Воспоминания о Марине Цветаевой - Марина Цветаева

Кукла. (Гражданская война. Голод. Пайки. Але 9 лет)

После трудной репетиции с 10 утра до 4 часов дня иду из театра голодная к себе домой, на Малую Молчановку, дом 6. Дохожу до своего подъезда. Нет, абсолютно нет никаких сил подняться на 4-й этаж. Стою. Думаю. Что делать? В квартире у меня ни-ко-го! И нет у меня там ни-че-го. Пойду к Марине. Считаю: 20 шагов до Ржевского переулка, 15 шагов до Большой Молчановки, 10 шагов кругом Церкви Николы на курьих ножках. Свернуть вправо в Борисоглебский переулок — 10 шагов до дома № 6. Шесть шагов по лестнице до 2-го этажа. 61 шаг! Решаюсь, иду. На двери у Марины висит деревянный молоток. Стучу. Открывает Аля. Вхожу в столовую, большую, прохладную комнату с камином и с потолочным окном-фонарем. В середине большой круглый стол. Вокруг него уютные стулья красного дерева. У стен большие книжные шкафы. На стенах картины и портреты. Марина стирает на большом столе полинялую мужскую рубашку. Расстелив ее на столе, она намыливает одежную щетку и из всех сил трет ею рубашку поэта Миндлина,[97] которого Марина приютила у себя.

— Бросьте, Марина, стирать такую дрянную рубашку, да еще такому дрянному поэту.

— Неправда! Вы сегодня злая, у него есть очень хорошие стихи! — спорит Марина. — И потом, кто же ему выстирает? Он такой бедный, такой одинокий в Москве.

— Путь сам стирает! У него руки больше ваших и здоровее ваших.

— Не ворчите, Маруся! Его надо жалеть… А вы, наверное, голодная: У нас есть борщ! Аля! Поставь скорее борщ разогревать! Там еще есть кусочек мяса для вас.

Тщательно выполоскав рубашку, Марина вешает ее на спинку стула красного дерева.

— Марина! Знаете что? Я хочу вам предложить… вот что… Хотя… Вы, наверное, откажетесь.

— Обязательно откажусь. Я сейчас запоем пишу…

— Очень жаль. Вахтанг Леванович Мчеделов…[98]

— Вы знаете его по школе Халютиной, дал мне два билета на послезавтра во 2-ю студию на премьеру. Все говорят, что очень интересный спектакль. Пойдемте, Марина!

— Давайте отложим это до завтра. Приходите к обеду и тогда решим, идти или нет. Аля! Борщ вскипел?

— Да! — кричит Аля. — Кипит!

— Сними его, налей в тарелку и неси сюда! на стол!

Осторожно передвигая ноги, Аля напряженно глядит в тарелку, крепко вцепившись в ее края. Медленно двигаясь к столу, ставит тарелку с борщом на край стола и глубоко облегченно вздыхает. Марина близоруко нагибается над тарелкой и недовольным голосом:

— Аля! Почему ты никогда не делаешь так, как тебе велят? Я тебе ясно сказала: «Там остался кусок мяса, положи его Марусе в тарелку!»

Аля краснеет до слез и, встав на цыпочки, обняв Марину за шею, что-то нервно шепчет ей в ухо. Марина слушает и… вдруг закатывается таким неудержимым смехом, что никак не может выговорить какое-то слово.

— Я думаю, там кусочек мяса, а там Алина кукла! Аля! Возьми другую тарелку и принеси в ней эту куклу! Осторожно вынимай! Не обожгись!

Марина долго и внимательно разглядывает маленькую фарфоровую мокрую куклу со всех сторон и созерцательно:

— Вот черти! Как замечательно делают! Три с половиной часа борщ кипел, когда его варили. Почти неделю ежедневно разогревали его до кипенья, а кукла… как была, такой и осталась. Глаза, брови, губы, все краски точно сейчас из магазина! Только вот… бархатное платье… оно было темно-лиловое, а теперь — бледно-розовое. Будете есть борщ?

— Буду! — сказала я. — От ее платья, я думаю, не отравлюсь?

— Борщ очень вкусный, — говорю я, — но как попала кукла в борщ?

— Я помню, она лежала на столе рядом с мясными костями — сказала, задумавшись, Марина — я спешила очень и сгребла все в кастрюлю..[99]

2-я студия

Марина согласилась идти со мною во 2-у студию. Когда я пришла к ней, она была уже готова и волновалась, что мы опоздаем. Как только мы вышли из подъезда, Марина стала развивать такой ход, что я начала задыхаться:

— Ой, Марина! Я не могу так лететь!

— Ниче-го-о! — протянула она, улыбаясь. — Это очень полезно!

Тут я сразу вспоминали и балкон, и ее шаг, и тонкую летящую женщину в черном.

После спектакля мы заспешили было домой, но к нам неожиданно подошел режиссер этого спектакля и мой бывший учитель (в школе Халютиной) Вахтанг Леванович Мчеделов. Я сразу поняла, что он подошел с целью познакомиться с Мариной. И опять я страдала за нее, как тогда в школе Халютиной на ее вечере: от неожиданности она опять вдруг растерялась, вспыхнула до ушей и так смутилась, что начала торопиться скорее домой:

— Я оставила свою дочь на попечение мне малознакомой женщины, я очень спешу.

Вид у Марины был очень гордый. Она прятала за ним свое смущение. Я начала было хвалить спектакль, его постановку, но из этого ничего не получилось. Марина стала прощаться. По дороге домой мы долго молчали. Потом начали хохотать над собой, потом над Мчеделовым.

— Я поняла бы ваше смущение, Марина, если бы еще подошел красивый интересный мужчина, а ведь тут маленький толстяк, вам по плечо, некрасивый, с пухлым ртом и тоже всегда крайне конфузящийся. Мне было обоих вас жалко, я злилась также на свое неуменье помочь вам.

Наконец мы обе признались, что не обладаем уменьем где угодно, в любом обществе спокойно вести любую беседу, на любую тему.

— В нас есть еще что-то от девчонок, — сказала Марина.

— Ох! Марина! Когда я была девчонкой, не дай Бог, как я боялась прихода гостей. Страх, что меня заставят здороваться, делать реверанс, гости будут что-то спрашивать. Я в ужасе сразу бежала на кухню и пряталась там за печку, умоляя прислугу не выдавать меня.

— Маленькая девчонка — это еще ничего — сказала Марина. — А я, помню, взрослая уже была, и мне надо было быстро расписаться «Марина Ивановна Цветаева», а так как около меня стояли человек восемь и все уставились и следили, как я пишу, от смущенья я пропустила две буквы в двух словах. Получилось: «Марна Ивановна Цветава».

От хохота у меня ослабели ноги, и я упала на колени прямо на тротуар, держась за юбку Марины.

Утром Марина позвонила мне и позвала к себе пить кофе. За столом уже она сказала, что получила интересное большое письмо от Мчеделова. Я ждала, то она даст прочесть мне, но она не дала и ни слова не сказала, о чем он ей пишет.

Прощальные дни

В 1921 году Марина узнала от И. Эренбурга, что ее муж жив. В 1922 году друзья Марины выхлопотали ей возможность ехать к нему. В последние дни, уже перед отъездом, она особенно тосковала, металась. То ей было жаль оставляемых, то ей не верилось, что едет к мужу. Мне хотелось быть с ней, около нее, но, как нарочно, у меня начались поездки с Мозжухиным и с Лисенко по разным городам со спектаклями. Вернувшись из Воронежа, я помню, побежала к Марине. Внешне она показалась мне спокойной, иногда даже шутила, смеялась над собой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});