Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

прописанной ему, чего-то зловѣщаго.

«Вѣдь если она меня выгнала — значитъ, разсудила, что я пересталъ быть первымъ нумеромъ» — вотъ какой выводъ сдѣлалъ онъ, и еще сильнѣе призадумался, нежели отъ соображеній о Малявскомъ.

Но тутъ-же воображенію его представилось личико Зинаиды Алексѣевны. Оно дразнило его, подзадоривало и возбуждало его жизненные аппетиты.

«Чѣмъ-же она хуже этой подлой Дуньки? — спросилъ онъ. — Не только ничѣмъ не хуже, но гораздо моложе, пикантнѣе и элегантнѣе. И какой игривый умокъ у нея! Даже черезчуръ игривый! Ей пальца въ ротъ не клади, не распоясывайся, а то какъ-разъ осѣдлаетъ. И на нее подѣйствовалъ моими размѣрами, и надо теперь укрѣпить ее въ этомъ. Она, небось, догадалась, что съ нашимъ братомъ компанію водить пріятнѣе и выгоднѣе, чѣмъ съ господами Малявскими. Онъ около нея какъ видно, долго ходилъ, можетъ, и ручепки-ноженки у нихъ были; но до настоящаго дѣло не доходило — это вѣрно…

Глазки Бориса Павловича заискрились. Онъ перешелъ рѣшительно къ эротическимъ соображеніямъ и забылъ про Малявскаго.

«Поѣхать къ этой дѣвчоночкѣ: неждать-же мнѣ, когда она позволитъ явиться.»

Борисъ Павловичъ позвонилъ, и черезъ полчаса караковые уже везли его, взбивая снѣговую пыль подъ синюю сѣтку.

Спросивъ корридорную служительницу: живетъ-ли тутъ госпожа Тимофеева, Борисъ Павловичъ не велѣлъ о себѣ докладывать, а, подойдя тихонько къ двери, постучался по-европейски.

Ему отвѣтилъ знакомый голосокъ:

— Войдите.

Онъ еіва вползъ въ узенькую номерную дверь.

— Это вы? — какъ-бы съ удивленіемъ вскричала Зинаида Алексѣевна.

— Прикажете отретироваться? — спросилъ онъ, вытягиваясь во фрунтъ и прикладывая руку къ виску,

— Пожалуйте, только ужь не знаю, гдѣвасъ усадить.

— Не извольте ругаться.

— Это какъ?

— Вы изволили сдѣлать злостный намекъ на мои сверхъестественные размѣры. А а вотъ, на зло вамъ, помѣщусь на этомъ стульчикѣ.

Саламатовъ, дѣйствительно, помѣстился на соломенномъ, очень узкомъ, стулѣ около стола, за которымъ сидѣла Зинаида Алексѣевна, когда онъ вошелъ.

— Такъ прикажите отретироваться? — спросилъ онъ еще разъ.

— Да вѣдь что-же съ вами дѣлать. Вы во всей формѣ генералъ: захотѣли пріѣхать — и пріѣхали…

— Ради Создателя, не извольте ругаться — генералъ да генералъ. Право-слово — обидно.

Зинаида Алексѣевна смотрѣла на него, слегка нахмурившись, а внутренно была довольна тѣмъ, что Саламатовъ нарушилъ ея приказаніе.

— Вы, въ самомъ дѣлѣ, генералъ, — заговорила опа, становясь передъ гостемъ.

«Экая эластичная!» подумалъ Саламатовъ и про себя облизнулся.

— Почему-же такъ? — спросилъ онъ, прищуриваясь.

— Да по всему. Впрочемъ, это къ вамъ идетъ. Знаете, я объ васъ много думала.

Она выговорила послѣднюю фразу безъ всякаго смущенія и манерности, а съ какой-то особой небрежностью.

— Хорошо или дурно думали?

— Реально.

— То-есть какъ-же это?

— То, что слѣдуетъ о васъ думать.

— А что-же именно?

— Это другая исторія. Я пришла къ такому заключенію, что съ вами знакомство продолжать слѣдуетъ.

— Будто?

— Слѣдуетъ. Только вы напередъ знайте, что я желаю васъ эксплуатировать.

— Какъ это?

— Вы должны ввести меня въ цѣлый міръ такихъ-же вотъ господъ, вакъ вы, разсказывать мнѣ всякую подноготную и заинтересовать меня… слышите, заинтересовать меня!

— Зачѣмъ вамъ все это? Развѣ это женское дѣло?

— Ахъ, какой ретроградъ. Не женское дѣло! А что-же, позвольте узнать, женское дѣло?

— То, что относится къ женственности.

— Та-та-та! Пожалуйста, не повторяйте вы избитыхъ фразъ. Зачѣмъ вы хотите себя изъ генераловъ въ прапорщики производить?

— Вы все притчами изъясянетесь… Vous êtes une femme de race…

— Вы ужь мнѣ это разъ сказали, и довольно. А притча моя очень проста. Вы хотите изъ генераловъ попасть въ прапорщики, потому что торопитесь отрекомендоваться Сердечкинымъ. Что ихъ мало, что-ли, Сердечкиныхъ, шатается по Петербургу? Выйди я на Невскій, и навѣрно отъ Аничкова до Полицейскаго моста нѣсколько ферлакуровъ прошепчетъ мнѣ: «сударыня, позвольте проводить васъ». Что тутъ новаго, спрашиваю я, ваше преводсходительство!

И она, комически сложивши руки на груди, приблизилась къ нему.

— Очень вы оригинальны! — вскричалъ Саламатовъ и протянулъ руку.

— Оригинальна или нѣтъ, это другой вопросъ, но я вамъ, ваше превосходительство, дѣло говорю. Заинтересуйте меня вашимъ міромъ. Мнѣ скучно, ужасно скучно, и если вы будете вести себя, какъ обыкновенный ухаживатель, вы мнѣ опротивѣете съ сегодняшняго-же визита.

— Угодно вамъ поступить въ кассирши въ одно изъ обществъ, гдѣ я директоромъ?

— Нѣтъ, не угодно, и вы очень хорошо понимаете, что я не о томъ вовсе и рѣчь веду. Мнѣ впечатлѣній хочется, да не такихъ, какія барышнямъ правятся, а совсѣмъ особенныхъ. Вы мнѣ по этому и понравились, что въ васъ я увидала заправителя цѣлаго житейскаго водоворота…

— Мудреную вы мнѣ задачу задаете, — перебилъ ее со вздохомъ Саламатовъ.

— Вы очень хорошо понимаете меня, генералъ.

«Надо пустить тонъ bon enfant, — подумалъ Салама-товъ: — продолжать такъ-же, какъ за ужиномъ».

— Вы требуете откровенности? — спросилъ онъ.

— Полной. Если вы начнете рисоваться, я тотчасъ-же раскушу это.

— Да чѣмъ-же, скажите на милость, мнѣ рисоваться? И самый простой епископъ. Вы присмотритесь-ка хорошенько ко мнѣ и увидите, что я самаго малаго о своей персонѣ мнѣнія. Я человѣкъ не той совсѣмъ породы, какъ нынѣшніе, начинающіе дѣльцы. Тѣ все пыжатся, изъ кожи лѣзутъ, чтобъ какъ-нибудь персону свою въ авантажѣ выставить. Зачѣмъ все это? На свѣтѣ только то и удается, что не стоитъ усилій.

— Какъ-же это такъ? — возразила, нахмуримшись, Зинаида Алексѣевна.

— Да такъ-же. Смотрите только на вашего покорнаго слугу. Развѣ я когда-нибудь корпѣлъ надъ чѣмъ-нибудь? Никогда! Есть кой-какой умишка и снаровка, которую ученые люди, пожалуй, талантомъ назовутъ. И если вамъ угодно заняться моей особой, вы увидите, что все у меня дѣлается по какому-то наитію, по инстинкту. Для меня проекты сочинять или организовать какую-нибудь компанію все равно, что пить, ѣсть или спать.

— Вотъ это-то и есть натура! — вскричала Зинаида Алексѣевна.

— Однако мы съ вами не станемъ-же все вести философическіе разговоры. Вамъ не угодно, чтобы я былъ Сердечкинымъ, извольте. Вотъ сейчасъ-же покажу вамъ, что я не могу тратить много времени даже на пріятную бесѣду съ вами. Черезъ пять минутъ я долженъ васъ оставить. Сважите-же мнѣ: какъ и гдѣ мы съ вами будемъ видѣться? Вѣдь если вы дѣйствительно хотите изучать со мной петербургскій водоворотъ, то надо пускаться во вся тяжкая.

— Какъ во вся тяжкая?

— Да такъ-же: обѣдать, ужинать со мной и съ тѣми, кого я вамъ буду показывать.

— Развѣ иначе нельзя?

— Какимъ-же способомъ, сами разсудите. Вѣдь не могу-же я вамъ лекціи читать, да мнѣ и некогда. Все свободное время у меня, это часы трапезъ съ продолженіями, то-есть съ ночными бдѣніями. Возить къ вамъ разныхъ народовъ было-бы, согласитесь, неудобно. А бесѣды вдвоемъ, еслибъ у меня и было на то время, сейчасъ-же бы перешли въ то, чего вы не допускаете.

— Какой вы