влюбиться? Он работал в котельной истопником. Ах, какая романтика для девочки из академической семьи! Точнее, числился… Вместо него по очереди дежурили парни из нашей подпольной секции. За это начальник ЖЭКа (небескорыстно, конечно) разрешил оборудовать в большом бесхозном подвале спортзал и маленькую комнатку, почти келью — для Дэна. Туда-то я к нему однажды и пришла…

— С какой целью?

— Ну, вы спросили!

— Но… вы… вы сказали, что были девочкой с целью, — вывернулся Кокотов.

— А я разве не объяснила?

— Нет.

— Странно. Я мечтала стать шпионкой.

— Ке-ем?

— Шпионкой. Как Мата Хари. Или княжна Вика Оболенская из «Красной капеллы». Ей отрубили в гестапо голову. Я знала, некоторым выпускникам «ромгерма» предлагают работу в органах. Я верила, что мне тоже предложат, и готовилась.

— А почему вы думали, что предложат?

— Ну, не знаю, наверное потому, что я нравлюсь мужчинам. Разве не так?

— Так, — потупился автор дилогии «Отдаться и умереть».

— А шпионке необходимо владеть боевыми искусствами…

Наталья Павловна вдруг отскочила в сторону, присела, выставив вперед два сжатых кулака, а потом с визгом, какой издают женщины, застигнутые во время обнаженного купания, крутанулась так, что ее сапожок просвистел в сантиметре от писательского уха.

— Ух ты! — Кокотов невольно отшатнулся.

— Вот видите! — воскликнула она, принимая каратистскую стойку и глубоко дыша. — Не забыла! А еще я как ненормальная зубрила английский, стреляла в тире и даже записалась в студенческий театр.

— Зачем же в театр?

— А как иначе? Шпион — лицедей, он должен уметь выглядеть именно тем, кого хочет видеть в нем объект вербовки или разработки. Вот, допустим, вы ученый, занимающийся оборонкой, и мне надо под видом аспирантки подобраться к вам, войти в доверие, влюбить в себя и выведать гостайну. Теперь смотрите на меня! Нет, здесь темно! Идемте туда, к фонарю! — Она взяла его за руку и повлекла к свету. — Вот здесь хорошо. А теперь скажите мне что-нибудь!

— Что именно?

— Ну, какую-нибудь математическую ерунду.

— Я забыл… — замялся Андрей Львович. — Ну хорошо, ну вот хотя бы так: сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы, да?

— Что?! Профессор, повторите, пожалуйста!

— Сумма квадратов катетов…

Лицо Натальи Павловны чудесным образом изменилось: в нем появилась некая счастливая настороженность, перешедшая сначала в нежное изумление, а потом — в то особое лучезарное восхищение, от которого мужчине начинает казаться, будто он не только самый умный, но и самый красивый на свете. Кокотов даже пожалел, что не владеет никакими государственными секретами.