Истинные звезды - Элизабет Адлер

Как бы то ни было, Мерри Макколл заставляла его чувствовать, что в ее жизни он играет ту роль, которую не мог бы играть в жизни Джесси-Энн. Может быть, это происходило просто потому, что когда они с Мерри встретились, то оба были как бы на нейтральной территории, далеко от ее дома и семьи, да и от его тоже, и все же они были вместе, в одной команде на «Ройл Роуд-шоу» — грандиозном шествии моделей «Ройл».

Он прошел в детскую, подбирая кубики Джона и рассеянно поглаживая его большую деревянную лошадь-качалку; но без Джона, его радостного голоска и слов, которые пузырились на его губках, когда он радовался его приходу, или легких нежных вздохов во сне там было еще более одиноко.

Быстро вернувшись в свой кабинет, Харрисон плеснул себе немного виски. Он уже сказал Уоррену, дворецкому, что тот больше не понадобится в этот вечер, и если бы не тиканье часов, огромная квартира была бы абсолютно безмолвной. Он с тоской вспомнил о том, что, когда был ребенком, ему всегда хотелось иметь какое-нибудь домашнее животное, маленькое, подходящее для городской жизни, — он представлял маленькую собачку или, может быть, игривую голубую с пятнышками сиамскую кошку, но его мама никогда не разрешала заводить дома животных, утверждая, что склонна к аллергическим приступам астмы, хотя Харрисон никогда свидетелем таких приступов не был.

— Очень хорошо, — наконец, согласилась она, — приведи собаку и увидишь, как у меня будет приступ, если это то, чего ты добиваешься. — И разумеется, он этого не сделал, и никогда у него никого не было. Может, стоит подумать об этом сейчас? — размышлял Харрисон. По крайней мере, он не будет так одинок. Он смотрел на телефон с надеждой, что он, может быть, зазвонит, но прекрасно знал, что Джесси-Энн была слишком занята, затерявшись в своем деловом мире.

Он думал о том, была ли в этом его вина. С самого начала он вознес ее на пьедестал как идеальную американскую девушку, которая всегда великолепна: участвуя ли в церемонии вручения призов в школе или присутствуя на премьере в опере. Девушку, которая не только создавала бы превосходный образ жены, но которая, даже если и не пекла сама яблочный пирог, по крайней мере, следила бы за тем, чтобы его иногда подавали. И в собственном доме, а не в ресторане. И желательно, сидя напротив уютного камина тихим, пасмурным осенним вечером, смотря хорошую телевизионную передачу, а может, под мягкие звуки Вивальди, чтобы малыш или даже двое мило играли на ковре у их ног. Но сейчас она была Джесси-Энн — создатель «Имиджиса»!

Он женился на ней, чтобы убежать от своего десятилетнего одиночества, как оказалось, только затем, чтобы опять почувствовать себя одиноким! Неожиданно перед ним возникла перспектива отношений с совершенно определенно ожидающей этого Мерри Макколл.

Еще раз взглянув на часы, он позвонил Мэту Гэблеру, своему пилоту, и договорился с ним о встрече через полчаса в аэропорту Ла Гардиа. Потом созвонился с отелем «Уотергейт» в Вашингтоне и Мерри Макколл.

Глава 15

Келвин, удобно вытянувшись, лежал на софе Каролины, застеленной фланелью цвета морской волны, закинув на спинку длинные, одетые в грубые хлопчатобумажные штаны ноги, а его любимые разношенные белые шлепанцы болтались на кончиках босых смуглых пальцев. На нем был мягкий голубой кашемировый свитер, и заложив руки за голову, он нежился, как спящий кот.

Каролина сидела напротив него в бархатном викторианском кресле, погруженная в кипы документов, испещренных колонками цифр, — месячный отчет, который передала ей Лоринда, как раз когда она уходила из офиса. Время от времени она отрывала взгляд от бумаг и видела полузакрытые глаза Келвина, или, если он засыпал, как это нередко казалось, она просто смотрела на него, вбирая в себя его мягкую, изысканную красоту, как если бы любовалась прекрасной картиной в одной из художественных галерей.

Она была знакома с Келвином уже три недели, и кроме тех случаев, когда он уезжал на демонстрацию моделей, он появлялся у нее каждый вечер. Иногда, когда она задерживалась в «Имиджисе» позднее, чем обычно, приехав домой, она заставала его, праздно стоящим у двери со сложенными руками. Он просто ожидал ее, и когда направлялся навстречу ей по коридору, радостно улыбаясь, это трогало и умиляло ее, как никогда не было с Периклом. Но в то же время Келвин не заходил дальше обычного поцелуя при встрече и прощании. Очень милого, нежного, долгого поцелуя. И Каролина раздумывала: не были ли эти поцелуи поцелуями брата, предназначавшиеся сестре? Нет… определенно нет. Эти теплые губы были настолько чувственны… Но по каким-то причинам он не шел дальше.

Отбросив бумаги в сторону, Каролина взглянула на часы. Было почти десять, а кроме бутылки шампанского, которую принес Келвин, и нескольких тоненьких кусочков сыра, они еще ничего не ели. Насколько она помнила, холодильник был пуст, а за окнами все же был Нью-Йорк, сверкающий огнями, и она чувствовала себя его частью — даже если бы это был маленький ресторанчик, где они могли бы побыть вместе, а потом, может быть, пойти на дискотеку или в клуб. Келвин знал самые модные места.

Опустившись на колени рядом с софой, она прилегла, опершись на него, и заглянула ему в глаза.

— Эй! — позвала она.

Келвин улыбнулся ей, улыбка была настолько обаятельной, что ей захотелось поцеловать его. Но она не сделала этого.

— Эй! — отозвался Келвин. — Ты закончила?

— Да, и умираю от голода. А ты?

Он нежно провел пальцем по контурам ее щеки.

— Конечно, я мог бы съесть что-нибудь.

— Давай пойдем куда-нибудь, Келвин! — воскликнула Каролина, ее карие глаза засверкали. — Я хочу есть изысканные блюда и танцевать до рассвета.

Келвин провел рукой по ее коротким шелковистым завиткам.

— Как пожелаете, мэм, — согласился он, поднимаясь и покидая уют софы.

Каролина побежала в спальню, торопливо сбрасывая бежевые льняные брюки и рубашку и облачаясь в туалет из мягкого шелкового джерси от Жана Мюире, купленный, как сейчас уже казалось, десятилетие назад в «Моди», но который оставался ее любимым нарядом.

Короткая черная юбка, доходя до колен, вовремя останавливалась, а жакет с низким вырезом застегивался на множество крошечных пуговиц, сбегавших вниз, и облегал ее так, как только могла облегать эта нежная, чувственная ткань. Завершив туалет черными гипюровыми чулками и надев черные замшевые туфли на высоких каблуках, в блеске бриллиантово-изумрудной бижутерии — колье и таких же огромных серег — она чуть-чуть прикоснулась к лицу румянами и пудрой, тенями и помадой и закончила обильным количеством духов.