Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

редкой шерсточке, потом сунул к себе за пазуху и понес в сторону речного вокзала в надежде покормить нового друга, а заодно и перехватить самому. Утро наступало, и пароходы уже подали первые гудки.

А в это время в общежитии педучилища готовились к расставанию вчерашние однокурсницы.

– Девчонки! А что будем делать с патефоном? – воскликнула черноглазая красавица Ольга, укладывая в кустарный фанерный чемоданчик немудреные девичьи пожитки. В комнате царили веселый беспорядок, суета, приподнятое и в то же время грустное настроение, какое всегда бывает в студенческих общежитиях после государственных экзаменов, накануне отъезда выпускников.

Патефон, завоеванный девчонками в городском конкурсе художественной самодеятельности, гордость не только комнаты, но и всего общежития педучилища, сиял никелем на столе в центре комнаты. Правда, к нему имелась только одна-единственная пластинка – вальс Штрауса «На прекрасном голубом Дунае», и жившие коммуной на крохотные стипендии девчонки не могли позволить себе роскоши купить другие. И все же это была своя музыка! К тому же на танцевальные вечера пластинки обычно одалживались у педагогов и городских знакомых.

И вот теперь, когда патефон прожил в комнате два года и, казалось, прочно нашел в ней свое постоянное место, выпускницам предстояло решить, где ему жить дальше.

– Давайте оставим в комнате, – предложила рассудительная Валентина, комсорг группы.

– Ну уж нет, – возразила Зинаида, разглядывая себя в зеркало. – За какие заслуги? Придут какие-то зеленые первокурсники на готовенькое. Пусть порепетируют, сколько мы, да сами его и заработают. Лучше мы его разыграем.

– Ничего не лучше, – вмешалась худенькая Татьяна, гладившая платье, – Ты, Зинаида, замуж выходишь, тебе пусть муж на гармошке играет. Ольга в пединститут едет поступать, ей тоже не с руки с патефоном таскаться. Я от своей доли отказываюсь – меня в Тобольске оставляют. А давайте мы его Валентине подарим: ее принудительно на Север, в какую-то глухомань, распределили. Патефон ей там нужнее. Голосовать будем? – И, упрямо тряхнув челкой, первая подняла руку.

– Мы – за! – поддержали Таню Ольга и Зина и, невзирая на вялые протесты Валентины, закружили ее по комнате. – Это тебе на память о нашей комнате, о нашей дружбе и юности...

Тревожно гудят на реке пароходы: пора! поо-раа! В самом деле, пора молодой учительнице ехать к месту своей работы на дальний север, в глухие урманы. Пора отдать неизвестным пока детишкам накопленные за годы учебы знания. Кончилась пора юности, настала пора взросления.

И вот уже подружки провожают Валентину по дощатым мостовым к пароходной пристани, у длинного бревенчатого причала которой попыхивает трубой, как трубкой, старик «Усиевич».

Вы провожали пароход? Или, может быть, вас провожали друзья в плавание длиной в целую жизнь? Или вас уносили быстроходные поезда, легкокрылые самолеты, стремительные автомобили? Говорят, при расставании всегда теряет больше тот, кто остается. А если остаются трое? Ведь они теряют только одну, а она всех троих. Они остаются дома, вместе, в привычной обстановке, а она, отчаянная, едет куда-то на необжитой Север, где нет ни радио, ни электричества, ни кино, ни клуба, ни самодеятельности...

«Бойся!» – кричат, пробегая к пароходному трапу, пристанские грузчики с мешками на плечах. «Бойся!» – шарахаются в сторону пассажиры от здоровенных молодцов в широченных запорожских шароварах, запорошенных углем, мукой, измазанных смолой и Бог еще знает чем. «Бойся!» – ватага богато татуированных богатырей исчезает в темном трюме парохода. «Не боюсь, – шепчет про себя Валя. – Я не одна, я комсомолка, я учительница! Я не пропаду, не замерзну, не заскучаю. Мы будем учиться, работать и строить клубы. Мы организуем в них самодеятельность, а кино и электричество придут на Север по нашим следам». И Валя взбежала по трапу.

С верхней палубы до причала рукой подать. На дебаркадере взволнованные подружки, утирая глаза, машут платочками: «Валя, пиши!..» и еще что-то, но бас гудка заглушает последние слова. Щеголеватый помощник капитана кричит в блестящий мегафон: «Убрать трап! Отдать носовой!» В недрах парохода со вздохом проворачивается машина: уфф! Тяжелое гребное колесо нехотя взбаламучивает кофейную иртышскую воду: плюх, плюх, плюх... Причал остается за кормой, лица провожающих становятся неразличимы, и только руки все машут и машут платочками. Прощайте, девчонки! Удары гребного колеса сливаются в череду коротких звуков: туп, туп, туп, туп. В брызговой пелене, стоящей вокруг его кожуха, играет радуга.

Свежий ветер треплет короткую девичью стрижку Валентины. Кто скажет, что ее ждет впереди? Построенный полвека назад «Усиевич» в ответ тяжело вздыхает паром и, зябко подрагивая белоснежным корпусом, мчится в белую ночь.

Пароход! Устаревшее это название не трогает душу наших урбанизированных, избалованных комфортом «Аэрофлота» и скоростных экспрессов современников. С борта быстроходных многопалубных теплоходов и «метеоров» на подводных крыльях извергающий тучи дыма пузатый «колесник» смотрится анахронизмом, способным вызвать только снисходительную улыбку праздных туристов. Но он обладал одним навсегда потерянным качеством: его организм был живым и приводился в действие силами огня, воды и пара.

У круглого трапа на верхнюю палубу еще в купеческие времена наглухо прикручена медная табличка: «Пассажирам третьего и четвертого класса входъ на верхнюю палубу запрещенъ!» И хотя на этот запрет давно никто не обращает внимания, деление на классы осталось. В надстройке верхней палубы расположились уютные каюты первого и второго класса, в них едут пассажиры посолиднее: командированные, уполномоченные, отпускники. В носовом кубрике нижней палубы размещены двухъярусные деревянные нары третьего класса: народ здесь попроще – демобилизованные солдаты, студенты, колхозники. Есть еще и четвертый класс. Если перевести классную систему на железнодорожный язык, то первый класс – это мягкий, второй – купейный, третий – плацкартный, а четвертый – это даже не общий, а что-то среднее между товарным вагоном и паровозным тендером, так как обладатели билетов четвертого класса обычно едут до своей пристани прямо на полу в коридорах левого и правого бортов, на бочках и ящиках с грузами или на штабелях дров, которыми из-за нехватки угля здоровенные, похожие