Преподаватель симметрии - Андрей Битов

– Как не помнить. Только почему-то я тебе не верю.

– А зря. Рай, Чистилище, Ад… Неужели ты никогда не задумывался над тем, что же такое Прошлое, Настоящее, Будущее?

– Господи, как просто!

– Просто-то просто. Да только там все в обратном порядке. Там время в обратную сторону течет: Будущее, Настоящее, Прошлое. А так все так же. Только Настоящее там условное, как у нас – будущее. Все настоящее – на Земле, сынок. А там каждый попадает в свои представления о загробном мире и находится в них, пока не изживет: то ли кормит червей, то ли терпит адские муки… Пока их не останется. Память – вот ад! Пока все это забудешь… тогда только начинается как бы и восхождение. С нуля, пока не обретешь свою точку. Спасибо тебе, сынок! Это ты меня усыновил… Знаешь, где мой рай? Это то, что ты вспомнил: лодка, велосипед, недопроявленная фотография…

5-014

«Все настоящее – на Земле, – читал Бибо. – Иначе бы сюда так не стремились ангелы. Они гибнут, как мотыльки. Семенем просыпаются на землю, как дождь, и прорастают деревьями. И мы – дышим. Чтобы верить в Бога, надо быть именно материалистом.

За каждого спасенного гибнет ангел, это деревья.

Ангелы греются в идее Земли и сгорают. И Бог – ждет. Землю не под силу создать и Богу. Но вот же она – есть! Невозможно! А еще ропщут! Мол, жизнь плоха. Мол, Бога поэтому нет. Самая рабская, самая подлая мысль из всех. Зачем же вам голова?

Я именно спрашиваю: ЗАЧЕМ? Зачем она такая большая? Зачем в ней мыслей едва ли на ее десятую – остальное-то зачем? Что там, в остальной нашей голове, которой мы не думаем?

Я вспоминаю, я воображаю, я мыслю…

Легко сказать.

Попробуйте вспомнить память, вообразить воображение, подумать мыслью саму мысль…

Ничего не получится.

Ничего, кроме гулкого свода…

Я хотел аукнуться – рот мой раскрылся и не издал ни звука.

Здесь не было звуковой волны.

То есть не было воздуха.

В испуге я осознал, что грудь моя не вздымается.

То есть я не дышу.

Я прижал руку к груди.

Оно не билось.

Я умер?

Жизнь – это дыхание. Ангелы погибают – и мы дышим».

– Все-то ты врешь, отец!

– Он просто перестарался. Меня только оглушило, а он меня сразу в рай… Нехристь!

– Так ты – живой?..

5-015

– Просто я приобрел этот опыт и научился.

– Чему?

– Передвигаться вслед за мыслью.

– Как это?

– Я был и остался бродягой.

– Мне кажется, ты так заврался, что я уже не в силах тебе не верить.

– Браво! Это уже похоже на саму мысль, сынок. Читай дальше.

«Превращение жизни в текст (воображение) подобно возвращению текста в жизнь (память). Память и воображение, таким образом, могут оказаться в той же нерасторжимой, взаимоисключающей связи, как жизнь и смерть. Опыт воображения, то есть представление жизни без себя, без нас, может оказаться опытом послесмертия, который каждому дано познать лишь в одиночку. Только в одиночестве встретишь Бога. Воображение – столь же бессмертная часть нашего существования, как сама смерть. Каждый из нас познает, приобретает опыт послесмертия внутри жизни точно так, как получает с рождением бессловесную память предшествования – самой жизни и человечества. И если мы – люди, то не нарезаны на слепые отрезки жизни и смерти, как сардельки, а содержим в себе всю череду смертей до своего рождения, как и всю череду последующих рождений в послесмертии. И если это не дурная бесконечность (в случае самоубийства), то единственно осмысляемый нами отрезок есть только ВЕСЬ: от акта Творения до Страшного Суда, который не так уж страшен, потому что вполне заслужен. То есть – до Воскресения.

Между кладбищем памяти и воображением как смертью наша душа отрывается от тела ежемгновенно: мы – живем.

Тайна, запирающая для нас вход и выход, рождение и смерть, и есть тот дар, та энергия заблуждения (по определению одного русского графа), с которою мы преодолеваем Жизнь, чтобы выполнить Назначение.

И в этом смысле бессмертие нам – назначено.

Там мы обретаем своих».

– Спасибо, что приехал, сынок… Знаешь, что я хотел бы? Я хотел бы снова жениться на твоей матери.

5-016

– Что же вы к нам сразу не обратились, – с укоризной сказал консул. – Все могло быть значительно проще. И обошлось бы дешевле.

Консул был такой человек-пробор. Пробор был основной чертой его лица, оттого обращен он был к собеседнику всегда одной стороной, будто существовал в отдельном, своем, двухмерном пространстве.

– Хорошо еще, что вы появились в одиннадцатом часу, – угодливо повернувшись тоже боком, сказал Порфириди, – а то бы его не спасли даже цюрихские гномы…

– У вас отличный английский, – сказал человек-пробор.

– С этого чепца трудно согнать пчелу, – ядовито отметил Бибо, и Порфириди несколько испуганно махнул рукой, а консул в ответ дипломатично коснулся своего пробора.

– Слава богу, госпожа Мадонна дала наконец более точные показания, – сказал Порфириди. – Будто ее кто-то надоумил… Дело в том, что пресловутая табакерка принадлежала на самом деле преподобному отцу Урбино Ваноски, а о содержимом ее никто не догадывался.

– Мы внесем залог, – заверил консул. – Перед тем как исчезнуть, ваш отец оставил на ваше имя довольно изрядную сумму…

– На хрена мне его деньги! – вспылил Бибо. – Мне он нужен живой! Куда они его дели?!

– Я бы не советовал вам здесь никого обвинять. Господин Порфириди сделал все возможное, чтобы вас сейчас же освободили из-под стражи.

– Один я не выйду!

– У нас здесь принят голландский расчет…

– Хватит ли у иголки с ниткой денег, чтобы внести залог за всех? – спросил Бибо.

– Да, старая леди нас может выручить, – согласился консул, повернулся и тут же исчез, став тоньше волоса.

И Бибо услышал явственное потрескивание.

5-017

Сохранивши голову, все оплакивали замечательные косички Бьянки. После камеры предварительного заключения ее пришлось обстричь под ноль. И Бьянка была безутешна.

Бибо особенно понравилось целовать ее в голову. Череп ее был совершенен.

– Как можно было бы отрубить такое! – умилялся он.

Пусио извлек нереквизированную заначку, Мадонна испекла свой фирменный бананово-лимонный бисквит, и они пировали победу.

– Отца видели в Сингапуре, – сообщила Мадонна на ухо Бибо.

Все было бы ничего, если бы Бибо не настораживал фанерный треск, все постоянней стоявший в его ушах…

Он решил лететь с Бьянкой в Сингапур.

5-018

Наследство…

Оно все уместилось в одном саквояжике. И херувим, и распятие, и бритва, и дневник…

И бритоголовая Бьянка сновала от пилота к Бибо.

Уже на пути в аэропорт Бибо стал приглядываться к бродягам, пытаясь в каждом угадать папины черты.

И ему казалось, что все бродяги ему подмигивают.

«Мой небесный бомж…» – умильно припоминал он.

Фанерная этажерка весело потрескивала, перелетая Филиппинскую впадину. Бибо припоминал школьную географию.

«Интересно, – подумал Бибо. – Куда все-таки лучше падать: на землю или в океан?..»

В океан казалось как-то помягче.

«Зато и поглубже», – усмехался он.

Семь миль… это сколько же тонуть?..

И чем глубже представлялась вода, тем суше трещал аэроплан.

5-019

И Бибо вдруг подумал, что ничего, ничего-ничего еще не случилось. Что он вовсе не оттуда, а все еще туда летит.

Что у него все еще умер отец.

«Она очаровательна…» – подумал он про стюардессу и улыбнулся ей, получив в ответ такую улыбку, что у него закружилась голова.

Сидевший у другого борта кюре настойчиво перебирал четки.

Непомерных размеров черная, сидевшая впереди, вдруг тонко и остро взвизгнула.

Мотор со стороны Бибо оглушительно чихнул, винт еще раз-другой крутанулся будто в обратную сторону и замер поперек, как восклицательный знак!

Бибо посмотрел в сторону священника, в побелевших руках которого все быстрее чернели четки, и увидел, как другой винт замер вдоль, как тире.

«Как просто…» – подумал Бибо.

Далековатое понятие стремительно приближалось.

«Вот и все», – поторопился подумать Бибо.

5-020

И вдруг именно последнее мгновение необыкновенно вытянулось.

Стюардесса бросилась ему на грудь, осыпая его поцелуями.

Он поцеловал ее в ответ и заплакал от счастья.

– Любимый, как тебя зовут? – спросила она.

5-021

Стало так тихо, что больше ничего нельзя было услышать.

Даже свист прекратился в растрепанных снастях.

Даже всплеска не было, будто упала не машина, а листик с дерева.

Листик и всплыл.

На штилевой зеркальной бескрайней глади намокал листок из дневника отца…

«Учениями различными и чуждыми не увлекайтесь; ибо хорошо благодатью укреплять сердца, а не яствами, от которых не получили пользы занимающиеся ими…

Итак, выйдем к Нему за стан, нося Его поругание.