Отец и сын - Георгий Марков

— А я это точно знаю, большой начальник.

— Откуда же знаешь?! Расскажи, Юван, пожалуйста. Вот видишь — парень, — показал Скобеев на Алешку. — Он сын одного из убитых коммунаров! Живет, томится оттого, что правды о гибели отца не знает.

Старик пристально посмотрел на Алешку, тронув его за плечо, сказал:

— Сильный мужик будет. В отца, что ли, паря?

— В него.

— Я тут неподалеку от устья Чижапки в протоке промышлял в тот год рыбу, — помолчав, начал Юван. — Промышлял сетями. Добывал хорошо. Балаган у меня был на берегу, повыше от реки, чтоб с лугов ветерком обдувало.

Гнусу в тот год было густо, хоть лопатой отбивайся. Как-то раз утром сижу под куривом, сеть чиню. Слышу: утки с испугом взлетели. Кто же, думаю, их вспугнул? Уж не медведь ли с того берега вплавь отправился? Заторопился я к берегу. Вижу — плывут в двух обласках люди. В одном — двое, в другом — трое. Вот подплыли к моим сетям, начали выбирать рыбу. Я глазам не верю, не бывает у нас так. Если хочешь рыбы — попроси, отказу не будет. Я закричал: «Нельзя! Подворачивай, гостем будешь!» Они вроде оробели, но сеть не бросили. Когда я заругался, один поднял винтовку, погрозил мне. Потом они засмеялись, поплыли дальше. Больше этих людей я не видел. Ну а вскорости слух пошел: «Партячейку убили, коммуна снялась, ушла. Голову ей срубили».

— А русские эти люди были или, может быть, остяки? — спросил Скобеев, переглядываясь то с Лаврухой, то с Алешкой.

— Русские! И русские не наши, не нарымские. Видать, из других краев.

— А как ты узнал, что не нарымские? — с недоверием спросил Скобеев.

— А так. Наш житель веслом гребет отменно от других. Часто-часто, и весло у него как пришито к борту. А житель других мест сколько гребет, столько и правит веслом, закидывает его вот этак, от себя подальше.

— А ведь в самом деле, отец. Я тоже примечал это, — вступил в разговор Еремеич.

Юван оценил слова Еремеича, закивал головой, весело сказал:

— Чтобы на обласке по-нашему ездить, надо обвыкнуть, вырасти на нем. Необвыкшего человека хоть где узнаю.

— И говоришь, которые вынули у тебя из сетей рыбу, не из этих мест были? — стараясь преодолеть какие-то свои сомнения, вернулся к прежнему Скобеев.

— А это уж так — не из наших, — с усмешкой ответил старик.

— А еще какие-нибудь приметы были, что люди не наши? — не отступал от расспросов Скобеев.

Юван молчал, чмокая, сосал чубук трубки. Вдруг встрепенулся весь, с твердостью в голосе сказал:

— Были!

— Какие же? — Скобеев смотрел на старика в упор, боясь моргнуть.

— А вишь какие. Тот, с обласка, грозил мне винтовкой. А у наших, у нарымских, откуда могут быть винтовки?

— А ты насчет винтовки не ошибся, отец? Мог и просто ружье принять за винтовку.

Юван даже обиделся на такие слова Скобеева.

— Да, я что, слепой! Ты, может, большой начальник, сам плохо видишь? Ну-ка, что вон там, на сосне, чернеет?

— Где? Укажи точнее, — немного растерялся Скобеев.

— Вон на той стороне реки, на мысочке. Третья сосна справа.

— Ничего там не чернеет. Тебе кажется, отец.

— Нет, чернеет, большой начальник. Птица сидит. Постой, разгляжу: беркут или глухарь. — Юван прищурился, приложил ладони к глазам. — Глухарь!

Лавруха, Еремеич, Алешка принялись с азартом рассматривать третью сосну справа.

— Ничего там нет, — сказал Лавруха.

— По-моему, птичье гнездо.

— Нет, Еремеич. Скорее какой-то нарост. А сейчас я принесу бинокль, — вставая, сказал Алешка.

— Постой, паря, я докажу. — Юван взял свое ружье, выстрелил в небо, и все увидели, как над сосной, размахнув саженные крылья, взмыла огромная птица.

— Глухарь! — в один голос крикнули Скобеев и Лавруха.

— Ну вот, большой начальник. Знай, как Юван все примечает! — Старик весело рассмеялся, его и без того широконький нос расплылся на скуластом плоском лице.

— Хорошо, отец! Ты и молодых заткнешь за пояс, — похвалил старика Скобеев.

— Как же иначе? Нельзя остяку-ханту без глаз. Ничего не добудешь, — просто, без всякой похвальбы сказал Юван.

— А как, по-твоему, отец, с чьей подмогой эти, которые рыбу у тебя вынули из сетей, сотворили черное дело? — допытывался Скобеев.

— С Порфишкиной. От него все беды случались на Васюгане. Если хочешь правду узнать, большой начальник, тут ее ищи.

— А ваши не злились на коммуну? Не могли они озлобиться за то, что коммуна на хорошие угодья села?

— Порфишкина эта уловка. От себя отводил. И отвел-таки! Замазал парабельским начальникам глаза. Остяк и при царе на русского не подымал руку, а при советской власти и подавно. Коммуна никого не угнетала, она Ёське хлеб дала, припас дала. За что же на нее нападать? Сам посуди!

До полудня Юван сидел у костра. Он еще не вступил в артель, сомнения обуревали его, и он не скрывал своих сомнений.

— Без артели плохо, с артелью тоже несладко, — делился своими раздумьями Юван.

— Почему, отец? В артели легче будет жить. Крупные ловушки начнете заводить, новые угодья осваивать. А мало-помалу катера у вас появятся, моторы. Одному-то разве под силу такое? И на купчиков больше надеяться нельзя. Время Порфишки кончилось, — убеждал его Скобеев.

— Так-то оно так, большой начальник, а только артель для меня — чистый убыток. Добываю я больше всех, а получать буду вровень с другими.

— Э, так не годится, товарищ Юван. Раз больше добыл, больше и от артели получай.

— Так-то бы подошло. А только у наших в артели все поровну дают. Плохие охотники верх взяли. За спиной у других жить хотят.

— Наладится, отец! Трудно с первого дня на новую жизнь перейти так, чтоб ни сучка ни задоринки не было.

— Не ладное это дело — за лодырей промышлять, — стоял на своем Юван.

Когда Юван принялся собираться в отъезд, Скобеев решил подарить ему трубку с насечкой из красной меди. Трубку Скобеев сделал сам, коротая в городе длинные зимние вечера, еще до прихода к нему Алешки.

Юван обрадовался подарку, как ребенок. Он долго рассматривал трубку, то поднося ее к самым глазам, то любуясь ею на расстоянии вытянутой руки. Потом он заложил в трубку табак и принялся ее раскуривать. Тяга была хорошей, табак не горел, а медленно тлел, трубка оказалась на редкость удачной…

— Шибко добрая трубка, большой начальник. Юван никогда тебя не забудет. Юван — большой друг тебе, — бормотал старик, выпуская изо рта густые клубы дыма. Вдруг он молодо вскочил, побежал к своему обласку и тут же вернулся. В руке он держал несколько чернохвостых горностаевых шкурок, нанизанных на нитку.

— Возьми, большой начальник, от Ювана, — протянул он горностаев Скобееву, — Епишке-шаману вез. Старуха хворала. Шаманил. Лисицу дал, мало показалось, ругался, паскудный. Велел еще пушнину везти.

Скобеев в первые секунды опешил, попятился. Но, услышав, что старый хант приберег горностаев для шамана, сказал:

— Правильно, Юван, что не шаману, а государственной базе горностаев сдаешь.

— Тебе, большой начальник, тебе! Друг ты мне! — Юван обнял Скобеева.

— Нет, братец мой, так не пойдет. Такого подарка Скобеев не примет. Он не шаман Епишка.

— Бери, говорю, друг Скобеев! — уже сердясь, сказал старик. — Юван еще добудет. Юван — фартовый!

— Пойдем, Юван, на баржу, — предложил Скобеев. — Горностаев твоих оприходую по книге, выпишу квитанцию, купишь еще товаров.

— Не пойду! Тебе дарю, — упорствовал Юван.

Лавруха и Еремеич стали уговаривать охотника, но идти на паузок за товарами он отказывался, настаивая, чтоб Скобеев взял горностаев.

— Нехорошо так, Юван, — теперь уже начал сердиться и Скобеев. — Если ты не возьмешь платы за горностаев, я буду вынужден трубку у тебя отнять. Мы поругаемся, а нам дружить надо.

Только это и образумило Ювана. Он с досадой махнул рукой.

— Пойдем! Давай товар, большой начальник Скобеев!

Юван уплыл, загрузив свой обласок мукой, ружейными припасами по самую бортовину. Его провожали всем экипажем. Вначале шли за ним по берегу, потом, когда берег стал обрывистым, остановились и долго махали вслед Ювану кепками.

— Перво-наперво, Алексей-душа, запиши все, что рассказывал Юван насчет тех, в обласках. Может быть, старик не сочиняет, говорит правду, — сказал Скобеев, когда вернулись на базу.

Алешка сбегал на катер за тетрадью и записал в нее под диктовку Скобеева рассказ Ювана. Лавруха и Еремеич да и сам Алешка припомнили отдельные выражения старика и вписали их с доподлинной точностью.

Но свидетельство Ювана оставалось пока единственным.

В конце сентября, распродав все товары, база двинулась в обратный путь. Скобеев решил остановиться возле Сосновой гривы. Снова, как и в первый раз, вместе с Алешкой ходили они по опустевшей усадьбе Исаева. Окна в доме были уже кем-то вынуты, двери сняты, и из каждого угла веяло запустением, будто люди не жили здесь долгие годы.