Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917 - Ян Кэмпбелл

фоне общего мнения [Там же: 285–286].

В 1916 году из этих споров становилось все яснее, что, несмотря на рассуждения о желании быть хорошими и послушными подданными, некоторые мыслящие казахи задумывались о том, чтобы внести свой вклад в победу по принципу quid pro quo (т. е. «услуга за услугу»). То, что солдатская служба давала возможность претендовать на землю, было хорошо известно – это следовало из закона, общего для всей Российской империи. Однако нарушение установленного более ста лет назад порядка о предоставлении воинского контингента было обстоятельством чрезвычайным и, как казалось, подходящим моментом, чтобы выдвинуть политические требования. А. Жанталин, не слишком решительный сторонник военной службы, считал самоочевидным, что «если забирать казахов в солдаты, то чтобы условия их повседневной жизни не слишком пострадали, необходимо принять меры по предоставлению им больших привилегий, чем народам, которые давно привыкли к призыву» [Там же: 260]. Но речь шла не только об особых условиях расквартирования.

Жанталин также утверждал, что казахи должны «просить о представительстве в Думе (депутаттық сұрау)» и о «введении земства и всеобщего образования (жалпы оқу)» [Там же]. Казахи и другие жители Средней Азии были признаны негодными для политического представительства и военной службы. Теперь, если они подходят для последней, само собой разумеется, что они также пригодны и для первого. После указа о призыве представители казахской интеллигенции постарались донести этот прагматичный взгляд на участие в войне и до тех, кого призыв непосредственно не касался, сосредоточив внимание общественности на грядущей эпохе свободы и равенства, которая должна наступить после победоносного окончания войны. Люди должны были сохранять спокойствие и вернуться на поля, так как

эта война тоже закончится. Наступит время, когда все поймут ценность службы. Наступит время, когда те, кто не пахал и не сеял, не смогут претендовать на землю. Если мы говорим, что хотим равенства и справедливости, то сначала нужно хорошенько подумать. Долг платежом красен (алмақтың да салмағы бар) [Там же: 323].

В тотальной войне, будь то в степи или где-то еще, империя и подданные предъявляли друг другу новые требования. Служба давала казахам шанс, но сами они должны были по меньшей мере выполнить свою часть сделки.

Казахскоязычная пресса с возмущением писала об отсутствии в Думе депутата, своего представителя, который мог бы публично изложить пожелания, условия и требования казахов. По сути, царское правительство, как это часто бывало, «проталкивало» мобилизацию по неофициальным каналам, убеждая нескольких известных и проверенных инородцев одобрить призыв. Несмотря на политику подозрительности, расцветшую пышным цветом после 1905 года, казахи с двуязычным образованием и большим опытом службы оставались типичными посредниками в многонациональной империи. Инженер из Семиречья М. Тынышпаев, по его свидетельству, был первым, кому в сентябре 1915 года предложили подготовить доклад на эту тему [Цойгелдиев 2004–2007, 1: 201][548]. В начале следующего года Байтурсынов и Букейханов вошли в состав депутации из трех человек, направлявшейся в Санкт-Петербург с аналогичной целью [Субханбердина 1998: 269–270]. Сделанные ими рекомендации во многом совпадали между собой и перекликались с общим мнением, сложившимся на страницах газеты «Казах». Казахи могут быть призваны, предпочтительно для службы в кавалерии, в обмен на землю и только после проверки метрических книг (записей о рождениях и смертях – это обеспечило бы порядок и четкость призыва) [Цойгелдиев 2004–2007, 1: 201; Sabol 2003: 85]. Но подобная пропаганда едва ли была действенной, и это, по всей видимости, стало одной из непосредственных причин создания более сложной политической организации – бюро, подчинявшегося мусульманской фракции Думы [Субханбердина 1998: 279–281]. Суть, однако, заключалась в том, что призыв на военную службу мог иметь успех лишь в той мере, в какой государство считалось с местными условиями, а лучшими информаторами о местных условиях были именно эти посредники.

Хотя были испробованы почти все мыслимые способы, не сработал ни один. Императивы тотальной войны, противоречивый характер отживающей свой век абсолютной монархии и давние стереотипы о том, как правильно управлять азиатами, – сочетание всех этих факторов сделало явью кошмарный сон казахской интеллигенции, мобилизацию[549]. Указ от 25 июня 1916 года касался исключительно тыловых работ. Они не были сопряжены с такой опасностью, как активные боевые действия на Восточном фронте, но также не предполагали и потенциальных наград, и, уж конечно, указ Николая II не предусматривал на будущее никаких прав, кроме строгой военной дисциплины для новобранцев[550]. Указ вышел в середине лета, когда на полях созревал урожай, а кочевники были в пути. Неожиданный указ, требовавший быстрого выполнения, не оставил времени, чтобы привести в порядок метрические книги. Это создало широкое поле для злоупотреблений со стороны казахских чиновников низшего уровня (или обвинений в злоупотреблениях, что фактически одно и то же). В некоторых районах даже понимание того, что указ выполняется плохо, не служило поводом приостановить действия: по мнению чиновников, подчинение необходимости было бы непростительной демонстрацией слабости перед местным населением[551]. Призыв инородцев на военную службу должен был продолжаться, независимо от последствий.

Некоторые влиятельные старейшины (аксакалы) поспешили заявить о своей готовности служить [Козыбаев 1998: 16], и, хотя власти подозревали обратное, газета «Казах» поддержала мобилизацию настолько, насколько царское правительство могло этого пожелать [Субханбердина 1998:321][552]. Но общие последствия недоработанного указа были катастрофическими, и кульминацией стало восстание в Средней Азии в 1916 году. В июле, по мере исполнения указа о призыве, в крупных и мелких городах начались беспорядки, а в августе они быстро охватили кочевых казахов, киргизов и туркменов. По разным подсчетам, в ходе мятежей было убито от 2 до 10 тысяч русских, в основном поселенцев; от 100 до 200 тысяч скотоводов погибло в результате расправ со стороны поселенцев и властей [Brower 2003:162; Happel 2010:15].

Хотя ясно, что непосредственной причиной восстания послужил непродуманный указ, а само восстание в разных областях проходило по-разному, есть немало доказательств, что именно переселение крестьян по системе норм и излишков вызывало у многих жителей Средней Азии долго копившееся недовольство. Таков вывод самого строгого исследователя восстания в Семиречье Й. Хаппеля [Happel 2010: 55][553]. Он хорошо согласуется с наблюдениями современников. М. Тынышпаев, например, сообщая об одном из эпизодов, подчеркивает, что первые двое убитых оказались чиновниками по переселению, служащими учреждения, заложившего основу недовольства казахов [Цойгелдиев 2004–2007, 1: 205]. Один из случаев массового насилия произошел в Семиречье, где присутствие поселенцев создало невыносимую нагрузку на скудные водные ресурсы, и об этом давно было известно [Morrison 2012а: 23–24]. Нападения на крестьян также имели место на севере, в Акмолинской губернии, хотя и