Двести встреч со Сталиным - Павел Александрович Журавлев

составе. Что же касается риска, о котором упомянул Черчилль, то, по мнению Сталина, любой человек, который не хочет рисковать, не может выиграть войну. Черчилль нехотя согласился с этим в принципе, но сказал, что бессмысленно жертвовать войсками, которые будут так необходимы к следующему лету.

Последовала острая дискуссия, в ходе которой Сталин подчеркивал, что никак не может принять заявление Черчилля, хотя понимает, что не в состоянии заставить британское правительство поступить по-иному. Он вновь сказал, что Советское правительство самым решительным образом несогласно с этим. В свою очередь Черчилль, стремясь отойти от этой неприятной темы, перевел разговор на другую проблему. Он принялся излагать план операции «Факел» — вторжения в Северную Африку, которое намечалось осуществить в октябре 1942 года. Черчилль высказывал мысль, что эта операция выведет Италию из войны.

Гарриман поддержал план Черчилля, добавив, что, насколько он знает, президент Рузвельт хочет предпринять операцию в Северной Африке возможно скорее.

Сталин терпеливо выслушал сообщения об операции в Северной Африке и задал ряд конкретных вопросов. <…>

Затем разговор снова вернулся к проблеме второго фронта в Западной Европе, причем Черчилль несколько раз подчеркивал важность операции в районе Балкан, которая станет, дескать, возможной после успешной высадки англо-американских войск в Северной Африке. Беседа закончилась поздно, но Черчилль так и не получил согласия советской стороны на изменение первоначально согласованного между тремя державами плана высадки западных союзников в Нормандии в 1942 году.

<…>

На следующий день <…> переговоры между главой Советского правительства и британским премьером возобновились. Сталин вновь упрекнул западные державы в том, что они не выполняют взятых на себя обязательств. Он напомнил, что всего лишь два месяца назад, когда Молотов был в Лондоне, там договорились об открытии второго фронта в 1942 году. <…>

<…> Сталин вручил Черчиллю меморандум, в котором подробно излагалась позиция Советского правительства. <…>

Ознакомившись с меморандумом, Черчилль, вопреки фактам, принялся уверять, что никакого определенного решения об открытии второго фронта в 1942 году якобы вообще не было. В конце концов он заявил, что ответит на этот меморандум в письменном виде.

Затем британский премьер стал распространяться о том, что планы высадки в Северной Африке — это, по его мнению, наилучшая возможность помочь Советскому Союзу. Обращаясь к Гарриману, Черчилль предложил ему высказать свое мнение.

Гарриман поддержал премьер-министра Англии и заявил, что принятое сейчас в Лондоне и Вашингтоне решение является результатом серьезного взвешивания всех обстоятельств.

— Хочу доложить, — сказал Гарриман, — что, по мнению президента Рузвельта, намеченное мероприятие отвечает интересам Советского Союза. К тому же эти действия обещают нам успех…

Все эти доводы не поколебали Сталина. Он повторил, что западные союзники пренебрегают необходимостью поддержать Советский Союз именно сейчас, когда это особенно важно.

Обращаясь к Черчиллю, он не без иронии сказал:

— Британская армия не должна так сильно бояться немцев…

Черчилль вспылил: он-де возмущен таким обвинением и может простить это только потому, что восхищается героической борьбой Красной Армии. Немного успокоившись, Черчилль добавил, что Сталин не должен упускать из виду существование такой водной преграды, как Ла-Манш. Затем Черчилль стал распространяться о том, что на протяжении первого периода войны, Англия, дескать, одна стояла против немецких армий, хотя, как известно, основная акция британской армии в то время заключалась в спешной эвакуации с Европейского континента через Дюнкерк. Далее Черчилль скороговоркой повторил все те же аргументы против вторжения во Францию в 1942 году, не давая переводчику возможности воспроизвести его слова по-русски. Когда, наконец, Черчилль сделал паузу и переводчик попытался изложить то, что он говорил, Сталин прервал его.

— Дело не в том, — сказал он, — какие слова произнес премьер-министр, а в том, что он продемонстрировал нам здесь свою решимость и боевой дух…

Это замечание несколько разрядило обстановку. Разговор перешел на другие темы. Сталин выразил беспокойство по поводу приостановки конвоев, идущих в Мурманск и Архангельск. Катастрофа с конвоем «PQ-17», сказал он, не должна привести к задержке поставок. Гарриман в принципе согласился с этим, но подчеркнул необходимость более широкого использования южного маршрута через Персидский залив и Трансиранскую железную дорогу, а также пути, ведущего из Аляски в Сибирь.

Черчилль снова поднял вопрос о посылке британских войск после осуществления операции «Факел», чтобы «помочь Красной Армии» несением гарнизонной службы на Кавказе. Сталин не проявил интереса к этому предложению.

В. М. Бережков. Страницы дипломатической истории.

Международные отношения, М., 1984. С. 149–151, 153–155.

В. М. Бережков, 13 августа 1942 года

В 8 часов вечера Сталин, принимая гостей, собравшихся на обед в Екатерининском зале Кремлевского дворца, был в отличном настроении. Как будто и не было накануне неприятного разговора с Черчиллем и Гарриманом по поводу второго фронта. Но Черчилль в начале вечера был явно не в своей тарелке после резкого разговора со Сталиным, нервно дымил сигарой и часто прикладывался к коньяку.

Между Черчиллем и Сталиным вскоре завязался оживленный разговор — начиная от военной тактики и кончая проблемами послевоенного устройства. Время от времени к беседе подключался Гарриман. В частности, он поднял вопрос о возможности встречи между премьером Сталиным и президентом Рузвельтом, спросив, когда и где такая встреча могла бы состояться. Сталин заметил, что эта встреча имела бы очень важное значение, и предложил провести ее как-нибудь зимой, когда он не будет столь загружен делами фронта. Что касается места встречи, то назывались различные пункты — от Алеутских островов до Исландии.

<…>

К концу обеда Сталин стал произносить тосты в честь различных родов войск Красной Армии, подходя соответственно к каждому из маршалов и генералов, командующих этими войсками. Из иностранцев тоста Сталина удостоился только президент Рузвельт, Черчилль был явно обижен, но молча проглотил эту пилюлю.

Кофе пили за маленьким столиком в комнате, примыкавшей к Екатерининскому залу. Сталин и Черчилль обменивались воспоминаниями о различных периодах советско-английских отношений. Заговорили, в частности, о поездке леди Астор в Москву в тридцатые годы. Сталин сказал, что леди Астор уверяла, будто Черчилль конченый человек, что он никогда не будет играть никакой роли на политической сцене. Но Сталин тогда был иного мнения. Он сказал леди Астор:

— Если произойдет война, Черчилль станет премьер-министром. Черчилль поблагодарил Сталина за такую оценку его качеств политического деятеля.

— При этом, — заметил Черчилль, — я сам должен признать, что далеко не всегда относился дружественно к Советскому Союзу, особенно сразу же после Первой мировой войны. Сталин примирительно сказал:

— Я это знаю. Уж в чем вам нельзя отказать, так это в последовательности в отношении вашей оппозиции к советскому строю.

— Можете ли вы простить