Десятый круг ада - Юрий Виноградов

— Может, вам требуются еще какие продукты? — поинтересовался Фехнер. — Вы скажите, фрейлейн, не стесняйтесь.

— Спасибо, дорогой Фехнер, — улыбнулась Регина. — Нам всего достаточно.

— А… а как Габи? Вы довольны племянницей?

— Очень милая девочка. Я ее люблю, как сестру.

Управляющий замешкался, подыскивая слова для продолжения разговора. Взгляд упал на собаку.

— Породистая у вас собака, фрейлейн!

— Рекс — умница, каких мало.

— Но… почему он… вялый такой? Уж не заболел ли?

Испугавшись, девушка стала внимательно осматривать морду овчарки, словно стараясь отыскать на ней след болезни. В самом деле, Рекс с вечера был вял и флегматичен ко всему окружающему.

— А нос как?

— Горячий! — воскликнула Регина, потрогав пальцами нос собаки. — Рексушка, милый, ты заболел, да? Что с тобой? Скажи…

Рекс жалобно взвизгнул, не понимая хозяйки, лизнул ей руку.

— И язык сухой! — совсем испугалась Регина. — Надо ветеринару показать. А где его поблизости найти?

— Есть у меня один. Из русских. Но зоотехник стоящий, — начал было Фехнер. Регина тут же перебила его:

— Пришлите, пожалуйста, его поскорее, герр Фехнер! Умоляю вас!

— Для вас, фрейлейн, я все сделаю, — пообещал управляющий.

Через полтора часа с санитарной брезентовой сумкой на плече Ладушкин подошел к дому профессора. Садовник Форрейтол остановил его у ворот, подозрительно покосился на большую сумку, но, узнав, что русский бородач — зоотехник и идет по вызову молодой хозяйки Вальтхофа, сам проводил его к Регине. Ладушкин внимательно осмотрел овчарку, сделал ей укол и заверил Регину, что никакой опасности нет. Через два-три дня собака будет здорова. А завтра он снова зайдет посмотреть ее. Благодарная Регина сунула зоотехнику деньги, но тот категорически отказался от них. Он очень любит животных и осматривал овчарку ради уважения к фрейлейн.

— Вот если бы вы приказали своему садовнику нарвать букет цветов, — показал он на Форрейтола, колдовавшего над роскошной клумбой с гвоздиками, — я передал бы госпоже баронессе от вашего имени.

— Герр Форрейтол, нарвите, пожалуйста, для баронессы самых лучших цветов, — сказала Регина садовнику и увела собаку в дом.

Форрейтол покосился на подошедшего русского зоотехника, о котором слышал как о любимчике баронессы, и не спеша стал срезать цветы со всех клумб, подбирая букет.

— Вы волшебник, господин Форрейтол! — воскликнул Ладушкин. — Такая красотища кругом!.. Тот, кто хоть раз увидел творение ваших рук, навсегда запомнит ваше имя. Понятно мне теперь, почему до сих пор вас помнят в России.

Старик вздрогнул, выпрямился, расправил повисшие усы и посмотрел на бородача-великана.

— Вы говорите, да не заговаривайтесь! В Германии находитесь, а не в России.

— Я всегда помню об этом, господин Форрейтол, — приветливо улыбнулся Ладушкин. — Действительно вас хорошо помнят в России. Помнят, как в лагере военнопленных немецких солдат под Люберцами вы сажали цветы. Любовь к цветам у вас передается по наследству, Форрейтол-младший тоже увлекается этим делом.

Садовник насторожился:

— Вы знаете моего младшего сына?

— Рихарда? Да, знаю.

Форрейтол сухо засмеялся.

— Врете! — с издевкой бросил он ему в лицо. — Шантажируете меня?

— Нет, не вру и не шантажирую, — опять улыбнулся Ладушкин.

— Рихард убит на фронте. У меня есть извещение. На том свете с ним встречались, что ли?

— Рихард жив, отец. Он был пленен советскими солдатами.

Садовника словно подменили. Он на глазах постарел, осунувшееся лицо побледнело, плечи опустились, усы обвисли, натруженные пальцы жилистых рук предательски мелко дрожали. Слишком много знает русский зоотехник! Верить ему или нет? Просто так он не начал бы этого неприятного и, главное, опасного разговора. И все-таки надо не поддаваться ему!

— Если я скажу кому следует, то вы живо окажетесь подвешенным на веревке!

Ладушкин удивленно пожал огромными плечами:

— Воля ваша. Но Рихард уверял, что его отец не доносчик. И еще: его отец сам не любит фашистов. Вы же раньше придерживались спартаковского движения в Германии.

— Вам об этом тоже сказал Рихард?

— Рихарда в то время не было. А сказали те, кто досрочно освободил вас из плена и отправил в Германию.

Старик совсем растерялся, не зная, что делать.

— Срезайте, срезайте цветы для баронессы, — напомнил ему Ладушкин, и руки Форрейтола потянулись к цветку.

— Но у меня же извещение о смерти Рихарда, — перешел он на шепот. — И, ради бога, тише…

— Вас нацисты обманули.

— А чем же докажете вы?

Ладушкин вынул из кармана маленькую фотокарточку и незаметно сунул ее в руки согнувшегося над клумбой садовника. Форрейтол увидел на фотокарточке своего сына в солдатском френче без погон. Глаза его заволокло мутной пеленой, дух перехватило.

— Как же так… как так? Мне сказали, он убит, а Рихард… Что я должен сделать для вас? — спросил он, понимая, что русский бородач взамен потребует каких-то действий.

— Никому не говорить о нашем разговоре. И помнить: судьба сына отныне находится только в ваших руках.

Форрейтол молча закивал в ответ. Он передал в руки зоотехника цветы для баронессы.

— Прекрасный букет! — восхищенно произнес Ладушкин. — Госпожа баронесса будет очень довольна подарком фрейлейн Регины…

На другой день он вновь появился в Вальтхофе. Передал Регине благодарность баронессы за присланные цветы, осмотрел собаку и сделал ей повторный укол. На обратном пути у ворот он остановился возле сидящего у будки Форрейтола, поинтересовался его самочувствием. Старик все еще не мог прийти в себя от вчерашнего разговора.

— Вы когда собираетесь в Берлин? — спросил Ладушкин.

— В субботу, как обычно. Профессор всегда отпускает меня навестить фрау Кристину, — ответил садовник.

— Фрау Кристина любит кофе?

Форрейтол вяло усмехнулся, вздохнул:

— Кофе — любимый напиток у немцев. Но сейчас такой суррогат… В горле першит.

Ладушкин протянул садовнику пачку дорогих довоенных сигарет.

— Если в Берлине к вам вдруг придет человек и станет предлагать обмен натурального африканского кофе на сигареты — не упустите возможности полакомиться с фрау Кристиной настоящим напитком.

Старик огляделся по сторонам, осторожно, точно в протянутой руке Ладушкина находился динамит, взял пачку сигарет и быстро спрятал ее в карман.

9

Эрна волновалась. Она никогда в жизни не испытывала волнения перед встречей с мужчиной. Но сейчас, увидев из окна машины Вальтхоф, заволновалась. Загорелый юноша с далекого континента значил для нее больше, чем все остальные поклонники, вместе взятые. Особенно после того, как он на состязаниях привел в восторг зрителей своей лихой манерой держаться в седле и окончательно покорил гостей баронессы своим танго во время приема. Эрна не могла отчетливо вспомнить, какие у Лебволя глаза, какие волосы, губы. Но помнила, как быстро билось ее сердце от его горячего взгляда. Она замирала от мысли, что когда-нибудь он весь будет принадлежать ей, и это радостное ожидание заставляло ее мечтать, как умеют лишь натуры возвышенные и чуткие. Проснувшееся чувство еще не было любовью, хотя Эрна уверяла себя, будто влюблена в Лебволя бесконечно. Это не была еще сама любовь, но Эрна уже жила иной жизнью, иными стали ее мысли и желания, она ощущала себя переполненной нежностью и лаской, она стремилась показать всем, что было в ней хорошего, всем — и прежде всего ему — таинственному юноше, который вызвал к жизни эту нежность и ласковость.