Каменный убийца - Луиз Пенни

– Пока вы не увидели, как после укуса пчелы Бин бежит по лужайке, – возбужденно сказал Питер.

– Откровенно говоря, я не знаю разницы между укусом пчелы и укусом осы, – признал Гамаш. – Но вот инспектора Бовуара заинтересовали медоносные пчелы. – Почему у Бовуара появился этот интерес, Гамаш не сказал. – Он утверждает, что оса никогда не оставляет жала, как и некоторые другие пчелы. Они могут жалить сколько угодно. Но рабочая медоносная пчела может ужалить только раз. Ужалив, она оставляет в коже жало и крохотный мешочек с ядом. И это убивает пчелу. И вот вам Бин. Я видел ранку, а в ней жало и мешочек с ядом. Но случилось это не на пасеке, а совсем в другой стороне. – Он показал рукой в сторону леса, противоположную пасеке. – Это случилось у пьедестала под статую. А что там делать рабочей медоносной пчеле вдали от жимолости? В особенности еще и потому, что все цветы близ пьедестала умирали – их убивал черный клен.

– Тогда что делала там пчела? – недоуменно спросила мадам Дюбуа.

– В этом-то и состояла одна из тех маленьких загадок – несообразность, которая не дает покоя. В любом расследовании убийства полно таких несообразностей. Некоторые имеют значение, другие являются ничего не значащими сопутствующими обстоятельствами. Эта несообразность имела критическое значение. Понял я это только вчера, на пикнике в День Канады.

– Неужели? – удивилась Клара, вспоминая ланч, деревенских жителей, высыпавших на луг, детишек, переевших мороженого и зефира и перепивших колы.

– Что же ты увидел такого, чего не заметили мы? – спросила Рейн-Мари.

– Я увидел, как лужицы колы привлекают муравьев и пчел, и увидел просыпанную соль, – ответил Гамаш.

– Я тоже видел, – заметил Питер. – Но меня это не навело ни на какие мысли.

– Вы помните, как пролилась кола?

– Мальчик толкнул бутылку по столу, – сказал Питер, припоминая.

– Он толкнул ее на просыпанную соль, – уточнил Гамаш. – Ваша мать сделала почти то же самое, когда мы разговаривали сегодня утром.

Питер удивленно посмотрел на мать.

– Я ничего такого не делала.

Гамаш подошел к буфету и взял сахарницу из тонкого фарфора.

– Вы позволите? – спросил он у мадам Дюбуа.

Та кивнула в ответ. Тогда он снял скатерть с одного из столов, обнажив деревянную столешницу. Это была старинная сосна с грубоватой поверхностью. Сняв крышку с сахарницы, он рассыпал песок по столешнице.

– Вы что, с ума сошли? – спросила миссис Финни, однако присоединилась ко всем остальным, сгрудившимся у стола с пирамидкой гранулированного белого песка.

Гамаш разровнял песок, покрывший половину темной деревянной поверхности.

– Сегодня утром, когда мы разговаривали на террасе, перед вами была точно такая же сахарница, – сказал старший инспектор миссис Финни. – Вы были взволнованы и двигали сахарницу туда-сюда по просыпанному песку.

– Ничего я не была взволнована.

– Извините, это моя ошибка, – сказал Гамаш. – Вероятно, слово «оживлены» будет точнее. Тот мальчик за ланчем делал то же самое с жестяной банкой колы, хотя и не так грациозно, как вы. Он просто оттолкнул от себя банку по просыпанной соли. Вот так.

Гамаш поставил сахарницу на деревянный стол и толкнул ее. Она заскользила по усыпанной сахаром поверхности и остановилась у края.

– А теперь посмотрите, что будет на другой половине, где нет сахара.

Он запустил сахарницу еще раз, но она отъехала всего на дюйм-другой и остановилась.

– Вот так и было совершено убийство.

Гамаш оглядел недоумевающие лица. Теперь они стали еще более растерянными.

– Сегодня я звонил в Музей Родена в Париже, разговаривал с архивистом, которому известна эта техника. Один рабочий с кладбища в Кот-де-Неж тоже слышал о такой технике, хотя она у них не используется много лет. Это такой трюк, с помощью которого можно перемещать статуи.

– Мы все еще говорим о банке колы? – спросил Питер. – Или о сахарнице?

– Мы говорим о статуе вашего отца. Пьер Патенод как-то летом работал на кладбище и видел, как устанавливают памятники. Тогда старые рабочие еще пользовались этой техникой.

Гамаш взял сахарницу и снова послал ее по части стола, усыпанной песком. На этот раз сахарница не остановилась у края, а соскользнула вниз. Бовуар подхватил ее на лету.

– Voilà, – сказал Гамаш. – Убийство. В Музее Родена, устанавливая скульптуру «Граждане Кале», насыпали на пьедестал сахарную подушку, чтобы можно было передвигать скульптуру на дюйм туда-сюда, чуть поворачивать ее. Перед тем как привезли статую вашего отца, то же самое сделал и Пьер Патенод. Насыпал на пьедестал слой сахара.

– Для этого ему, вероятно, потребовалось немало сахара, – сказала Клара.

– Так оно и было. Он несколько дней таскал туда сахар. Вот почему в «Усадьбе» вдруг не оказалось сахара. Патенод его воровал. Вы помните, какой белый цвет у пьедестала?

Все кивнули.

– Метрдотель сообразил, что слой сахара не будет заметен, но на всякий случай всех прогнал – остались только мадам Дюбуа и крановщик, а их мысли были заняты другим.

Они видели все это. Статую крепко перевязали и подняли из кузова, все глаза были устремлены на нее, все затаили дыхание и молились, чтобы она не упала. Потом ее медленно, очень медленно опустили на пьедестал.

– А мы ничего не заметили даже на открытии, – сказала Клара. – Мы только ос видели.

– Их привлекал сахар, – объяснил Гамаш. – Осы, медоносные пчелы, муравьи. Коллин, молодую садовницу, даже кошмары мучили из-за муравьев, и я предположил, что ей снились муравьи, ползущие по мертвому телу. Но я ошибся. Коронер сказала нам, что сильный дождь должен был смыть всех муравьев. Коллин видела муравьев до падения статуи. На пьедестале и на ногах статуи.

Он посмотрел на Коллин, и она кивнула.

– Сахарная подушка привлекала всех насекомых на милю вокруг. Когда я увидел ос и муравьев у лужицы колы, я понял, что их привлекает все сладкое.

– Медоносные пчелы… – Питер помотал головой. – Интересно, Патенод понимал, насколько все это против божеских и человеческих законов?

– Такая малость – пчела. Представить только, что она выдала преступника, – проговорила Клара.

– Но самая изюминка этой сахарной технологии в том, что время не оставляет от нее следов, – сказал Гамаш. – Один хороший дождичек – и сахар растворяется, статуя оседает на пьедестал и остается там навечно.

– А если бы дождя не было, что тогда? – спросил Питер.

– Можно просто смыть водой из шланга. Коллин могла бы заметить, но, вероятно, это ее не очень бы удивило.

– Но где доказательство, что это сделал Пьер? – спросила мадам Дюбуа. – Любой из нас мог притащить туда сахар.

– Это верно. Он был наиболее вероятным подозреваемым, но мне требовались неопровержимые доказательства. И я получил их от Габри, когда он рассказывал нам про свое имя. Габри – это сокращение от Габриэля. Ты, Рейн-Мари, сказала ему об именах наших детей, которые есть и в английском и во французском.

– Я помню, – подтвердила Рейн-Мари.

– Это и послужило уликой. А еще фраза «все возвращаются на эту неделю». Дэвид Мартин сказал инспектору Бовуару, что он несколько раз возвращался в Монреаль. Возвращался. Я считал, что он англоязычный канадец из Британской Колумбии, но что, если на самом деле он монреалец и зовут его Давид Мартен? – Гамаш произнес это имя на французский манер. – Вернувшись в «Усадьбу», я позвонил Мартину, и тот подтвердил, что он монреалец и что Франсуа Патенод вкладывал деньги в его первый бизнес, закончившийся банкротством.

Потом Гамаш пересказал то, что метрдотель поведал им в кухне.

Бовуар, внимая шефу, оглянулся и увидел шеф-повара Веронику – она стояла у кухонных дверей, слушала. И в этот момент он понял, кто она и почему его так потянуло к ней.

Глава тридцать вторая

Дождь прекратился, но трава под ногами хлюпала. Солнце пробивалось сквозь тучи и освещало озеро, лужайку, громаду металлической крыши. Пока две пары и Бовуар шли по лужайке к кружку кресел, досуха вытертых молодым персоналом, туфли у них промокли.

– И что же теперь будет с «Охотничьей усадьбой»? – спросила Рейн-Мари; она держала за руку мужа, но вопрос свой обратила к Кларе.

Клара помолчала, оглянулась на величественный и надежный дом.

– Он построен на века, – сказала она наконец, увидев солнечный зайчик, отраженный крышей. – Я думаю, так оно и будет.

– Согласен, – кивнул Гамаш.

На террасе стоял Элиот Бирн, расставляя столы к обеду и давая указания ребятам помоложе. Выглядел он естественно.

– Как вы? – спросила Рейн-Мари у Бовуара, который шел по другую сторону от нее, отмахиваясь от мошки, налетевшей на него.